Иван Ефремов - Лезвие бритвы (илл.: Н. Гришин) Страница 69

— Полно, девочка! Жизнь еще только начата, и сколько еще впереди удач и неудач. Сколько вам лет, Тата? И что за неудачи?

— Двадцать пять! А неудачи всю жизнь. Рано потеряла отца, хотелось писать, стать актрисой — не хватило таланта или настойчивости. В институт поступила поздно и к педагогике тоже не чувствую себя способной.

— Ну вот, а моему Мстиславу тридцать два, и он еще твердо уверен, что натворит множество дел и свершит кучу открытий. Я говорила, что у вас золотые руки, а я человек старого закала и впустую не скажу.

Евгения Сергеевна погладила девушку по голове и щеке. Та прижала ее руку к губам, потом, спохватившись, вытерла платком пятнышко губной пощады.

— Экие вы теперь неудобные,— шутливо подосадовала Евгения Сергеевна,— около вас, будто у выбеленной печки. Я все не соберусь спросить, кто ваш отец, Тата? Еще с первого раза, как назвали себя Татой, я удивилась, потому что это очень по-ленинградски, так же как и Туся. В деревне и в Москве назовут Наташей, Талкой, Алкой, а на юге Натой…

Тата вздохнула и устремила взгляд на портрет Ивернева-отца. Они сидели на диване в маленькой комнате, заставленной легкой ампирной мебелью и застланной серым с черными лилиями французским ковром. Мстислав расположился напротив, прямо на ковре, подогнув под себя ноги.

— Должна сознаться, что я скрыла от вас одно обстоятельство. Мой отец — объездчик чулышманских лесов Павел Яковлевич Черных работал вместе с Максимилианом Федоровичем, служил ему и проводником и конюхом.

— Что же вы молчали! — укоряюще воскликнули хором мать и сын.

— Мне думалось, что если бы я сразу сказала, то воспользовалась бы памятью отца и Максимилиана Федоровича, на что не имею никакого права. Отец погиб, когда мне было четыре года, и я только из рассказов мамы знала о том замечательном инженере, с которым отец еще холостым ходил в двадцатых годах по Алтаю и в Монголию, на Эктаг-Алтай. Мама говорила, что отец вспоминал о Максимилиане Федоровиче, заявлял, что лучше его он не встречал человека, и все мечтал снова походить с ним по тайге и степи.

— Последние годы муж сам не ездил, а только консультировал. А умер в блокаду, в сорок втором, когда Мстиславу было двенадцать лет. Нас увезли на Урал едва живых.

— Рассказы мамы с детства так увлекли меня, что инженер Ивернев стал для меня почти сказочной фигурой. Все, что встречалось хорошего в людях, я считала похожим на него. Я мечтала написать пьесу о Максимилиане Иверневе, а потом сыграть, создать образ его жены.

Растроганные мать и сын переглянулись, Евгения Сергеевна спросила:

— Зачем же вы затаились?

— Представляете, что было со мной, когда Мстислав назвал себя. Я чуть не крикнула: не может быть! Такие совпадения бывают лишь в книгах!

— Уверяю вас, что в жизни гораздо чаще встречается невозможное, чем в книгах. Писатели боятся, что их обвинят в грубой выдумке! Сочинительство стало немодным. Требуется правда жизни, а эта правда получается неверной, потому что жизнь осторожности не знает!

— И вы забросили намерение писать пьесу? — спросил Мстислав.

— Во-первых, я еще не умею писать пьесы, а во-вторых, я так мало знаю о вашем отце. Может быть, у вас, Евгения Сергеевна, сохранились какие-нибудь фотографии, записи?

— Разумеется, сохранились. Все это принадлежит Мстиславу, хранится у него. Мне стыдно за сына, по-моему, он заглядывал в архив отца всего один раз!

— Неправда, мама! Я перечитал его последние путевые впечатления, а вот записи и бумаги его молодого, до революции, показались мне запретными. Я как-то оробел вторгнуться в священное для меня с детства, показался себе еще слишком молодым для этого!

— Напрасно. В 1916 году, когда твой отец женился, ему было тридцать два года, так же как сейчас тебе.

— Вы говорите о путевых дневниках? — спросила Тата.— Но разве эти дневники составляют личную собственность? Мне кажется… я слыхала, что их хранят где-то в архивах.

— Совершенно верно! Все научные дневники отца, вся документация проведенных им исследований хранятся в Геологическом фонде. А у нас в семье осталось только то, что можно назвать личными дневниками или записками: встречи, лирические впечатления, переписка с друзьями.

— Теперь понимаю. Как раз то, что наиболее важно для понимания личности исследователя. Вы когда-нибудь покажете мне, Мстислав, то, что сочтете возможным?

— Охотно! Но прежде мы должны отпраздновать такое необычайное совпадение! И дважды! Во-первых, семейным пирогом с мясом, лучше мамы его никто не делает! Затем мы с Татой пойдем куда-нибудь потанцевать и выпить вина. Например, в «Асторию», в «Европейскую». Мама, точно староверка, не выносит никакой выпивки у себя дома.

— Я тоже не люблю,— отозвалась Тата.— Разве немного в компании. Но я грешна, когда волнуюсь, позволяю себе покурить… Может быть, сейчас мне дадут папиросу и мы пойдем в кухню?

— Вы не ответили насчет проекта отпраздновать.

— Согласна, только не в ближайшие два дня. Я должна получить стипендию и еще перевод за снимки, принятые в журналы. Тогда я смогу надеть что-нибудь более приличное для тех роскошных мест, куда вы собираетесь меня повести.

Воспользовавшись отсутствием гостьи, мать и сын говорили с откровенностью, принятой с младенческих лет Мстислава.

— И что же ты мне скажешь, мама? — спросил Мстислав, сидевший в любимой позе на ковре.

— Только то, что я рада! Очень рада, Мстислав!

— Что только, мама?

— Видишь ли… Я еще не видела девушки, у которой бы так спорилась работа по дому, которая умела бы так вкусно готовить, умно покупать, умело шить, знала бы такое множество разных вещей. И ты мне рассказывал, что, когда вы ездили с ней на Карельский, что она хорошо плавает, бегает, кажется, водит машину. При всех достоинствах и очень незаурядной внешности Тата так скромна и сдержанна, что я, признаться, думаю, не тяготит ли ее тайное горе, неудачный роман. Такая девушка не могла остаться вне поля зрения вашего предприимчивого пола. Если я права, то как ты отнесешься к этому — задай себе вопрос заранее, до того, как ты объяснишься с ней!

— Я уже думал, мудрая моя мама! Кстати, я намерен объясниться сегодня, мы впервые идем с Татой покутить. Она поехала за вечерним платьем, что-то купила, где-то переделала. Посмотрим ее нарядную.

— Давно хотелось. А то у бедняжки юбка, да кофта, да одно платьишко — видно, жизнь нелегкая. Сколько раз думала подарить ей, да боялась обидеть. И так старается все отдать нам за то, что приютили…

На звук открываемого замка мать и сын вышли в прихожую.

Тата с большим пакетом, в неизменном итальянском плаще, слегка спрыснутая дождем, засмеялась своим тихим коротким смешком.

— Все готово!

Она долго пробыла у себя в комнате и вышла, опустив глаза. Мстислав и Евгения Сергеевна дружно ахнули. Хорошенькая Тата превратилась в красавицу, в которой заострилось и сделалось подчеркнутым все привлекательное. Как все женщины с большим вкусом, строгим изяществом и умом, Тата не следовала рабски моде и никогда не выглядела чуть комически, какой кажется даже очень красивая, но слишком модно одетая женщина. Это Мстислав отметил с огромным удовольствием, вспомнив разочарование, испытанное в Москве два года назад, где он случайно оказался во время кинофестиваля и увидел Джину Лоллобриджиду, исказившую свою всему миру известную красоту нелепой прической и неизящным платьем.

Прическа Таты была той же, что и всегда, только очень тщательно уложенной и пышной. Фиолетовое с розовым оттенком, очень чистого цвета платье из блестящей тафты туго обтягивало стройную фигуру. Открытые плечи изменили привычный облик девушки, сделали ее лицо вдохновенно-серьезным, почти суровым. Несимметричный вырез низко спускался на левую грудь, обегая обнаженную руку. Только здесь, над грудью, единственное украшение оттеняло простоту чистого цвета и плавных линий платья. Вышитый золотом китайский дракон широко разевал пасть, прильнувшую к обнаженной коже девушки, внося ноту недоброй дисгармонии. Ни одного украшения, кроме обычного платинового кольца с невзрачным камнем, которое Тата носила не снимая.

— Приговор, высокоуважаемые судьи!

— Ошеломлен! Нет слов. Ушла милая студентка, явилась королева, гордая и даже чуточку недобрая. Не подготовился, а потому сражен наповал. Молю о пощаде у ног прекрасной дамы и сейчас буду читать Блока.

Тата чуть покраснела и перевела взгляд на Евгению Сергеевну.

— Уймите Мстислава, Евгения Сергеевна! Я хочу знать правду, серьезно!

— Совершенно серьезно — Мстислав ошеломлен. И я, признаться, тоже. Где, в каком комиссионном вам удалось найти эту вышивку, такое платье? Вы великолепны, Тата, настолько, что я начинаю думать, годится ли неумелый геолог сопровождать такую даму.