Ариадна Борисова - Змеев столб Страница 7

– Как поволокешь-то?

– Не все сразу, – бодро ответила она. – Каждый день стану понемногу таскать. – Но попробовала закинуть связку на спину и охнула. А ведь еще нести лопату и ящичек с молотком и гвоздями!

– Погоди, коня запрягу.

Девушка не услышала. Она побежала к калитке. Над смородиновыми кустами палисадника плыла серая фуражка…

– Чегой-то жиденок зачастил по нашей стороне, – пробормотал старик, неодобрительно качая головой.

В воскресенье Хаим помог смастерить ограду на кладбище и поставил под березой крепкую лавочку. Мария собрала мусор, придирчиво оглядела пригнанные одна к другой штакетины, аккуратно навешенную дверцу с железной задвижкой. Побелить – и мамин «дворик» будет виден издалека.

К своему удивлению и радости девушка обнаружила, что Хаим умеет довольно бегло изъясняться на русском. Ломаными, правда, фразами, зато почти без акцента. Разговор на родном языке доставил ей неизъяснимое удовольствие. Человек, о существовании которого она не подозревала совсем недавно, открылся вдруг в близком, неуловимо родственном свете. Марию затопил горячий прилив благодарности.

– Без вас я бы тут долго промучилась. Столько времени на меня потратили.

– Выходной, – развел он ладонями. – Вы – мой товарищ. Я помогать.

Она засмеялась:

– Товарищ? Меня еще никто так не называл.

– Назвать «подруг» я вас не иметь правила.

– Права, – скорректировала она и зарделась, углядев в его словах двусмысленность. Но искристые глаза собеседника улыбались так открыто и невинно…

– Права, – повторил он, запоминая.

– Где вы научились говорить по-русски?

Он махнул в сторону моря.

– Лейпциг. Я там научить. Хотеть читать оригинал большой русский поэзия, проза. Пушкин, Достоевский, Толстой. «Война и любов».

– Мир.

– Мир, – согласился Хаим. – Моя душа – не есть солдат. Я не любить война. Война есть смерть. Я хотеть мир всегда, всегда. Мир есть любов. Без любов нет жизнь.

Набор отрывистых слов опять почудился девушке многозначительным. Она не стала над этим раздумывать, раздосадованная стеснившим грудь волнением. Что-то необъяснимое творилось с нею. Мария была не вольна над собой, не могла успокоиться! В ней как будто оживала другая, незнакомая и непослушная половина, которая залила лицо предательским жаром и заставила сердце биться тревожно и громко.

– Пора домой. – Девушка поднялась с лавки. Непонятное состояние ее сердило.

– До свидания.

– До свидания.

Перебросились словами, как мячиками пинг-понга, и разошлись.

«До свидания», – в смятении повторила Мария, сбегая вниз по тропе. Лукавое, свитое из дразнящих посулов, слово расплелось, обещая: до свидания, свидание… свидитесь… увидитесь… никуда не денетесь.

В глазах рябили лаковые чашечки лугового чая, над бледным бессмертником гонялись друг за другом мотыльки, спеша насладиться летом маленькой жизни. Мария попыталась сосредоточиться, отогнать шепот непростодушных слов. Отчего они сегодня кажутся ей исполненными двоякого смысла? Ну и что – посторонний человек подсобил, сама же осмелилась попросить! Ну и что – говорит по-русски, почему так расчувствовалась, аж больно в груди и хочется плакать?..

Она резко остановилась, всплеснула руками: ящичек с инструментами! Забыла, и Хаим не напомнил. Пришлось повернуть обратно. Любуясь ладной оградой, снова села под березу на лавочку. Думала о том, что бедные родители умерли не на своей земле. А ей, их дочери, мемельская земля родная. Клайпедская земля… Мария вздохнула. Осенью она уедет и не скоро увидит мамину могилку. А может, никогда не увидит. Все-таки Вильно – заграница, и отношения с Литвой все хуже. Отец Алексий жаловался, что с поездками становится с каждым разом сложнее.

Остаться бы навсегда здесь, где море, небо, сосновый воздух – все-все родное. Боже, не дай на чужбине угаснуть! Помирать – так на родине. Разумеется, когда-нибудь потом, через кучу лет, после жизни… естественной смертью… от старости, которая далеко-далеко… Мария нагнулась над холмиком, провела рукой по головкам цветов, по их нежной живой прохладе. Душа отмякала, скорбела – слезы текли. Она уедет, и больше не будет свиданий – до-свиданий с «товарищем» Хаимом. Мария засмеялась – какое-то смешное обращение, полуофициальное. Вряд ли он знает, что товарищами называют друг друга большевики.

Время мчалось ощутимо, безжалостно, теряя на лету лепестки. Глупый мотылек ткнулся в подол платья, вцепился в ткань и завис. Стряхнула его в ладонь, дунула, и полетел в мир.

Лети, бабочка-лето! Живи… люби! Мир есть любовь. Без любви нет жизни.

Глава 6

Клайпеде грозит Мемель

Хаим ушел из дома.

Чтобы не плакать на людях, сокрушенная матушка Гене решила считать его вылет из гнезда чем-то вроде самовольной армейской отлучки. Матушка плакала ночью. Едва угомонив сердце, представляла одинокого, неприкаянного, плохо поужинавшего сына и опять плакала. Гнев и жалость потихоньку углублялись в подушку, пока не погрузились туда совсем.

Через несколько дней матушка уже бодро думала, что краткий революционный отдых от семьи Хаиму не повредит. Пусть, пусть постолуется с чужой кухни, поспит на чужой кровати! Перебесится и начнет больше ценить родные пенаты.

Снять в Клайпеде комнату, не говоря уже о квартире, было невозможно. Морской порт постоянно нуждался в рабочей силе и притягивал безработных из всех нищих губерний Литвы. Муниципалитет в приказном порядке обязал домовладельцев сдавать лишнюю площадь с фиксированной платой, но жилья в городе катастрофически не хватало.

Ожидая блудного сына со дня на день, матушка Гене недооценила его упорства. Беглец изловчился найти квартиру в хорошем районе. Меблированную, с газом и даже телефоном!

Матушка рвала и метала. Старый Ицхак молча ухмылялся в бороду. Он был доволен сыном. Хаим сумел войти в жизнь сам, без патронажа. Стало быть, за его на вид беззаботным своенравием пряталась твердая воля.

…Если Хаиму есть что прятать, так это не что-то, а кто-то, смекала матушка. Небось хитростью окрутила мальчишку какая-нибудь пройдошливая женщина, прожженная шлюха, прости, Всевышний! Как бы не женился тайком! Разве может быть подлинным неосвященный брак? Ох, когда же одумается гуляка, когда оставит игры в любовь?!

То теряясь в жутких предположениях, то убеждая себя в непорочности сына, она не догадывалась, как недалеки от истины некоторые ее домыслы… Но вскоре на фоне другого, более тягостного события ярость матушки по поводу гипотетической сожительницы Хаима померкла и обмелела слезами.

Одиннадцатилетний внук Шнеур ворвался в зал во время обеда, в лице ни кровинки, и выдохнул:

– Меня исключили!

Оказалось, из частной немецкой гимназии, в которой учился Шнеур, отчислили всех еврейских детей. Директор учебного заведения даже не счел нужным уведомить об этом родителей. Встретив мальчика на улице, он велел ему забрать документы.

Обстановка в крае заметно накалилась с тех пор, как через город, вечную ступень между западом и востоком, в обе стороны начали перекатываться волны беженцев. Клайпедская власть раскололась на союзы и партии, в сеймике хватало нацистов и националистов. Местные таутининки[10], якобы возмущенные «негуманным отношением иудеев к животным», провели кампанию против кошерного убоя скота. Под видом спортивных секций создавались военизированные организации профашистского толка… И вот теперь детей евреев выгоняют из школ.

– Нам говорят: «Согнись и выйди», а мы не сгибаемся, хотя всегда держим ноги носками к двери, – вздохнул старый Ицхак.

Вечером Готлибы, включая Хаима, собрались обсудить тему переезда.

Старший сын настаивал на эмиграции в Швейцарию. Основная часть семейного капитала, обращенная в золото, хранилась в женевском банке «Lombard Odier». Отец, больше доверяя своему провидению, чем мнениям окружающих, сомневался. Европа, на его взгляд, погрязла в экономической нестабильности и разногласиях. Одна только Германия как будто выкарабкалась из кризиса, но разумные евреи покидают страну. Весной фюрер без особого давления присоединил к ней свою родину Австрию. Старый Ицхак подозревал, что в захватнических и многих других направлениях Гитлер повторяет Муссолини.

Хаим не принимал участия в споре. Не нужно было слюнить палец, проверяя, откуда в Клайпеду дует пагубный ветер. Он лучше других знал, что происходит в республике Третьего рейха, ведь он там жил.

Когда Гитлер пришел к власти, Хаим учился на первом курсе, и с тех пор поветрие страха, вроде хронического насморка, не оставляло его на немецкой земле. Университетское начальство постепенно уволило почти весь «иудейский» преподавательский состав и под разными предлогами старалось отсеять еврейских студентов. Государственные должностные места, курортные зоны закрылись для представителей вечно опальной национальности. Рейхсканцлер быстро превратил страну в однопартийное государство с антисемитскими законами. Сила его была фантастической, и никакому дуче он не подражал. Поговаривали, что Гитлер обладает умением гипнотизировать. После смерти фельдмаршала Гинденбурга он соединил посты президента и канцлера. Он действительно победил кризис. Благосостояние в стране, по сравнению с предыдущими годами, невероятно повысилось, поэтому в единовластного правителя, как в бога, верили интеллигенты и рабочие, богатые и бедные, богомольцы и атеисты… и некоторые евреи.