Мишель Моран - Последняя принцесса Индии Страница 7

Мы перешли в трапезную. Там мы отведали риса и чечевицы. После этого брамин объявил собравшимся джанам кундли моей сестры. Он оказался вполне благоприятен.

Так вышло, что брамина провожали только бабка и я.

– Как ваш сын намерен поступить с этой девочкой? – остановившись в дверях, спросил брамин и посмотрел на меня сверху вниз.

Я тотчас же отвернулась, чтобы жрец не счел меня бесстыжей.

– Сейчас, когда их стало двое, денег на приданое не хватит. Это вы хотите сказать?

– Ей уже исполнилось восемь лет?

– Девять, – внесла ясность бабка.

– Жаль, но если нет денег на приданое…

– Мы посвятим ее храму, – заявила бабка. – Она станет девадаси[26].

В то время я понятия не имела, кто такая девадаси. Знала только, что это «служанка богов». Только теперь, спустя столько лет, я понимаю, почему лицо брамина исказилось от ужаса. Между девадаси и проституткой небольшая разница. Прошло немало времени, прежде чем мне в руки попал английский перевод стиха, написанного в XV веке о девадаси, «священной служанке богов».

Я не похожа на других. Ты можешь войти в мой дом,Но только если у тебя есть деньги.Ты можешь переступить порог моего дома.Это будет стоить тебе сотню золотых.За две сотни ты можешь увидеть мою спальню,Мою застланную шелком постель и даже влезть в нее,Но только если у тебя есть деньги.Ты можешь сесть рядом со мнойи храбро запустить руку в мое сари.Это будет стоить тебе десять тысяч.За семьдесят тысяч ты можешь коснутьсямоих полных, округлых грудей,Но только если у тебя есть деньги.Три крора[27], чтобы поднести свой рот близко к моему,Чтобы коснуться моих губ и поцеловать,Чтобы крепко меня обнять, прикоснутьсяк моему гнездышку любви,Полностью со мной слиться…Слушай меня внимательно: ты должен осыпать меня золотом,Но только если у тебя есть деньги.

Брамин смотрел на нее, то открывая, то закрывая рот. Казалось, что он не находит подходящих слов.

– Их отец знает? – наконец спросил он.

– Пока нет, но это разумное решение, если нет наследника, а в семье две девочки.

Брамин бросил на нее такой взгляд, что впоследствии, когда я поняла, о чем тогда шла речь, мне было приятно вспоминать его реакцию: не только я видела, насколько бабка жестока.

В тот же день, но немного позже папа отыскал меня в саду. Я плела из диких цветов венок так, как научила меня мама. Он уселся на траву и терпеливо ждал, когда я протяну ему руку, но мне нечего было ему «сказать». Наконец он взял мою руку в свою.

«Однажды, – «написал» он на моей ладони, – когда и дади-джи, и я умрем, останешься только ты, кто сможет рассказать Анудже, какой была ее мама».

Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но, понимая, что сейчас не время плакать, сдержалась.

«Те страницы для дневника, который я тебе подарил, пустые?»

Я кивнула.

«Будет нелишним записать все то хорошее, что ты помнишь о маме, прежде чем это сотрется из твоей памяти».

Я все еще писала, когда отец ушел вместе с соседом Шиваджи готовиться к маминой кремации. Из окна спальни я видела, как они вместе идут между рисовыми полями. Любой незнакомец, взглянувший на них, подумал бы, что перед ним солдаты. Высокие мускулистые мужчины. Плечи как у быков. Уверенная поступь. Тетя говорила, что Шиваджи – самый сильный в Барва-Сагаре, но лично мне казалось, что внушительный вид соседу придавали длинные усы. Шиваджи натирал их воском, а кончики закручивал вверх. У него были длинные черные волосы. Всем своим видом он напоминал мне героя книги «Тысяча и одна ночь».

– Одевайся, – сказала бабка, появившаяся в дверном проеме. – Мы едем.

Прежде, до маминой смерти, я бы очень обрадовалась и не удержалась, чтобы не спросить, куда мы едем, но на этот раз я лишь покорно поднялась и сунула ноги в сандалии. Не было смысла спрашивать, стоит ли переодеваться в цветастое сари.

Я встретила бабку у двери. Паланкин стоял наготове. Бабка дождалась, пока я заберусь вовнутрь, залезла вслед за мной и задернула шторку. Мне никогда не нравились темные, закрытые помещения, но путешествовать иным образом просто не было возможности. Женщин не должны были ни видеть, ни слышать, поэтому мы жили в тени наших домов.

Если бы меня несли с кем-либо другим, я бы смотрела из-за шторки, наблюдая, что происходит вокруг, пока паланкин движется по улицам. Вместо этого я сидела на досках не шевелясь и размышляла о том, куда мы направляемся.

– Сиди прямо и не разговаривай, когда нас принесут на место.

Я не ответила, и бабка вышла из себя.

– Ты думаешь, что мой сын тебя любит, но не путай любовь с чувством долга.

Я подумала о том, что ее слова очень точно отражают отношение папы к ней самой, потому что невозможно полюбить настолько жестокого человека, как она. Я продолжала хранить молчание и этим еще больше вывела дади-джи из себя.

– Надеюсь, ты меня хорошо слушаешь, бети. Я не собираюсь повторять то, что говорю сейчас. В тебе нет ничего особенного. Ты будешь жить, плакать и страдать так, как страдают другие женщины. Там, куда мы направляемся, тебе не понадобится ум, – предупредила она меня.

Бабка больше ничего не сказала, а я не спрашивала и только гадала про себя, о чем идет речь. Впрочем, даже если бы она объяснила, мой юный возраст все равно помешал бы мне понять.

Когда я услышала низкий рев раковин рапана, я поняла, куда нас несут. Звуки храма ни с чем не спутать: трубный звук раковин, журчание воды в фонтанах, перезвон колокольчиков…

– Храм Аннапурны[28]! – выкрикнул один из носильщиков.

Паланкин поставили на землю. Выйдя наружу, я очутилась в обнесенном высокими стенами дворе. Рядом суетилось около дюжины женщин, каждая из которых расплачивалась со своими носильщиками. Бабка заплатила из кошеля, заткнутого за пояс ее белого сари. Сняв сандалии, мы поднялись по пятнадцати гладким мраморным ступеням и вошли в храм Аннапурны. Я никогда прежде не бывала здесь. Все внутри казалось внове для меня. Путь нам, несмотря на дневное время суток, освещали тонкой работы бронзовые светильники. В огромных металлических горшках рос туласи, священный базилик. Кто-то тратил на содержание храма большие деньги. Мраморные ступени были чисто подметены, а свежие благовония курились в свешивающихся перед статуей богини Аннапурны драгоценных курильницах.

В нашей религии насчитывается около трехсот тридцати миллионов богов, поэтому меня не удивило то, что я понятия не имела об Аннапурне. Когда посторонний слышит о количестве богов, он обычно думает, что индуист только и делает, что множит своих богов. На самом деле в индуизме есть один главный бог Брама, а все другие боги и богини – его многочисленные олицетворения. Возьмем, к примеру, Дургу, которая является богиней-воительницей, олицетворением женской силы. Она воплощает собой способность Брахмы реагировать на любые брошенные ему вызовы. Шива Разрушитель олицетворяет власть Брахмы как давать, так и забирать. Обычно только ограниченное число богов повседневно присутствует в нашей жизни. Именно им мы молимся каждое утро, ища у них покровительства. Это Дурга, Рама, Лакшми, Кришна, Будда, Сарасвати и Ганеша[29]. Мало кто из индийцев знает больше пары дюжин имен Брахмы.

Когда мы добрались до верхней ступеньки, я поклонилась так, как делали другие. Затем я помедлила несколько секунд, вглядываясь в золоченое лицо Аннапурны. Голову богини украшал венок из желтых и оранжевых гвоздик.

– Мы сюда не молиться пришли, – сказала мне бабка. – Помни, что я тебе говорила. Помалкивай.

Я огляделась и увидела высокого худого жреца, который направлялся к нам. Одет он был весьма странно. Шею, запястья и лодыжки жреца украшали нити красных и белых бус. Но более всего мое воображение поразил венок из листьев нима[30] на его голове. Я смотрела на жреца во все глаза, хотя мне полагалось скромно потупиться, опустив взгляд. Мужчина сжал свои руки в приветственном жесте намасте. Только сейчас я поняла, что он очень молод: лет двадцать – двадцать пять, не больше.

– Шримати! Вижу, вы вернулись, – произнес жрец.

В его голосе звучало удивление, хотя его удивление не шло ни в какое сравнение с моим. Я понятия не имела, что бабка посещала этот храм после маминой смерти. Впрочем, последние дни я ходила словно в тумане. Вполне возможно, она покидала дом, а я даже не обратила на это внимания.

– А это, должно быть, та девочка, – произнес жрец.

Было что-то неприятное в его улыбке, застывшей на лице, пока мужчина осматривал меня с головы до ног.

– Она худая.

– Ей всего девять лет.

Жрец задумчиво кивнул, обошел вокруг меня и остановился, глядя мне прямо в лицо.

– Она очень симпатичная. С таким личиком она сможет найти себе хорошего мужа. Зачем ее отцу на это соглашаться?