Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга и дары Золотого царства Страница 7

Только в этой поездке они и познакомились толком. С детства Эльга была неразлучна с Утой, своей двоюродной сестрой и ровесницей: за всю жизнь их пути расходились лишь пару раз и ненадолго, хотя именно за время этих разлук и происходили самые важные, переломные события их судеб. С родными же младшими сестрами, Бериславой и Володеей, Эльга навсегда рассталась, покинув осиротевший отчий дом. Ее замужество определило судьбы трех ее сестер тоже. Вслед за нею и Ута вышла замуж – за Мистину Свенельдича, Ингварова побратима. Несколько лет спустя подросшую Володею выдали за Грозничара, будущего князя черниговского, а Бериславу – за Тородда, младшего брата Ингвара. И хотя Володея в Чернигове оказалась куда ближе к старшей сестре, чем жившая на Волхове Берислава, виделись они не более раза в год.

Бериславы уже не было в живых: года полтора назад она умерла, оставив Тородда с тремя детьми. Зато Володея охотно откликнулась на приглашение сестры съездить в Царьград. В их внешности общая кровь совсем не сказывалась: Володея уродилась не в дядю Одда, как Эльга, а в мать. Округлым лицом, широко расставленными большими серыми глазами и русыми косами она так ее напоминала, что у Эльги первое время щемило сердце при виде сестры.

О матери они ничего не знали. Овдовевшая Домолюба умерла для людей в тот же год, как Эльга сбежала из дома, а продолжает ли она свое существование в избушке Буры-бабы или уже ушла к дедам окончательно – дочерям никто не сообщал.

В дороге Эльга жила в одном шатре с Утой. Теперь Володея спит на ее лежанке, потому что… Ах да, Ута со всем семейством ушла к себе домой. Посольство прибыло в Киев… еще вчера. Они уже дома. Хождение их заморское окончено, начинается обычная повседневная жизнь…

Эльга села и откинула шелковую занавеску. Очень старую – еще из Олеговой добычи полувековой давности. Нужно будет сегодня велеть повесить новую – из тех паволок, что привезли.

Сидя на лежанке, Эльга смотрела на свою избу, словно видела впервые. Оконца были отволочены – уже тепло, но комары еще не летят, – поэтому свет проникал внутрь через небольшие прямоугольные отверстия, позволяя глазу различить бревенчатые стены, полки с посудой, укладки и ларцы. На лавке спит Прибыслава, на полу рядом – ее две челядинки, на своем ларе – Браня, возле нее бывшая кормилица, ныне нянька по имени Скрябка (княгиня смолянская заняла ее обычное место). Прочая челядь – в людской избе.

Вспомнилось, как сидела в китоне василиссы Елены – это такой покой, вблизи палаты для пиров, где та отдыхает между приемами. Так вот, один этот китон, где Елена и ее женщины проводят лишь немного времени, и то не каждый день, больше всей этой избы. А уж про убранство и говорить нечего…

Со своей крестной матерью, василиссой Еленой, Эльга повидалась почти сразу, как под пение золотых птиц покинула Магнавру. Упал за спинами свиты зеленый занавес, шитый золотыми орлами, скрывая чудное зрелище. Папий повел посольство сперва через сад, потом через богатые покои, отделанные блестящим гладким камнем разных цветов. По пути видели сложно устроенную багряную завесу-сень, под которой хранился золотой венец. Эльга удивилась про себя: только что она видела один венец на голове у Константина, а здесь другой – сколько же их у него? Да еще те, что висят в Святой Софии, куда их ангел принес! Тогда ей казалось, что этим чудесам должен быть предел, что вот теперь она видела все… и каждый раз обманывалась.

Иные покои были как положено, а у других одну стену заменяла череда столпов, держащих крышу, а за ними сиял под солнцем мозаичный внутренний двор. В одной такой палате без стен, только со столпами, они и остановились. Вдоль стены тянулись мраморные скамьи с подушками, крыша давала спасительную тень.

– Здесь твоя светлость может отдохнуть, – при помощи здешнего, дворцового толмача сказал ей папий. – Вскоре вас пригласят в триклиний Юстиниана, где вас примет августа и ее невестка. А пока позволь предложить тебе и твоим людям подкрепить силы.

На столах красовались серебряные блюда с яблоками, разноцветным виноградом, грушами, ломтиками дынь, а еще стеклянные кувшины с прохладной водой, мурсой и разведенным вином, рядом стояли кубки. Плоды здесь хранили в колодцах, и при подаче на стол они оказывались прохладными, что в жару очень кстати. Эльга и княгини сели, расправили платья. Она не удержалась и погладила скамью: гладкий как стекло мармарос приятно холодил пальцы. Даже утишал волнение и выравнивал биение сердца. Эльга старалась дышать глубже: великолепие, громадность, блеск, пестрота всего вокруг слишком подавляли и сбивали с толку.

Но уж конечно, она не первая, кого греки здесь принимают. Они знают, что после встречи с василевсом с его оживающими золотыми зверями всякому гостю, будь он хоть архонт и игемон, надо перевести дух и глотнуть водички.

Но едва княгини успели немного прийти в себя, утереть потные лбы и оправить повои, как прибежал еще один грек и замахал руками: пора.

До Юстинианова триклиния идти пришлось через три дворца и церковь, поэтому в конце пути им снова предложили присесть. Вероятно, еще не завершилось торжественное вступление греческих боярынь, которые должны ждать гостью внутри. Но вот кто-то впереди назвал ее имя – Эльга Росена, потом препозит и два его помощника ввели ее в палату.

Пол покрывали узоры из разноцветного мрамора и кусочков золота; Эльга едва подавила желание подобрать подол и поискать глазами другой путь, чтобы не топтать это великолепие, но другого пути не имелось. На стенах чередовались плиты разноцветного мармароса – зеленоватого, розоватого, белого. Выше шли яркие мозаичные картины: Эльга лишь успела заметить множество человеческих фигурок, занятых, кажется, войной, – а над ними раскинулся целый расписной небосвод. На него она лишь глянула мельком и опустила глаза, пока голова не закружилась.

Посреди покоя был выложен круг из кроваво-красного порфира, а на нем посередине устроено возвышение, покрытое багряными шелками: тем самым царским пурпуром, который запрещено продавать из Царьграда и о котором Эльга ранее лишь слышала. На возвышении стоял золотой трон, а рядом – кресло, тоже золотое, но пониже и не такое роскошное. Красные же круги, но поменьше, тянулись вдоль стен, и на каждом стояла женщина, будто изваяние на постаменте. Кроме дворцовых служителей-скопцов – эти и не считались за мужчин, – на этот раз в палате оказались одни лишь женщины. Жены магистров, патрикиев и протоспафариев стояли неподвижно, и если ранее, при посещении церквей, Эльге казалось, что мозаичные изображения святых жен уж очень похожи на живых женщин, то теперь эти женщины в ярких паволоках и золоте напоминали ей мозаики. Широкие наряды из плотных, от обилия золотого шитья едва гнущихся тканей придавали им застывший, основательный вид.

Следуя за греком-вожатым между двумя рядами женщин, Эльга успела бегло осмотреть обеих здешних хозяек. Выше всех сидела Елена, супруга Константина, а ее невестка Феофано занимала золотое кресло на одну ступень ниже трона. Вспомнились предания о Деннице, солнцевой дочери, которая сидит на небокрае, одетая в платье из солнечных лучей. Именно так и выглядели они обе: в белых шелковых платьях, на престолах из чистого золота, с облаком закатного багрянца под ногами. Грудь и плечи Елены окутывало нечто вроде убруса из золота с самоцветами. Похожий Эльга видела и на платье Константина: обвивая плечи василевса крест-накрест, он оборачивался вокруг пояса и спускался к подолу. Как и у супруга, башмаки Елены были пурпурные, расшитые золотыми бляшками с самоцветами и эмалью. Да разве в таких можно ходить, пусть даже по этим золоченым полам? Только скользить по облакам небесным…

Елена, ровесница супруга и мать шестерых взрослых детей, обладала гладким белым лицом, яркими губами, а ее большие глаза под густыми черными бровями казались очень выразительными – но выражали лишь вежливое безразличие с легкой примесью любопытства. Жена ее единственного сына, Феофано, и впрямь была очень хороша собой: правильные черты лица, ровный нос. Черные брови, стрелками поднимавшиеся от переносья к вискам, и яркие полные губы придавали ей целеустремленный и притом задорный вид. Искусно подведенные, осененные густыми ресницами темные глаза блестели любопытством к гостье. Эльге даже показалось, что Феофано – единственная здесь по-настоящему живая женщина.

И все же, несмотря на всю эту роскошь, придававшую женам василевсов божественный вид, Эльга с усилием заставила себя почтительно склонить голову перед ними. По своему роду она настолько же превосходила обеих, насколько этот блещущий золотом, резьбой и цветным камнем Юстинианов триклиний превосходил ее киевскую бревенчатую гридницу. Все, что царицы имели, им дал избравший их Бог. Без Божьего благоволения старшая из них всю жизнь доила бы коз, а младшая – плясала перед посетителями отцовской харчевни и таскала на поварню грязные блюда.