Анатолий Шалагин - Горящие свечи саксаула Страница 7

«К чему это старый дипломат рассказывает? – подумал Перовский, ловя себя на мысли, что он, губернатор, еще очень мало знает не только о самой своей губернии, но еще меньше ведает степь, которая манила русских царей ни один десяток лет – Нессельроде хитер, как и все дипломаты. И, наверняка, этот его рассказ неслучаен».

Вице-канцлер словно прочитал мысли собеседника и, улыбнувшись, сказал:

– Думаете, для чего я Вам это рассказываю? На степи и ордах, населяющих ее, многие обжигались. Повторяю, Василий Алексеевич, назревает большая игра. Сейчас степь, или как говаривал Тевкелев, азиатская Украина, это большая шахматная доска. А вот игроки сидят в европейских столицах. Если вдуматься, то там столкнутся не только Россия и Британия, свой кусок пирога захотят получить французы, османы, персы…

Про австрийцев вице-канцлер промолчал.

Уже прощаясь с Перовским, Нессельроде приобняв гостя, таинственно произнес:

– В Оренбурге, мой дорогой, Вам представится председатель Пограничной комиссии полковник Генс. Уделите ему побольше своего драгоценного времени, которого Вам на первых порах будет не хватать. Но поверьте, то, что Вы услышите от Генса достойно Вашего внимания. И – вице-канцлер сделал паузу – многое из того, что станет Вам известным, является государственной тайной. Помните об этом всегда. Ну, с Богом, Василий Алексеевич…

В ту минуту ни Перовский, ни Нессельроде не могли знать, насколько тесно их связывает жизнь. Впереди будут и времена абсолютного доверия друг другу, и отчуждения, порою переходящего в обоюдную неприязнь, будут размолвки и дружеские объятия. Будет все, но потом. А сейчас они оба улыбаются и жмут друг другу руки. Правда, при этом глаза вице-канцлера остаются никакими.

***

…Возвращаясь от Нессельроде, Перовский распорядился, чтобы кучер вез его на Дворцовую набережную. Открытый экипаж неторопливо катился по улицам столицы, которая, несмотря на довольно позднее время, спать, кажется, и не собиралась. По бульварам дефилировали дамы с зонтиками, которые в эту пору были вовсе не нужны. Но дамы упорно их не закрывали, понимая, какую таинственность может создать этот атрибут гардероба. И таинственность эта так и витала над парками, бульварами и набережными. Молодые офицеры, студенты и бравые заводчики, вдохновленные сладким дурманом белых ночей, поблескивая глазами, бросали в сторону гуляющих барышень томные взгляды. И сами барышни нет-нет, но поглядывали кокетливо в сторону своих воздыхателей. Тут же прогуливались купцы в длинных черных сюртуках. Время от времени они раскланивались с прохожими, снимая с головы высокие глянцевые цилиндры. Степенно проплывали пышнотелые раскрасневшиеся купчихи в цветных повойниках с неизменными шалями на плечах, которые в этот чудный вечер, как и зонтики высокородных дам, казались неуместными. Молоденькие чухонки с распущенными льняными волосами продавали букетики ландышей и кулечки присахаренных орешков. Над городом плыла благодать, которая случалась в этих краях нечасто.

Перовский заставил себя отвлечься от созерцания премилого действа, творящегося вокруг, и открыл атласную папку, лежавшую у него на коленях. Это была та самая папка, которую вручил ему Нессельроде. Губернатор прочел первый лист:

«В 1722-м году при Его Императорском Величестве блаженый и высокой славы достойный памяти Государе Императоре Петре Великом был я нижайшей в Персицком походе старшим переводчиком в секретных делах, и по возращении ис Персидского похода Его Императорское Величество Государь Император Петр Великий изволил иметь желание для всего отечества Российской Империи полезное намерение в приведении издревле слышимых и в тогдашнее время почти неизвестных обширных Киргиз Кайсацких орд в Российское подданство Высокою своею монаршею особою меня нижайшего к тому употребить намерение имел с тем, буде оная орда в точное потданство не пожелает, то стараться мне несмотря на великие издержки хотя бы домелиона держать, но токмо чтоб только одним листом под протекцыею Российской Империи быть обязались. Ибо как Его Императорское Величество Государь Император Петр Великий в 722-м году будучи в Персицком походе и в Астрахани чрез многих изволил уведомится об оной орде; хотя де оная Киргиз Кайсацкая степной и лехкомысленной народ, токмо де всем азиатским странам и землям оная де орда ключ и врата; и тои ради причины оная де орда потребна под Российской протекцыей быть, чтоб только чрез их во всех Азиатских странах комониканцею иметь и к Российской стороне полезные и способные меры взять. И ежели же моими трудами оная орда приведена будет в Российское потданство; то соизволил Его Императорское Величество изустно мне милостиво объявить: за то я нижайшей от Его Императорского Величества к немалому награждению удостоен буду. Но токмо оное за кончиною Его Императорского Величества тогда в действо не произведено».

Он бережно закрыл папку и задумался о смысле прочитанного. Формально Младшая и Средняя орды уже сто лет состоят в российском подданстве. И не силой оружия Россия присоединяла к себе новые земли. Тонкая дипломатия и торговля, замешанные на дальновидном расчете привели степь под крыло России. «Если вдуматься, – размышлял Перовский – то век назад киргизам деваться было некуда. Или идти на поклон к русским царям, ища у них защиты, или погибнуть под копытами джунгаров. Да и Китай хотел прибрать к рукам громадную территорию. Не вышло. Русь-матушка заступилась… Но мира в степи так и нет. И киргизы что-то часто стали говорить о независимости от русского престола…».

Экипаж, размеренно покачиваясь на брусчатке Дворцовой набережной, свернул в проулок и остановился возле живописного двухэтажного дома, на крыльце которого расхаживал важный лакей, разодетый по моде прошлого века в парчовую ливрею. Голова его была покрыта напудренным париком, ниспадавшим чуть ли не до половины груди. Лет, эдак, 70 назад так мог выглядеть какой-нибудь царский сановник. А теперь так был наряжен лакей, встретивший Перовского поклоном:

– Как изволите доложить?

– Военный губернатор Оренбургской губернии Перовский.

Лакей распахнул перед гостем массивную дверь, и Василий Алексеевич оказался в довольно приличном и по размерам, и по убранству вестибюле, ярко освещенном тремя пятисвечниками. Со второго этажа слышались звуки гитары, веселые мужские голоса и смех. «Уже начали – улыбаясь, подумал Перовский – Не дождались черти».

– Ну, наконец-то – раздалось сверху. По лестнице ему навстречу почти бегом спускался розовощекий и весь такой кудрявый Петр Андреевич Вяземский – Только Вас и ждем, Василий Алексеевич. Здравствуйте – он протянул Перовскому руку – Ну пойдемте. Сегодня все свои. Александр Сергеевич обещал почитать свои новинки…

Они поднялись в довольно большую комнату, где дым стоял коромыслом, хотя все окна были распахнуты. В дальнем углу в мягком кресле расположился красивый брюнет, что-то напевавший под гитару. Чуть поодаль, у окна, скинув сюртуки, стояли трое. Они громко над чем-то смеялись.

– Друзья, а вот и наш губернатор – провозгласил Вяземский.

– Давайте без званий, Петр Андреевич – смутился Перовский.

Первым с объятиями к нему кинулся Пушкин:

– Ну, здравствуй, здравствуй, Василий Алексеевич – великий поэт обнял Перовского – какой ты сегодня весь важный. Не иначе во дворце был?

– Здравствуй, Александр Сергеевич. Весьма рад тебя видеть.

Потом с рукопожатием к опоздавшему гостю подошел большой, но такой мягкий и даже застенчивый, Петр Александрович Плетнев, с которым Перовский был знаком, благодаря Пушкину.

– Вечер добрый, Василий Алексеевич – пробасил критик – Не скрою, удивлен Вашему назначению. Однако весьма рад этому.

– Да я и сам, если честно, Петр Александрович, не меньше Вашего удивлен – рассмеялся Перовский, отвечая на рукопожатие.

Из своего кресла поднялся брюнет и тоже с радостной улыбкой на почти девичьих губах направился к Перовскому. Это был приехавший недавно из Москвы поэт Евгений Абрамович Баратынский, с которым Перовский уже не единожды встречался вот на таких поэтических посиделках.

– Приветствую Вас, владыка степей – хохотнул поэт, пожимая руку губернатора – А мы сейчас только говорили, что Вам, Василий Алексеевич, предстоит трудиться там, где когда-то вольничал Пугачев. Александр Сергеевич вот задумал…

– Подожди, брат-Баратынский – прервал его Пушкин – Я сам потом расскажу. Разреши, Василий Алексеевич, представить тебе Николая Васильевича Гоголя. Незаурядного, поверь мне, писателя – он подвел несколько удивленного Перовского к долговязому сутулому незнакомцу – Да-да, это и есть тот самый Николай Васильевич, который удивит весь мир и нас еще ни один раз…