Валентин Пикуль - Баязет. Том 1. Исторические миниатюры Страница 7

Нравилось же в Некрасове все – даже расположение карманов его пальто. В этих карманах всегда хранились вырезки из карт, лупа и циркуль, самодельный масштабомер с колесиком от гусарской шпоры и ржаные подсоленные сухарики, перевязочный пакет и мятные лепешки, фляжка с коньяком и маленький револьвер; и все это раскладывалось в таком порядке, что, опустив руку в карман, штабс-капитан сразу доставал нужное…

– Не смотрите на меня, – засмеялся Некрасов, – на этот раз я просто так держу руку в кармане. У меня к вам предложение: заглянем в казарму!

– Барон Клюгенау, – ответил Карабанов, – оригинальнее вас: он зовет меня в турецкие бани…

Казарма была пустой и мрачной – бывшая буйволятня местного феодала. Вдоль стены ее, матово посверкивая примкнутыми штыками, стояли солдатские ружья. Некрасов пошел мимо ружейного ряда, крепко хлопая ладонью по стволам винтовок, словно по жердинам забора:

– Смотрите сюда, поручик: «бердана номер один» – нельзя стрелять лежа… «крнка», или попросту, как говорят солдаты, «крынка» – патрон тяжел и нет экстракции… «карле» – боится дождя, патрон из бумаги… «минье» – брось его на песок, и затвор уже отказал в работе… «шассепо» – просто дрянь… Калибры тоже разные: от четырех и двух десятых до шести линий. И весь этот чудовищный разнобой мы, поручик, имеем счастье наблюдать в одной роте!

– А что вы негодуете? – удивился Андрей. – Россия, как вам известно, – страна «пространственная» и со времен Рюрика держится лишь на одних беспорядках. Выбирайте сами: беспорядок и Россия или же порядок, но – нет России…

– Да черт вас всех разбери! – не на шутку рассвирепел Некрасов, хватая с пирамиды новенькое ружье фельдфебеля. – Вот таких «бердан номер два» лежит на складе двести тридцать тысяч штук. Удобных, легких, красивых, прочных… И что же? Не хотят генералы вооружать ими солдата. Боятся, что совершенное оружие увлечет солдата стрельбой и он утратит якобы «присущее» ему стремление к штыковой бойне! А сколько проливается крови в этих драках? Это же абсурд…

Прощаясь, Некрасов неожиданно спросил:

– Скажите, поручик: вы любите охотиться?

Карабанов подумал:

– Да нет, пожалуй… Хотя, – спохватился он, – на роду и написано: мой дед половину имений спустил на борзых да легавых. Не погиб в Аустерлице (вот, посмотрите, – Андрей щелкнул каблуками, – это еще от него шпоры!), а ружье на охоте разорвалось в руках, и умер…

– Ну, а мы собираемся. Поедемте с нами, – предложил штабс-капитан. – Казаки говорят, что видели двух барсов… Компания небольшая, больше едут подурачиться. Кстати, Никита Семенович и свою супругу навязал нам… Ну, решайте!

«Если и Аглая, то ехать не надо», – рассудил Андрей, но язык сказал за него другое:

– Спасибо за приглашение. Я буду рад…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Аглая, как видно, тоже не ожидала встретиться с ним. Лицо у нее как-то сразу изменилось. Кивнув поручику головой, не отличая его ничем от других офицеров, она пристроила свою лошадь к лошади капитана Штоквица, и до Карабанова часто долетал ее смех.

«О чем может толковать ей этот сухарь?» – с недоверием подумал Карабанов и подогнал своего Лорда шенкелями поближе…

– …Вы напрасно думаете, сударыня, – услышал он говорок Штоквица, – что вопрос о женской эмансипации поднят только в кругу европейских женщин. Восточная половина прекрасного человечества тоже заявляет свои права на самостоятельность. Так, например, могу порадовать, что в Персии женщины уже объединились под знаменами общества «Адобу Ниса».

– Впервые слышу, – удивлялась Аглая. – И какова же программа этого общества?

«А тебе зачем это знать? – переживал Карабанов. – Не притворяйся синим чулком!..»

– О, – толковал Ефрем Иванович, – программа эта обширна! Восточной женщине рекомендуется, согласно уставу общества «Адобу Ниса», ненавидеть родственников мужа, бить ежедневно служанок, ломать мебель и почаще грубить своим детям…

Аглая смеялась. «Смейся, смейся», – думал Андрей, и сейчас ему было ненавистно в этой женщине все: поворот в седле ее гибкого тела, газовый шарф, обнимающий бледную шею, и эти тонкие руки, затянутые до локтей в длинные перчатки.

Всадники вступили на узкий горбатый мост, перекинутый над ущельем. Внизу, словно в чудовищной преисподней, грохотала мутная река.

Скрывая страх, Аглая сказала:

– Какой хороший мост… Когда он построен?

– Еще в древние времена, – пояснил Некрасов. – Здешние персы любят утверждать, что его строили еще при Аббасе Втором, но этому Аббасу они приписывают все строения…

Женщина, отводя глаза от пропасти, жалась к середине пролета.

– Удивительно сохранился, – жалобно лепетнула она.

Карабанов выгнал своего жеребца на самый край моста, козырем прогарцевал мимо обрушенных перил.

– А это потому, – сдерзил он, – что еще никто, и даже ваш супруг, не пытался его ремонтировать…

Мост остался позади. Лорд стал нервничать: прыгал вдруг на обочины, как-то боком-боком, кося выпуклым глазом, резал дорогу траверсом, шарахался на дыбы, стараясь вытолкнуть языком удила из пасти.

– Ну чего ты мечешься, поручик? – сказал ему Ватнин недовольно, – будто кобель худой в мешке! Езжай посмирнее…

«И зачем я, дурак, увязался на эту охоту?» – ругал себя в душе Карабанов, но вернуться обратно в Игдыр было уже неудобно. Он пристроил своего Лорда к спокойному жеребцу Некрасова, и офицеры долго ехали рядом, отыскивая в воспоминаниях о петербургской жизни каких-то общих знакомых.

Потом штабс-капитан сказал:

– Не знаю, как вам, поручик, а мне легче дышится здесь, нежели в столице. Вояка-то я, честно говоря, больше кабинетный, и воевать мне еще не приходилось. Но эта война, которая начнется не сегодня, так завтра, целиком отвечает моим стремлениям. Можете смеяться надо мной, но я завидую славе Пеко Павловича, братьев Каравеловых, генералу Любибратичу и смерти Христо Ботева!

Карабанов поежился: он знал наперечет балерин Москвы и Петербурга, но эти славянские имена ничего ему не сказали. Некрасов же объяснил молчание поручика иначе.

– Вас коробит мой пафос? – спросил он. – Только не думайте обо мне дурно. Нет, я совсем не склонен к выспренности, Карабанов, и не собираюсь прибивать щит к вратам Царьграда. Но, ей-богу, я буду счастлив хоть чем-нибудь помочь делу освобождения славян… А вы?

– Я об этом не думал, – увильнул от ответа Карабанов.

– Напрасно. Советую подумать…

Штабс-капитан сидел в жестком английском седле, накрытом дешевым вальтрапом из бурки, управляя лошадью с помощью казачьей уздечки. Карабанов опытным глазом определил в Некрасове спокойного и грамотного кавалериста.

– Эта война будет честная, – продолжал штабс-капитан, помолчав. – Самая бескорыстная для России из всех войн, какие только она вела. Тут уж нам с вами о крестах мечтать не придется… Однако, – показал Некрасов на вершины Агрыдагского перевала, – уже скоро стемнеет, а мы еще на середине пути!..

Охота в этот день не удалась: путь был долгий и трудный; присутствие женщины заставило офицеров избрать окружной (более легкий) путь в объезд горного перевала; в диком буковом лесу тропы были завалены стволами деревьев, рухнувших под зимними ветрами, лошади сильно притомились. Уже совсем стемнело, когда всадники добрались до лагеря, разбитого казаками, которых Ватнин еще сегодня утром заранее выслал к месту охоты.

– Станишные! – окликнул их есаул, выпрыгивая из седла. – Барсюков-то еще не вспугнули?

Из потемок выступила приземистая фигура урядника.

– Да не сумлевайся, Назар Минаич, – сказал Трехжонный. – Мы уже и лежку отметили. Эвон, к ручью-то у них тропа пробита… Дениска вот у нас только запропал куды-то! Намаялись, его искавши.

– Это какой же Дениска? – встревожился Карабанов. – Уж не нашей ли сотни, Ожогин, что мне коня отходил?

– Он самый, ваше благородие. Ожогин и есть, земляк… Как в воду, сучий пес, канул!..

Штоквиц услужливо подал Хвощинской руку, провел ее к костру, от которого с треском разлетались жаркие, веселые искры.

– Прошу, – сказал он, – не угодно ли стакан лафиту?

– Господи, как хорошо-то! – вздохнула Аглая, протягивая к огню свои маленькие ладони; над пламенем они засветились изнутри теплой розовой кровью, и Андрей отвернулся…

Офицеры, отпустив лошадей, сгрудились вокруг костра, и небеса, излучавшие до этого призрачный свет, вдруг замкнулись над ними глухим черным куполом.

– Вот и ночь, господа, – почти с торжественностью объявил Некрасов, снимая фуражку. – Вы посмотрите, какое звездное небо. Словно его густо посыпали солью. Этакий черный каравай и… с солью!. – Он рассмеялся чему-то.

В кустах ворковал об уюте походный самовар. Трехжонный поставил на огонь чугунок с кашей.

– Тихо, тихо! – похлопала в ладоши Аглая. – Кто-то кричит вдалеке.

Прислушались. Певуче рокотал в камнях ручей, сонно перешептывались камыши, – и вдруг ветер, рванувшись из соседнего ущелья, донес чей-то отчаянный вопль; Карабанов невольно передернул плечами, зябкая дрожь ночного страха остудила спину.