Вячеслав Софронов - Путь диких гусей Страница 7

Тишина нависла и над ними и над сибирским селением, плотно затворившим ворота, загнавшим внутрь детей и скот. Только то там, то здесь мелькнет над стенами чья-то голова и опять никого не видно.

Лишь огромное и неохватное для глаза смертного сибирское небо нависло над тайгой, рекой и людьми. Жесткое и мрачное небо страны Сибири, так не похожее на ласковое южное небо, нежное, как лицо невесты. То небо ласкает глаз, это — ранит, давит вниз, заставляет пригнуть голову, втянуть ее в плечи, прижаться к земле. Да и само северное небо, как зрачок, смотрящий сверху через обрамление сизых наполненных водой туч, со стволами-ресницами темных елей, упершихся кронами в небесную глазницу. Смотрит небесный глаз за людьми, и не убежать от него, не спрятаться.

Застыли воины, притихли кони, жмутся к хозяевам, вздрагивают всем телом, прядут ушами. Как перед лютой грозой замерло степное воинство. Молнии-взгляды летят из глаз, испепелить могут. Скажи им слово не так, сомнут, растопчут!

Но крепко стоит перед ними Кучум. Каменным изваянием, широко расставив ноги, стоит хан Кучум на перекрестье дорог. Он — их перекрестье. Он — их дорога к смерти. Его глаза — их глаза! Его рука — их руки!

— Скажи слово, хан! Надоело ждать! Слово!

— Веди нас, хан!!!

— Дай крови!!! Дай врага!!! К-р-о-в-и!!!

Взлетает вверх рука хана… Летит из его глотки голос:

— В-о-и-н-ы!.. — Полетел клич до кромки леса. — Я привел вас! Вот Сибирь! Она ваша! Сибирь!.. — "Ир-ир-ир" — откликнулось эхо. — Бери ее! Хватай! Она ваша! Эта девка! — Падает рука вниз. — Мы возьмем ее! За глотку! — Застывает рука. — Раздавим ее! — Летит вверх рука с саблей.

И сотни рук летят вверх, с саблей, с копьем, с дубиной.

— Мы сильны, и враг убоится нас! — "Ас-ас-ас…" — вторит лес.

— Нас-ас! — вторят глотки, жадные, голодные. Пришла гроза. Грянул гром. Прорвало глотки.

— Боя! Боя! Боя!

— Хотим боя!

— Резать! Рвать! Жечь!

Молчит хан. Он все сказал. Он смотрит, слушает. Он уже победил. Он как стрелу из колчана достал, на тугой лук положил, тетиву до мочки уха оттянул, во врага направил, в сердце поразил.

Первая сотня вокруг хана своего живой подковой выгнулась. Напружинилась, к броску изготовилась. Еще вчера могла на своего хана наступить, растереть, растоптать, уничтожить. Сегодня он разорвал ее и опять вместе сложил, к своей ноге привязал. А они и рады, умереть за него готовы.

Ай да сотня! Лучшая сотня! Все, как один, молодцы-богатыри. Воины! И кони у них гнедой масти с черными хвостами копытами песок речной роют, стальными подковами сверкают, хозяина зубами щиплют, головой подталкивают. Тоже в бой идти хотят.

Алтанай с племянником смотрит с речного обрыва на первую сотню и не узнает. Не они ли вчера косились на них и проклятьями сыпали? Не они ли обвиняли их во всех грехах смертных? Не они… Другие воины.

Хан Кучум могучей рукой кузнеца их выковал из обломков, из пустой породы, на горне своих горящих глаз, огнем пламенных слов раскалил, вместе сложил, форму придал. Сейчас их в холодную воду бросит, закалит, чтоб не гнулись, не ломались, дамасской стали прочность имели.

Берегитесь сибирцы первой сотни! Берегитесь их коней гнедой масти! Берегитесь их подков стальных! Бойтесь их, они идут на вас!

Уцелеет ли кто после боя? Останется ли живой? Или зароют на сибирской земле, прикроют легким песком, тяжелой глиной?

Не хотят об этом воины думать. Они верят в удачу. Верят своему хану. Не на смерть он их привел, а на победу.

Пошла первая сотня на гнедых жеребцах в холодную сибирскую реку…

УПАВШЕЕ ПЕРО ВОРОНА

Снимают воины седла с коней, грузят в сибирские узенькие лодочки. Сматывают одежду в узел, крепят на голове. Надувают кожаные мешки воздухом, привязывают к ним кольчуги, сабли, кинжалы.

Шепчут коням своим ласковые слова, чтоб без боязни шли в воду следом за ними. Женщинам таких слов не говорили, как коням своим. Похлопывают их, поглаживают по крутым холкам, тянут к воде.

Фыркают кони, стригут испуганно ушами, пятятся на берег, вырывают поводья из смуглых рук. Не хотят в воду, боятся реки. Не видно другого берега, только белесая речная вода струится перед ними.

Рванулся молодой жеребец, вырвал узду у молодого степняка, пустился вскачь по берегу, высоко подбрасывая задние ноги, подняв хвост метелкой. Бежит за ним следом голый хозяин, хохочут воины.

Старики первыми вошли в воду, дали коням понюхать ее, попривыкнуть. Обвязали повод вокруг конских голов и поплыли первыми, толкая впереди бурдюки кожаные. Заржали кони, оставшись без хозяев, а те зовут их, свистят, губами чмокают. Первый конь бросился грудью в воду, поплыл. Второй, третий, десятый.

Торчат из воды черные людские головы маленькими кочками, рассекают речную волну конские груди, нагоняют хозяев, фыркают шумно, моргают большими глазищами, удаляются от берега.

Алтанай с усмешкой смотрит на молодых жеребцов, что никак не желают идти в воду, боятся. Сложил ладони трубочкой, поднес ко рту, вытолкнул из щек воздух, завыл по-волчьи, по-звериному, жутко. Шарахнулись жеребчики, присели на задние ноги, пошли в воду, поплыли.

Ханский пугливый аргамак Тай, словно ребенок, жмется к хозяину. Переступает тонкими ногами, норовит вырваться, убежать. Машет длинным хвостом, тяжело дышит.

Усмехается Кучум, знает, что покорится ему конь, не опозорит перед нукерами, поплывет следом. Не впервой им и в воду, и в огонь вместе идти.

— Не бойся, дурачок, я рядом. Воды что ли не видел? Погладил хан своего скакуна, хлопнул по узкому лбу, обвязал вокруг шеи повод и пошел к лодке. Кто-то тут же угодливо придержал долбленку за борт, помог хану сесть, столкнул лодочку в воду. Отцепил Кучум саблю от пояса, положил на дно, взялся за весло. Взмах, еще взмах… Плывет лодочка, а следом и Тай, жалобно заржав, бросился в воду.

— Ну вот, я же знал, что не подведешь, умница Тай, плыви.

Скользят лодки с гребцами наискось течения черными рыбинами, обгоняя пловцов, коней. Рассыпалась сотня по воде, и Алтанай сверху речного обрыва видел, как пересекли они середину реки, настойчиво борясь с мощным течением, сносившим их далеко в сторону. Вот и первая лодка ткнулась в берег, причалили остальные, выскочили на отмель кони, замелькали голые спины нукеров, блеснул наконечник копья. Собралась сотня в один кулак, построилась и исчезла в темном лесу, словно и не было ее на берегу. Лишь черные бока долбленок видны сверху зоркому глазу башлыка. Ушла первая сотня в глухой сибирский урман, оставив после себя истоптанный песок со следами подков и узких сапог, тут же замываемых речной водой.

…Но еще одни внимательные глаза наблюдали за переправой первой сотни через реку. Видели эти глаза с высоты и людей, и коней, и черные долбленки. Сам же он черной точкой скользил по небу, то чуть опускаясь к земле, то взмывая ввысь и теряясь там, никем не замеченный. Не до него людям, У людей свои заботы, свой путь, своя дорога. Зато ворон Карга все видит, все знает. Незаметной тенью скользит он вслед людям, не мешая им, будто и нет его вовсе. Но он тут, рядом. Все видит и слышит, все понимает. Он знает, зачем пришли сюда люди. Он видит в их руках длинные острые палки, которыми они убивают друг друга. А где война — тут ворону и пожива.

До этого он долго летел следом за другими людьми, пришедшими в темный сибирский лес и поставившими там свои шатры, Они приходят сюда каждый год на большую охоту, выслеживать бурого хозяина здешних мест — косолапого Аю — медведя. А коль будет добыча у людей, то и ему, Карге, перепадет лакомый кусочек.

Когда люди уйдут, то после них останется много съестного, и, насытившись, Карга громким криком соберет своих сородичей, пусть и для них будет праздник. Он, Карга, старый ворон, и его уважают все члены стаи, которые только и ждут, чтоб поживиться за чужой счет.

Много ли надо одному ворону? Полевая мышь или рыба, выброшенная волной на речной берег. Далеко не каждый рискнет углубиться в темный болотистый урман вековой тайги, где хозяйничают дерзкие лесные сороки. Они тут же собираются в огромную стаю и пытаются наказать чужака. Но не таков ворон Карга, чтоб уклониться от схватки. Его клюв, если и не лишит жизни белобокую стрекотунью, то надолго отобьет у нее охоту подлетать близко к нему. Тогда они рассаживаются по веткам и громко начинают возмущаться, орать во все горло: "Съел, съел, съел!" Пусть себе орут, но Карга своего не упустит.

Зато зимой вся эта птичья мелюзга откочевывает в теплые края, где им легче прожить, прокормиться. Тогда ему, Карге, полное раздолье, В жуткие сибирские морозы он предпочитает забраться подальше в лес и там, сидя под еловой веткой, пережидает стужу, по очереди отогревая лапы под большими черными крыльями.

Много, ой много его собратьев погибло в такие морозы, не долетев до спасительного леса, падая камнем в сугроб. Потом их отыскивает рыжая лисица или сумрачный неулыбчивый волк, и черные перья на снегу указывают на место их гибели.