Борис Тумасов - Василий Темный Страница 7

Ханы Золотой Орды не осмелились преследовать ни казанцев, ни крымцев. Большую Орду раздирали внутренние противоречия, а казанцы и крымцы набирали силы, требовали дани с русских княжеств. Крымские татары ходили в набеги на Русь, в Речь Посполитую.

Побив хана Тохтамыша и сев на место великого хана, Эдигей отправился войной на литовского великого князя Витовта, взявшего под защиту Тохтамыша, побил литовцев и потребовал от Улу-Мухаммеда подчинения. Но казанский хан оставил требование Золотой Орды без ответа. В Сарае сделали вид, что ничего особенного в Орде не произошло.

Улу-Мухаммед попытался захватить Нижний Новгород, но ему дали отпор. И тогда хан послал казанскую орду в набег на русские княжества. Хан надеялся заставить московского князя и тверского присылать дань в Казань, как и прежде Русь платила ханам Золотой Орды, но русские князья отмалчивались.

Улу-Мухаммед собрал своих темников и сказал:

– Набег будет стремительным и беспощадным. Мы заставим князей московского и тверского испытать силу наших ударов. Жгите и разрушайте, угоняйте в рабство молодых русичей, убивайте их детей и стариков. Только так мы поставим на колени урусов…

Когда темники удалились готовиться к набегу, Улу-Мухаммед сказал муфтию:

– Если бы мои тумены могли дойти до богатого Новгорода, они бы привезли в Казань много золота и мехов. Но темники не направят туда бег своих коней, потому как им придется столкнуться с великим князем литовским Витовтом. А мы знаем, даже Эдигею не по плечу было завоевать Литву.

Ночь была холодная, и Гавря спал на полатях, укрывшись рваным кожушком. Что ему снилось в эту ночь, он не помнил, но пробуждение было страшным. Крики и конское ржание, вой и визги, гортанные возгласы. Гавря враз сообразил, на деревню напала орда.

Ухватив кожушок, он рванул во двор, когда к избе уже подъехал татарин, размахивая горевшим факелом.

Через заросли Гавря незамеченным подался в лес, а когда оглянулся, избу и остальные строения уже охватил огонь.

Гавря знал, в избе никого нет. Отец умер прошлым летом, а этой зимой скончалась и мать.

До Гаври долетали крики селян, видел, как горит его деревня. Гавре было страшно. Он больше всего опасался, что ордынцы обнаружат его и угонят в полон.

И он шел все дальше и дальше в лесную чащобу. А когда стихли крики, лег под елью и заснул, сморенный переживанием и усталостью.

Пробудился, когда солнце стояло уже высоко. Осторожно приблизился к деревне. Но там Гавря увидел только обгоревшие головешки. Он присел на пень, заплакал. Куда податься? Поднялся, запахнул кожушок и решил податься в Тверь. Знал, идти верст шестьдесят. Дорога не пугала, но хотелось есть.

На пожарище Гавря увидел обгоревшую коровью тушу. Выбрал кусок, какой еще годился на еду, обрезал, пожевал, а большую часть сунул за полы кожушка. И зашагал по избитой коштами дороге.

Он шел и шел, редко отдыхал и повсюду видел ордынское разорение. Он не спрашивал себя, чья вина, что Русь в разоре, когда этому наступит конец. Да и наступит ли?

Солнце перевалило за полдень, когда Гавря, миновав еще сожженную деревеньку, присел передохнуть. Молчал лес. Даже птицы смолкли, видно напуганные татарским набегом. Вытянув грязные босые ноги, отрок задумался. Была у него изба, была деревня, были соседи. Но где все это? И найдет ли он приют в Твери? Да и какая она, эта Тверь? Гавря никогда еще дальше своей деревни не бывал. Одно и знал, что если он будет идти и идти, то где-то там и находится этот город. О нем он слышал от умерших родителей. Из этой Твери в зимнюю пору приезжали княжьи сборщики, грузили на сани зерно и мясо, дань, какую платила деревня. Теперь, когда нет деревни и нет смердов, о какой дани может идти речь?

Поднялся Гавря, запахнул кожушок. Пошевелил пальцами ног, покачал головой. Сейчас бы в воду горячую, обмыть их, согреть.

Неожиданно услышал, кто-то в кустах подвывает.

Мысль мелькнула, ужли собака уцелела? Позвал. Никто не откликнулся. Подумал, причудилось. Хотел на дорогу выйти. Ан, нет. Снова завыла. Раздвинул кусты, девчонка, оборванная, испуганная. Согнулась, плачет.

Гавря окликнул. Она голову подняла, глаза большие, серые. И уже не плакала, только всхлипывала.

– Ты-то чья? Зовут-то тя как?

– Нюшка.

Гавря отхватил от мяса кусок, протянул.

– Пожуй. Ты из этой деревни?

И он кивнул на пожарище.

– Угу.

Гавря не стал больше расспрашивать, понял, если живы ее родители, то угнали их ордынцы.

– Вот что, Нюшка, я в город иду, пойдешь ли со мной? Вместе приюта искать будем.

И отправились они в город неведомый, Тверью именуемый.

Били колокола тревогу, и окрики «орда идет» еще долго разносились по городу и ближним поселкам, а Холмский, воевода большого полка, уже готовился вывести дружину навстречу врагам.

На сборное место, что за Кремником, стягивались полки правой и левой руки. Дружины вели воеводы Андрей Микульский и Осип Дорогобужский.

Великий князь тверской с боярами, все в броне, под святыми хоругвями спешили на перехват казанцам.

А вести поступали недобрые. Ордынцы переправились через Клязьму, обошли Владимир с его укреплениями и, не разорив Троице-Сергиеву лавру, пошли на Вышний Волочек, угоняя в полон тверской люд и сжигая деревни.

Князь Борис воевод торопил, а в Твери оставил боярина Семена, наказав:

– Ты, боярин Семен, люд впусти в Кремник, да изготовьтесь на случай прорыва казанцев, чтоб набег остановить.

Шли дружины на рысях, в авангард послали легкие отряды.

Вскоре стало ясно, ордынцы еще не успели разбросать крылья захвата. По всему, они это сделают на обратном пути.

Собрав воевод с боярами, великий князь Борис наказал:

– Ты, Михайло, главными силами ударишь по ордынскому челу, а воеводе Андрею теснить крылья ордынские. А ты, Осип, обойдешь ордынцев, не позволишь угнать полон. Устоим, Тверь от позора убережем.

Прискакали гридни из передового ертаула с сообщением – ордынцев видимо-невидимо. Они изготовились к бою.

Едва полки тверичан выступили из-за леса, как увидали полчища ордынские. Много бунчужных темников послал хан Улу-Мухаммед.

Раскинулись тверские дружины, вздыбили хоругви, подняли святые образа. Обнажили сабли. Великий князь поднялся в стременах, взмахнул саблей.

– За нами Тверь! Отстоим княжество Тверское! – выкрикнул Борис и рать отозвалась:

– С нами Бог!

Гикая и визжа, начали бой гридни. Звенела сталь, хрипели кони, дрожала земля. Люто бились тверичи. У многих из них в руках были топоры и дубинки. Казалось, никто никого не пересилит. И только удар Засадного полка Осипа Дорогобужского переломил бой.

Не выдержали ордынцы, попятились. Поворотили коней. Много верст преследовали их тверичи. А князь Борис сокрушался:

– Эх, кабы нам сей часец московские полки, сообща бы добил казанцев!

Плетутся Гавря с Нюшкой, совсем из сил выбились. Хотелось есть и выспаться. Не раз Нюшка плакала, просила Гаврю оставить ее на дороге, авось кто-нибудь подберет ее.

– Гавря, – твердила Нюшка, – скоро, поди, до края света доплетемся.

– Глупая ты, Нюшка, как мы к краю земли подойдем? Там ведь пропасть.

На десятые сутки увидели они избы и дома, хоромы боярские, дворец княжеский, а вокруг стены бревенчатые.

– Тверь это, Нюшка, Тверь! – обрадовался Гавря.

– Боязно, – пискнула в ответ Нюшка. – Погонят нас отсюда.

– Кто погонит? – храбрился Гавря, хоть самому было страшно. Ну кому они тут надобны?

Жались друг к другу, озираясь по сторонам. Бревенчатым подвесным мостком вступили в Кремник.

Нюшка предложила:

– Гавря, а Гавря, станем на паперти, может, кто подаст.

Но Гавря за рукав дернул:

– Вон, кажись, поварня у княжьего дворца, ужли не покормят добрые люди?

За поварней два мужика рубили дрова, складывали в поленницу. На ребят не обратили внимания, видать, привычно видеть попрошаек.

Долго стояли Гавря с Нюшкой у поварни и уже намерились на церковную паперть податься, да на их счастье на высокое крыльцо княжьего дворца вышли князь Борис с дворецким. Они вели речь о разорении тверской земли казанцами.

Взгляд князя упал на Гаврю с Нюшкой. Он с жалостью посмотрел на ребят:

– Узнай, боярин, что за отроки, коли бездомные, накорми. – Погодя добавил: – Пригляди за ними.

Князь Борис любил Тверь, Волгу с притоками, домишки и избы, ряды торговые, лавки мастеровых, крытые дерном кузницы на Тверской улице, леса дальние и ближние, луга заливные и поля, на каких в урожайные годы собирали добрые хлеба.

По осени он любовался составленными в суслоны стожками. Хлеб дозревал. Потом его свозили, оббивали цепами, веяли на ветру и обмолачивали.

В такую пору Тверь пахла свежим хлебом и пивом.

В годы отрочества князь захаживал в избы мастерового люда или к смерду, его угощали домашними пирогами, но ныне, обремененный княжьими заботами, он не появлялся за праздничными столами, когда отмечались пожинки…