Айван Моррис - Благородство поражения. Трагический герой в японской истории Страница 7

И все же, наиболее впечатляющей фигурой, выявившейся в сражении 587 года, был не Сога-но Умако, или кто-либо из победоносных принцев, вроде Умаядо, а мало известный воин, сражавшийся на стороне проигравших. Нихон сёки, единственный источник, содержащий сведения о Ёродзу, безусловно нельзя считать пристрастным в пользу дела, за которое выступал Мононобэ, шедшего вразрез централизации, культурному развитию, вообще — общей тенденции будущего развития Японии; причина исключительности Ёродзу состоит в том, что его короткая жизнь исполнена мистической сущности героя, терпящего поражение. Вот полный отчет о том, как он сражался и погиб:

Сподвижник Великого Предводителя Мононобэ-но Мория по имени Ёродзу из семейства Тоторибэ[64] командовал большим отрядом людей, охранявших особняк [Предводителя] в Нанива. Услыхав, что Великий Предводитель пал, он бежал верхом на лошади в середине ночи. Он направлялся к деревне Аримака в районе Тину и, миновав дом своей жены, спрятался в холмах. Дело было рассмотрено при дворе, и вынесено решение: «Ёродзу скрывается в этих холмах из-за того, что имеет предательские намерения. Его семья должна быть незамедлительно предана смерти! Приказ этот должен быть исполнен без промедления».

Тогда, по собственному решению, Ёродзу сошел с холмов с мечом на боку и копьем в руке. Одежда его была порвана и в грязи, а на лице — выражение глубокой печали и волнения. Правители послали сотни стражников окружить его. Ёродзу испугался и спрятался в зарослях бамбука, где привязал веревки к нескольким стволам, потянув за которые, он качал бамбук и вводил в заблуждение стражников. Вот закачался один из стволов, и стерегшие, попавшись на уловку, бросились вперед, крича: «Он здесь!» Тогда Ёродзу стал пускать стрелы, и ни одна из них не пролетела мимо цели. Это ужаснуло оставшихся стражников, и никто не осмеливался приблизиться к нему. Затем он, сняв с лука тетиву, побежал по направлению к холмам. Стражники стали преследовать Ёродзу, пуская в него стрелы с другого берега реки, однако ни одному из них не удалось его поразить. Тогда один из стражей, обогнав Ёродзу, залег на речном берегу и, натянув тетиву, поразил его в колено. Ёродзу немедленно вынул стрелу [из раны] и, наложив ее на свой лук, выпустил [обратно в стража]. Затем, простершись на земле, он воззвал: «Щитом императора, человеком, мужество которого следовало направить на защиту Его Величества — вот, кем я желал быть. Но никто не спросил о моих истинных намерениях, и теперь вместо этого я нахожусь в столь тяжелом положении. Пусть кто-либо приблизится, чтобы поговорить со мной; я желаю знать, убьют меня, или захватят пленником.» Стражники бросились к Ёродзу и стали стрелять в него, но он смог отразить их стрелы и, натянув свой лук, убил более тридцати человек. Затем, вытащив меч, он разрубил лук на три части, согнул меч и зашвырнул его в реку. Наконец, он схватил кинжал, который носил рядом с мечом, вонзил его себе в горло и так умер.

Правитель Кавати доложил двору об обстоятельствах смерти, и там был отдан следующий, скрепленный печатью указ: «Его тело должно быть разрублено на восемь частей, и каждая часть отослана в одну из восьми провинций, где и вывешена для обозрения на виселице!» Как раз, когда правитель собирался исполнить приказ и расчленить тело Ёродзу, ужасно прогремел гром и хлынули потоки дождя.

И вот, белая собака, которую держал Ёродзу, посмотрела на небо и, воя, обошла вокруг тела, а затем взяла голову своего хозяина в зубы и положила ее на древний курган. После этого она легла рядом с телом, где и умерла, не принимая пищи.[65] Пораженный странным поведением собаки, правитель Ковати послал весть ко двору. Официальные лица были глубоко тронуты этой историей и выпустили следующий указ: «Собака вела себя так, как мало кто в этом мире; нужно, чтобы об этом поступке знали и в грядущих веках. Приказать родным Ёродзу построить гробницу для захоронения его останков!» Повинуясь, члены семьи Ёродзу построили в деревне Аримака гробницу и похоронили в ней Ёродзу вместе с его собакой.[66]

История о смерти Ёродзу была написана задолго до того, как в Японии появился первый воинский кодекс; она на много веков предвосхищает формирование класса самураев. И все же, его поведение перед лицом поражения является почти идеальной моделью, позже предписывавшейся бойцу, проигравшему свою последнюю битву. Очевидно, что нравственный облик значительно предшествовал какой бы то ни было формулировке правил или принципов.

То, что Ёродзу сперва был в замешательстве — его побег в горы и страх, когда он был окружен стражниками — лишь подчеркивает благородство последних мгновений его жизни, ибо это напоминает нам, что он — не какой-нибудь сверхъестественный герой, неподверженный людским страхам и сомнениям, но простой человек, который, как и все живые существа, хочет остаться в живых, однако в кризисной обстановке способен реализовать фантастические ресурсы энергии и храбрости. Раз выбрав для себя способ действия, Ёродзу неотвратимо идет вперед и, со времени пребывания в бамбуковой роще и до того момента, когда он вонзает себе в горло кинжал, им, как и многим героям в поздней японской истории, потерпевшим поражение, движет импульс заложенной в них отваги.

Неспособный двигаться из-за раны от стрелы в колене, он понимает, что бежать не удастся и, поразив столько противников, сколько это в человеческих силах, он уничтожает два своих главных оружия, символы его военного статуса, а затем закалывает себя насмерть, чтобы избежать позора пленения. (Живи Ёродзу на полтысячелетия позже, он почти наверное избрал бы для себя смерть посредством взрезания живота, однако в 587 году харакири еще не было частью воинского ритуала.) В этот момент фактический исход сражения теряет всякое значение. В счет идет не победа или поражение, но сила следовать путем чести до самого конца.

Короткая, яркая жизнь Ёродзу увековечила его в качестве одного из самых ранних исторических примеров макото, — кардинального качества для японского героя.[67] Макото обычно переводят, как «искренность», однако его значения идут гораздо глубже и шире, нежели у этого слова, сближаясь по смыслу с духовной силой, к которой взывал Святой Томас Мор (одна из благороднейших фигур в западной истории), когда он молился о даровании ему благодати, позволяющей «не дорожить сим миром.»

В различные периоды истории подчеркивались различные нюансы понятия макото, однако его общим знаменателем всегда была чистота устремлений, возникавшая из тяги человека к абсолютному смыслу жизни вне зависимости от времени действия и от понимания, что этот социальный, политический мир есть в сущности своей средоточие коррупции, материальность которой несовместима с требованиями чистого духа и истины.

Отвергая материальный мир, в котором он обретается, с его вульгарностью, человек, обладающий макото, руководствуется не логическими доводами, прагматическими компромиссами, или стремлением, диктуемым здравым смыслом, приспособиться к «веяниям времени», но опирается на силу своих собственных искренних чувств. Вместо того, чтобы зависеть от тщательно продуманных рациональных планов и приспособленчества, он движим вперед спонтанностью, не задающей вопросов. Этот аспект макото находит отображение в спокойном, ненапряженном стиле поведения, столь характерном для подвижников буддийской школы Чистой Земли, Дзэн, философии Ван Янмина и иных жизненных подходов, известных в японской традиции. По словам современного западного обозревателя, «искренность» «производит готовность рассеять все, что может отвратить человека от беззаветного действования по чистому, непредсказуемому импульсу, возникающему из сокрытого центра его бытия».[68]

Самоотверженная преданность, или, в более точных психологических терминах, вера в собственную самоотверженность, является следующей особенностью искреннего человека. «Я сосредоточен на лояльности (тюги), — заявлял современный националист-мученик (не скрывавший своей храбрости за показной скромностью), — тогда как вы, джентльмены, стремитесь отправлять „достойные действия“ (когё).[69]» Искренний человек свободен от бесконечно преследующих его грехов «эгоизма» и мирских амбиций, его не устрашают опасности личного риска, или необходимость жертвовать собой.[70] Чистота его намерений раскрывается в действиях, причем — в опасных ситуациях; разговоры, если они не подкрепляются делами, всегда есть признак неискренности и ханжества.

Искренность превосходит не только отвечающие реальности требования утвердившихся авторитетов, но и привычную нравственность, ибо ее высшим критерием является не объективная правота в том или ином случае, но честность, с которой человек отдается ей. Таким образом, даже казненный преступник, такой как знаменитый разбойник XIX века Нэдзуми Кодзо, мог считаться героем, поскольку все верили в чистоту его побуждений.[71]