Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) Страница 7

Все ожило и зашевелилось; были проложены новые дороги; на реках устроены плотины, над которыми работали взятые в плен татары-низовцы, пойманные где-нибудь на разбое. И там, где прежде в тростниках дико шумел ветер да по ночам выли волки, теперь работали мельницы. На одном только Заднепровье работало более четырехсот жерновов, не считая ветряных мельниц. Сорок тысяч мелких арендаторов вносили арендную плату в княжескую казну, в лесах появились пасеки, на рубежах — новые деревни, слободы и хутора. В степи рядом с дикими табунами паслись стада лошадей и домашнего скота. Однообразный вид лесов и степей нарушался появившимися хатами, золочеными верхушками церквей и костелов — пустыня превратилась в населенный край.

Скшетуский ехал не торопясь, словно по собственной земле; он был весели чувствовал себя в полной безопасности.

Это было еще только начало января 1648 года, но в воздухе уже веяло весною; земля оттаяла, и на полях показалась зелень; солнце же в полдень жгло, точно летам. Отряд Скшетуского значительно увеличился, так как в Чигорине к нему присоединилось валахское посольство, которое господарь отправлял в Лубны, в лице Розвана Урсы. При посольстве были эскорт из нескольких каралашей и челядь. Кроме того, с поручиком ехали знакомый уже нам Лонгин Подбипента, Сорвиголова, со своим длинным мечом и несколько человек прислуги.

Солнце, чудная погода и веяние приближающейся весны наполняли радостью сердца, а поручику было тем более весело, что он возвращался после долгого путешествия под княжеский кров, который также считал и своим. Хорошо исполнив все возложенные на него поручения, он был уверен в теплом приеме. Но причиной его веселости было и нечто другое. Кроме милостей князя, которого он любил всей душой, в Лубнах его еще ждали чьи-то черные глазки.

Глазки эти принадлежали Анусе Барзобогатой-Красенской, фрейлине княгини Призельды, самой красивой девушке при дворе, страшной кокетке, по которой страдали все в Лубнах и которая оставалась ко всем равнодушной. У княгини Гризельды был суровый нрав, и при дворе ее господствовали очень строгие правила, что не мешало, однако, молодежи перекидываться между собою пламенными взорами и вздыхать.

Скшетуский вздыхал наравне с другими, но так как он был человек веселый, и притом любящий свое дело, то не принимал слишком близко к сердцу того, что Ануся так же мило улыбалась ему, как и Быховцу из валахского полка, артиллеристу Вурцлю, драгуну Володыевскому и даже гусару Барановскому, который был угреват и шепелявил. Скшетуский раз даже дрался за Ану-сю на саблях с Володыевским; но когда ему приходилось слишком долго сидеть в Лубнах в ожидании какого-нибудь похода, то он скучал и при ней; а когда приходилось выступать — уезжал охотно, без всякого сожаления. Зато он радостно возвращался. Вот и теперь он весело напевал и гарцевал на своем коне. Рядом с кем ехал Лонгин на огромной инфляндской кобыле, всегда печальный и угрюмый. Посольские повозки, каралаши и свита тянулись далеко сзади

— Посол лежит на возу, как брею", и постоянно спит, — сказал Скшетуский — Каких только чудес не наговорил он мне о своей Валахии! А мне было любопытно. Послушать его, так это страшно богатый край, и климат там отличный и множество золота, вина и скота Вот я и подумал: ведь наш князь по материнской линии имеет право на господарский престол. Впрочем, для наших панов Валахия не новость. Они уже били там и турок, и татар, и валахов, и семиградцев.

— Народ там слабее нашего, — сказал Лонгин, — мне об этом говорил Заглоба в Чигирине, а если бы даже я и не верил ему. то подтверждение его слов можно найти в молитвеннике.

— Как это, в молитвеннике?

— У меня есть такой молитвенник, я его всегда ношу с собой и могу вам показать.

С этими словами он достал маленькую книжку, переплетенную в пергамент, набожно поцеловал ее и, перевернув несколько страниц, сказал:

— Читайте.

Скшетуский начал читать:

— "Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица"… Где же тут о валахах, что вы говорили?

— Читайте дальше.

— "Не отвергай молений наших. Заступница".

— Дальше, дальше

— "…дабы мы удостоились милостей Господа Нашего, Иисуса Христа. Аминь".

— Ну а теперь вопрос… Скшетуский прочел:

— Вопрос: почему валахская кавалерия называется легкой? Ответ потому что легко обращается в бегство… Аминь. Гм!.. Правда! Однако ж странная эта книга!

— Это солдатская книжка: тут вместе с молитвами помещены еще и военные правила; из нее можно также узнать, какая нация лучше, какая хуже. А что касается валахов, то здесь говорится, что они трусы, и притом изменники.

— Что изменники, это верно. Это подтверждает случай с князем Михаилом. Я тоже слышал, что солдаты они неважные. У нашего князя есть валахский полк, в котором служит поручик Быховец, но вряд ли в нем найдется хоть двадцать валахов.

— A как вы думаете, поручик, много у князя людей под ружьем?

— Тысяч восемь, не считая казаков, что живут в полянках Но мне говорил Зацвипиховский, что теперь производится новый набор!

— Так князь, может быть, выступит в поход?

— Говорят, что готовится большая война с турками и что против них выступит сам король со всей военной силой Польши Знаю также, что решено не посылать подарков татарам и что они от страха не смеют тронуться с места Я слышал это еще в Крыму, где меня потому и принимали с таким нечеток что там носится слух, будто, когда король двинется с гетманами, князь ударит на Крым и уничтожит татар. Наверное, это дело не доверят никому другому.

— Пошли, милосердый Боже, святую войну во славу христианства и нашего народа! — сказал Лонгин, подняв вверх глаза и руки, — мне же, грешному, дозволь выполнить мой обет и найти утешение или же славную смерть!

— Так вы дали обет?

— Такому достойному рыцарю я открою все тайны души моей, хоть это мне и трудно; но раз вы так охотно слушаете, то я вам все расскажу. Вы знаете, что мой родовой герб "Сорвиголова" происходит от предка моего Стовейко-Тюдбипенты, который, будучи под Грюнвальдом, увидел трех рыцарей в монашеских капюшонах, ехавших в ряд, и всем трем отрубил сразу головы, в старых летописях с большой похвалой говорится об этом славном подвиге моего предка.

— У вашего предка, видно, рука была не легче вашей, недаром прозвали его Сорвиголовою.

— За этот подвиг король дал ему герб, в котором находятся три козьи головы на серебряном фоне, в память об этих рыцарях, так как головы эти были изображены на их щитах. Герб вместе с этим мечом предок мой Стовейко-Подбипента передал своим потомкам, завещая им поддерживать честь его рода и меча.

— Что и говорить, вы знатного рода!

Логнин опять тяжело вздохнул и продолжал:

— Будучи последним в роде, я дал обет Пресвятой Богородице жить в целомудрии и не жениться до тех пор, пока, по примеру моего предка Стовейки-Подбипенты, я не срублю вот этим самым мечом трех голов одним ударом. Милосердный Боже! Ты видишь, я сделал все, что было в моей власти: и целомудрие сохранил, и велел замолкнуть чувствительному сердцу, и дрался на войне, но мне не удалось исполнить свой обет.

— Так и не срубили трех голов? — спросил поручик, усмехаясь про себя.

— Нет, не удалось! Не посчастливилось! По две сразу бывало, а — три — никогда Ведь нельзя же было просить врагов, чтобы они сами становились по три в ряд. Один Бог видит мою печаль; есть у меня и сила, и богатство, но молодость уже проходит. Мне скоро стукнет сорок пять лет… Сердце просит любви, род мой гибнет, а трех голов все нет как нет! И какой я Сорвиголова, одно только посмешище для людей, как говорил Заглоба! Но все это я переношу терпеливо.

Литвин снова начал жалобно вздыхать, так что даже и лошадь его зафыркала и захрапела, очевидно, из сочувствия к своему господину.

— Одно могу только сказать, — ответил Скшетуский, — что если вам не посчастливится и на службе у князя Иеремии, то, вероятно, уже нигде.

— Дай Бог! Я потому и еду искать счастья на службе у князя, — возразил Лонгин.

Дальнейшая их беседа была прервана страшным шумом птичьих крыльев. Как уже было сказано выше, птицы в эту зиму не улетали за море; а так как зима была очень тепла и реки не замерзали, то везде была масса пернатых, в особенности на болотах. В эту самую минуту, когда поручик с Лонгином подъезжали к берегу Каганлыка, над головами их прошумела целая стая журавлей, летевших так низко, что в них можно было попасть палкой. Стая эта летела со страшным криком и вместо того, чтобы спуститься в тростник, неожиданно поднялась вверх.

— Они так летят, точно кто-то их гонит, — сказал Скшетуский.

— А вон, посмотрите, — сказал Лонгин, указывая на белую птицу, которая, рассекая воздух, старалась подлететь к стае.

— Сокол! Это он мешает им опуститься в тростник! — воскликнул Скшетуский. — У посла есть соколы, и он, должно быть, пустил одного из них