Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 7

Пили молча, наконец Владимир сказал:

— Намедни побывал я в ските у иноков Григория и Амвросия, а когда воротился, осенила меня мысль, вот и пришел ею с тобой поделиться, владыка.

Митрополит ладошку к уху приложил, слушая внимательно. Владимир пояснил:

— Пора, владыко, монастыри на Руси ставить, а в оных место проповедникам, дабы веру Христову на Руси укрепляли.

— Задуманное тобой похвально, великий князь, Богу угодное, но готова ли к тому Русь? Русичи в церковь и то ходят неохотно, они на игрища бесовские тянутся. Созрела ль Русь для монашества?

— Созрела, владыка, созрела. Побывай в пещерах, там только ли Григорий с Амвросием? Монахи понесут по Русской земле учение Божье на родном русском языке, люду понятном.

Нахмурился митрополит, обидно, князь намек дает грекам на плохое знание языка русского.

— Истину сказываешь, великий князь, но наша церковь бедна, чтоб обители содержать, а на пожертвования проживет ли братия?

— Монастыри не одного митрополита заботы, но и великого князя.

— И то так, сыне, да и яз ли тому враг?

Встал, скрестив руки на груди.

Патриархию уведомлю о желании твоем, великий князь.

Как-то Владимир сказал Борису:

— На княжение пора те, но в посадники хорошо с женой отправиться. В своей ли земле невесту искать станем либо в странах зарубежных?

— Твоя воля, великий князь, но дозволь мне прежде Царьград повидать.

Удивился Владимир, однако ничего не произнес в ответ. А вечером того дня, оставшись один, долго взад-вперед мерил палату, потом присел к столу, обхватил ладонями седые виски, подумал:

«Неспроста, ох неспроста заговорил Борис о Царьграде. Уж ли голос матери услышал?»

Анна, пока жива была, Константинополь вспоминала…

Опасен путь в Царьград… Пороги днепровские коварны… Печенеги… И море бывает грозное, когда разъярится. Эвон князь Игорь, дед Владимира, в походе на Царь-град флот погубил… Каков ответ дать Борису, Владимир так и не решил.

Глава 2

На разгульную масленицу широко гуляли в Киеве. Веселились Гора и Подол, Черный Яр и Овчинная слобода, пекли блины в домах и избах ремесленников, что тесно прижались к городским стенам.

Легкий мороз, и день солнечный, искристый. Ребята с холма на санках лихо спускались, опрокидывались с визгом. Крепостицу снежную соорудили, на приступ ходят. Гомон и крики. А парни отчаянные над кручей борьбу затеяли, кто кого осилит, вниз столкнет. Борис с Георгием тулупчики короткополые скинули, в обхват сцепились да так, не разнимаясь, до самого Днепра докатились.

К обеду, вдоволь повеселившись, забрели княжич с Георгием к старому гончару, чьи муравленые чаши и горшки славились по всей Киевской земле. Молодого княжича и боярского сына кормили блинами с медом, когда заглянул к гончару сосед, промышлявший добычей соли. Опасным путем водил он валку в Таврию, где черпали соль в озерах.

— Заходи, Аверкий, — зазвал соседа гончар.

За столом они вели разговор, и каждый на свое сетовал: гончар что посуда залежалась, Аверкий на предстоящую по весне дальнюю дорогу.

— Охотников мало, велик риск. Степь не мать родна, — сокрушался Аверкий. — А коли и выпадет удача, за быков и мажары долг отдашь, себе ничего не остается, посуди сам.

Борис с Георгием к разговорам не прислушивались, мало ли какие речи ведут мастеровые. Старуха, жена гончара, знай успевает блины печь, гостей угощать.

Насытившись, княжич с Георгием от стола отвалились.

— Борис, пора восвояси, — сказал Георгий. — Поди, там тоже пироги и блины ждут.

Поклонились хозяину и хозяйке, на мороз выбрались. Георгий головой повертел:

— В Гору-то как подниматься станем? Эвон, поясок тесен.

Дорогой княжич сказал:

— Великий князь вскоре княжение мне выделит.

— Меня ль забудешь?

— В дружину возьму. Пойдешь?

— Уж ли сомнение держишь?

Расстались у княжеских ворот.

— Гляди, Борис, обещанное не забудь.

Весна ранняя. С вечера о себе ничем не подавала, а к утру со стрех закапало. К вечеру потянуло с низовья сыростью. Минула неделя, снег стал оседать, и из-под пластов потекли ручейки, а с крыш с шумом срывалась наледь. Со дня на день ждали, когда оживет Днепр, зазмеится трещинами и поползет с грохотом льдина на льдину.

А потом долго будет очищаться, сплывать с верховий глыбами и шугой. На Рыбачьей улице уже варили смолу, конопатили лодки, готовились к путине.

Давно уже не видела Киевщина такой дружной весны, тепло явилось как-то враз, набухли почки на березе, сделались липкими, а на проталинах зазеленела первая трава. Ночами чаще и зычней перекликались на стенах караульные, а едва серело небо, оживали улицы. К колодцам спешили бабы с бадейками, переговаривались, кузнецы раздували огни в горнах, плотники сбивались в артели, а хозяйки выгоняли на первый выпас скотину. Скоро потянутся за крепостные укрепления огородники с луком-сеянкой и рассадой ранней капусты. Людно стало в порту: мореходы проверяли обшиву ладей, ремонтировали паруса, изношенные меняли новыми, а на конном ристалище, едва земля покрывалась первой корочкой, затевали учения гридни младшей дружины.

Часто появлялся на ристалище великий князь, любовался, как Свенельд либо другой воевода обучают отроков. Уходил довольный: хорошие гридни в молодшей дружине.

Заходил Владимир и в порт, смотрел, как на открывшейся днепровской воде покачиваются на волнах многочисленные корабли военного флота Киевской Руси, готовые в любой день по его указанию поднять якоря.

Прикроет глаза Владимир, и вот уже видится ему, как режут воды Русского моря ладьи, держат курс на Царьград. И пусть не увенчался успехом его поход, но одолеваемый страхом базилевс Византийской империи подтвердил все прежние договоры с Русью.

Однажды в порту увидел гостей скандинавских. Задержались они в Константинополе, возвращались по первому морозу да и зазимовали в Киеве.

Конунг варягов подошел к великому князю, попросил обновить паруса. По зыбким сходням Владимир перебрался на дракар, ощупал цветастую холстину, согласился:

— Скажи боярину Блуду, я послал…

По улице великий князь шел медленно. Жарко пригревало солнце, и Владимир расстегнул серебряную застежку корзно. Потянуло съездить в Берестово, побыть одному в тишине. В прежние годы, когда была жива Анна, весну и лето они всегда проводили в этом пригородном селе. Теперь, наезжая в Берестово, Владимиру иногда кажется, что она где-то здесь, рядом, позови, откликнется…

Возвращался великий князь и сызнова остановился на конном ристалище, подумал, пора пир устроить, бояре давно о том поговаривают, дескать, забыл о них Владимир.

По весне князь Борис часто бывал у обрыва, откуда открывались поемные луговые дали, речка Почайна, ее приток Глубочица, Киянка и Лысая гора. Княжичу нравился этот простор. Любил он еще сельцо Предславино, что на реке Лыбедь, и село Багряново за леса липовые, какие окружали его. Когда липа цвела, вокруг пахло духмяно, гудели, собирая мед, пчелы.

В Голубице и на Лыбеде Борис ловил с отроками рыбу, варили уху и ходили в ночное. Пощипывали траву кони, фыркали, а отроки, рассевшись у костра, вспоминали всякие страхи. Говорили о леших, о набегах степняков, от которых искали укрытия в лесах, а иных печенеги угоняли в неволю. Вон в Предславине степняки увели жену и детей тиуна…

Особенно чудными были утра в ночном. На луг наплывал серый, липкий туман, и кони в нем казались плывущими великанами. А от костра тянуло теплом, и было радостно, что ты не один, рядом товарищи…

С обрыва видно, как проплывали по Днепру, подняв паруса, ладьи. Но если падал попутный ветер и спускали паруса, корабелы налегали на весла. Тогда ладья напоминала парящую птицу, а весла крылья.

Над Днепром парил орел, взмывал и, снова пластаясь, делал круг за кругом. Что высматривали его зоркие глаза, что видят они? Борис с завистью провожал гордую птицу. Вот так подняться бы в высоту да взглянуть на всю землю… Сказывают, немало птах улетают зимовать в теплые страны, многое же повидают они…

Отец отмалчивался, будто и разговора никакого не было о Царьграде, а Борис напоминать не осмеливается, как великий князь решит, так тому и быть…

Еще раз глянув на луга и дальний лес, Борис направился в палаты.

Не упомнит Георгий, когда в последний раз церковь посещал. Под стать отцу. Блуд не только в церковь не ходил, а и лба не перекрестит. Но в тот день мать уговорила Георгия.

В церкви малолюдно, свечи горят кое-где перед образами, и в храме полумрак. Скучно Георгию, он зевал, чистил нос пальцем, на редких прихожан заглядывался. Вот его глаза остановились на девчонке годами с него в коротком тулупчике и темном платочке. Чем она заинтересовала Георгия, он и сам не понял, но когда из церкви выходил, ноги сами собой понесли его вслед за ней. Георгий то обгонит девицу, то приотстанет, а она его будто не замечает. Наконец изловчился Георгий, в очи ей заглянул. Они у нее голубые и бездонные, такие, что Георгий утонул в них.