Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца Страница 7

Такая суровость, которой я – ни поступками своими, ни строем мыслей – вовсе не заслуживал, наполовину разбудила во мне дремавшее самолюбие, и я рискнул, по меньшей мере, выказать безразличие, но эта попытка оказалась весьма неуклюжей. Никогда, видно, любовь моя не сказывалась так ясно, как в те минуты, когда я притворялся равнодушным. Один-единственный взгляд Лидии меня совершенно разоружил и заглушил само желание бунтовать, не только не сведя на нет, но и удвоив мою покорность, так что я почувствовал себя преступником за одну лишь попытку.

Юность, как и любовь, не обременяет себя излишними размышлениями. Будь я способен трезво рассуждать, я легко сообразил бы, что только гордость, застенчивость и тревога, естественные в нежном возрасте, не говоря уже о необходимости спасаться от преследования (о чем я тогда не знал), вынуждали Лидию дичиться, доставляя мне немалые страдания.

Что же касается миссис Бернард, то она, с ее опытом и проницательностью, легко распознала мою любовь и отдала должное моему уважению к предмету этой любви; у нее не вызывала сомнений чистота моих намерений. Однако она не могла не беспокоиться: я мог – с течением времени – потерять над собой контроль. Хотя ни в происхождении моем, ни в богатстве, равно как и в природе моих чувств, не было ничего оскорбляющего Лидию, ее красота, положение, в котором она очутилась, и наш юный возраст внушали миссис Бернард вполне понятную тревогу, и она постановила не допускать чересчур откровенных признаний, прежде чем для этого не возникнут более благоприятные условия – открытие тайны, которое покамест не могло совершиться, ибо не были устранены причины столь романтического бегства.

Думается все же, что в своих предосторожностях она заходила слишком далеко, преувеличивая мою зависимость от родных и ни разу не предоставив мне возможности увидеть вещи в истинном свете.

Продлив, насколько хватило дерзости, свой визит, я возвратился домой, еще более страстно влюбленный и в еще большем замешательстве, чем когда-либо.

Так прошло еще несколько дней. Вежливая, но неусыпная бдительность миссис Бернард и холодноватая сдержанность Лидии, без сомнения, поддерживаемая нотациями этого монстра в юбке, не только свели на нет все мои попытки расположить их в мою пользу, но и истощили наконец мое терпение. Положение усугублялось тем, что мне неоткуда было ждать совета. Приятели были сплошь такие же зеленые юнцы, как я сам. Кроме того, столь пламенная страсть редко обходится без ревности. Я смотрел на Лидию как на свое тайное сокровище, безопасности ради сокрытое от посторонних глаз. Убедившись на собственном опыте в неотразимости ее чар, я ни на минуту не допускал, что кто-либо может устоять перед ними. Сама Любовь – и только она – диктовала мне меры строжайшей конспирации, сколь справедливые, столь и благоразумные.

Тетушка, леди Беллинджер, чья доброта ко мне граничила со слабостью и которая заслужила большей нежности, чем та, какую моя непомерная гордость и дикий нрав позволяли выказать в ответ, молча страдала от этих особенностей моей натуры, видимо, понимая, что трудно ожидать, чтобы я в юные годы мог оплачивать ей по справедливости, как научился позднее. Я плыл по течению, но уже в скором времени сумел осознать все огорчения и нравственные муки, которые ей доставляло мое, как она полагала, неприличное поведение. Но самые ее умолчания в ту пору лишь подстегивали мое упрямство.

Тем не менее, побуждаемый стремлением, с одной стороны, воздать должное дамам, чьи судьбы и репутация стали мне дороги, а с другой – покончить с двусмысленностью и удовлетворить законное любопытства тетушки (на чем она вовсе не настаивала), я ухватился за первую попавшуюся возможность довести до ее сведения всю непорочность моего ухаживания. Иначе говоря, открыл ей тайну в тех пределах, какие сам счел необходимыми и достаточными для безопасности.

Правда имеет свойство сокрушать любые преграды. Перед ее чистыми красками меркнет аляповатая мазня притворства и фальши. Добрая моя тетушка любила меня слишком беззаветно, чтобы я мог и дальше ее обманывать. Будучи расположенной, в силу самоотверженной привязанности, считать меня неповинным в тех непристойностях, кои мне приписывались, а также обладая здравым умом и недюжинной интуицией, она несказанно обрадовалась возможности вернуть мне свое уважение. Первым ее побуждением было приказать немедленно заложить карету и вместе со мной ехать в домик на опушке, дабы лично предложить дамам свое гостеприимство.

Зная их отношение к этому, я был вынужден сдержать сей благородный порыв, хотя и сам не мог желать ничего лучшего.

Одно обстоятельство, тем не менее, несколько удивило меня и обеспокоило. Поскольку лед был сломан и тетушка могла теперь свободно обсуждать эту тему, она сообщила, что происхождение юной леди – давно уже не тайна для всей округи, что она – дочь крупного банкира, чьи дела находятся в запущенном состоянии, и что его фамилия Вебер. Тетушка добавила, что была тем более огорчена моим предполагаемым дурным поведением, потому что я будто бы воспользовался бедственным положением семьи для совращения этого юного создания.

При таком намеке я вскипел от досады и негодования, но смягчился, тронутый молчанием тетушки и хорошо представляя себе, чего оно ей стоило.

Гордость, в отличие от заносчивости, не всегда худшее свойство человеческой натуры. Никакая изощренная лесть и никакое притворство не позволили бы леди Беллинджер так успешно снискать мое доверие, как то, что она щадила мое самолюбие и не читала нотаций, которые лишь разбудили бы во мне дух противоречия. Теперь же, вместо обиды и упрямства, я чувствовал себя совершенно разоруженным. Я любил, я обожал Лидию и предпочел бы скорее расстаться с жизнью, нежели отказаться от своей любви к ней, но я твердо решил не предпринимать жизненно важных шагов без совета и одобрения тетушки, ибо теперь убедился, что ни упрямство, ни соображения выгоды не станут довлеть над нею в вопросе моего счастья. В то же время я считал, что время для подобных признаний еще не наступило.

Вернемся, однако, к Лидии. Не без смущения я встретил новость о том, что ее история уже получила огласку, равно как и не до конца утешился сознанием своей непричастности. Я был склонен приписывать это случаю. Так или иначе, сей факт лишь подтвердил в моих глазах сведения, сообщенные стариком-поверенным. Впоследствии я узнал, что он лично, под большим секретом, открыл тайну двум-трем особам в Уорике, не без основания рассчитывая на быстрое распространение слухов. Он выказал так мало уважения ко мне, что даже не постеснялся назвать улицу – столь же вымышленную, как и мистер Вебер. Ничто не показалось ему чрезмерным в его стремлении унять мою любознательность и сбить меня со следа, так как он считал меня способным вылезти вон из кожи, лишь бы докопаться до истины. С целью подкрепить свой обман, он воспользовался, как я уже сказал, двумя-тремя сплетниками из тех, что вечно делают вид, будто знают все на свете. И уж конечно, они ухватились за мистера Вебера. Разве они не были его лучшими друзьями? Они без умолку судачили о его делах, беспокоились насчет его платежеспособности. Ну, а его супруга – разве она не экстравагантнейшая из дам? Неудивительно, что он оказался на грани банкротства!.. Теперь, когда правда выплыла наружу и стало известно, что мистера Вебера никогда не существовало в природе, они, само собой, сконфузились и устыдились? Ничего подобного! Они просто ошиблись, приняв его за мистера… – и для него тотчас нашлось имя и все остальное.

Между тем я продолжал регулярно наведываться в коттедж под соломенной крышей, а вернее, в заколдованный замок, где, надежно окопавшись и отгородившись отменной вежливостью от всех моих попыток затронуть суть вопроса, миссис Бернард по-прежнему не сдавала позиций. Она подолгу распиналась об их признательности, однако ни разу не позволила мне проникнуть за завесу тайны. Миссис Бернард была неотделима от своего долга, который полагала священным. Тщетно пытался я путем безобидных хитростей добиться того, чтобы остаться наедине с Лидией. Но где мне было тягаться с миссис Бернард в искусстве дипломатии?

Аргус – и тот в конце концов уснул, со всей своей сотней глаз. Но ведь он принадлежал к мужескому полу, а пара женских глаз стоит тысяч таких, как у него. Недаром евнухи славятся бдительностью – ведь и они, в некотором смысле, женщины.

Не было ни одного знака внимания, который я упустил бы из виду, чтобы выразить Лидии свою любовь. Наконец я исчерпал весь перечень даров, дозволяемых ее щепетильностью, – не забывая при этом задабривать миссис Бернард. Все фрукты и цветы из окрестных садов, любая экзотическая примета здешних мест, новейшие узоры для вышивания, ноты – короче, в ход было пущено все, что могло служить ей развлечением и отчасти скрасить тяготы затворничества. Эти подарки и знаки внимания стали для меня настоящим смыслом жизни. Книги, газеты и памфлеты предназначались для миссис Бернард.