Александр Волков - Два брата (др. ред.) Страница 7

За городской заставой паслись лошади, выгнанные в ночное. У глубокого оврага, пересекавшего луг, горел костер; вокруг огня расположились четверо ребят в стареньких армяках и полушубках.

Спутанные лошади лениво бродили по траве. По временам шаги их замирали в отдалении. Тогда сидевшие у костра призывали коней протяжным тихим свистом.

Старшему из ребят, Гришухе Тютину, исполнилось шестнадцать лет; его товарищи были значительно моложе.

В ночное Гришуха Тютин явился не с пустыми руками: около него лежал топор, тускло поблескивая при свете костра.

— Степ, а Степ! Поди проведай лошадей, — сказал Гришуха.

Белобрысый Степка Казаков замотал взъерошенной головой.

— Ишь, хитрый! — плаксиво ответил он. — Так я тебя и послушал!

— Я сбегаю, Гришуха! — бодро вскочил младший из ребят — Ванюшка Ракитин, коренастый, широкоплечий мальчуган с круглым лицом и румяными щеками.

— Ты уж! — покровительственно молвил Гришуха. — Ладно, сиди, сам схожу.

Он заткнул топор за опояску и скрылся в темноте. Оставшиеся плотнее прижались друг к другу. Степка от усердия бросил в костер охапку сучьев и приглушил пламя.

— Эй вы там! — послышался зычный голос Гришухи. — Чего балуетесь?

— Дуй! Дуй! Дуй! — зашептали ребята.

Костер снова запылал, и ребята откинулись от огня.

Подогнав лошадей поближе, Гришуха вернулся. Егорка Марков тронул его за плечо.

— Слышь, Гришуха, дай-ка топор — я ветрячок вытесывать буду.

— Не сидится тебе без дела! — Гришуха подал топор.

Сухощавый, высокий Егорка ловко заработал топором, раскалывая на планки привезенный с собой чурбак.

Егорка Марков славился среди соседских ребят изобретательностью. У него немало было игрушек своей работы: птиц, хлопающих крыльями, дергунчиков, разноголосых свиристелок. Летом Егорка устанавливал на огороде необычайные чучела, которые вертели головой, махали руками и отгоняли воробьев от грядок с огурцами и горохом.

Егорка кончил ветрячок, повертел в руках, отложил в сторону. Ребят одолела дремота. Они поплотнее натянули армячишки, привалились друг к другу…

Вдруг из оврага донесся пронзительный разбойный свист.

Робкий Степка вскочил и рванулся прочь.

— Стой, дурашка! Куда бежишь? В темноте как раз и схватят! А сюда небось не сунутся… Видал, каков у меня топор?

Прошло минут пять — никто не появлялся. Ребята начали успокаиваться.

— Он пугал, — догадался Гришка. — Только с нас взять нечего.

— А лошади! — вскрикнул Ванюшка.

Гришка вскочил и бросился к коням. Скоро он вернулся, тяжело дыша.

— Все тут… Ух, напугался!

Он подбросил дров в костер. Ребята боялись уснуть, завязался разговор.

— Слышь, ребята! — шептал Степка, делая страшные глаза и прикрывая рот рукой. — Намедни воры забрались к купцу Федосейкину, что на Варварке торг ведет. Спит, значит, Федосейкин в горнице и слышит — стукнуло. Ему и помстилось[35] — кошка. Он: «Брысь, проклятая!» — а в темноте кто-то как закричит: «Мя-а-а-у-у!» — да таким, братцы, голосом, что у него аж волосы дыбом встали.

— Да ну тебя, Степка! — перебил Егорка Марков. — И без того тошно…

— Не хошь, не надо, — равнодушно согласился Степка, но не утерпел и завел другой страшный рассказ.

Гришуха нечаянно взглянул в темноту и оледенел от ужаса: из-за ближнего пригорка тянулось что-то черное, косматое…

— У-у-у!! — взвыл парень не своим голосом.

Ребята прижались к нему, бледные, неподвижные.

— Смотрите, смотрите!..

Черное, страшное придвигалось ближе, подвывая по-щенячьи.

— А где Ванюшка? — вспомнил Егорка.

Ванюшки в самом деле не было. Он незаметно отполз от костра, вывернул полушубок и напугал товарищей.

Гришуха больно оттаскал озорника за волосы:

— Вот тебе! Вот тебе! Не пугай вдругорядь![36]

— Ребятки, я какое дело слыхал, — снова зашептал болтливый Степка. — Сухареву башню знаете?

— Как не знать!

— Там ребят собрали со всей Москвы и обучают грамоте… Порют, говорят!

— Эка невидаль! — откликнулся Ванюшка. — Когда грамоте учат, завсегда порют.

— Самый главный у них заправила — прозванье ему Брюс… Колдун и чернокнижник. Он черту душу продал… Моя тетка сама видела — лопни глаза! — как он летал ночью на дальнозоркой трубе…

— На чем? — переспросил Гришуха.

— На дальнозоркой трубе… Такая труба: через нее всё-превсё по самый край света видно.

— Брешешь, Степка! — возмутился Гришуха.

Но Ванюшка возразил:

— Мой батька сам такую у немца[37] видел.

— Коли так, ври дальше!

— Вылетел это он, братцы, на дальнозоркой трубе — и прямо на месяц…

— Это зачем же? — удивились слушатели.

— Пес его знает! Может, с покойниками разговаривать.

— Ох, ни в жизнь я в школу не пойду! — решил Степка, бледнея от страха. — Там всякому чернокнижью обучат и душу сгубят.

— Нет, я бы пошел! — мечтательно сказал Егорка. — Ей-бо, пошел бы. Насчет чернокнижья ты зря говоришь. Чернокнижному волшебству колдуны по тайности обучают. А в школе Псалтырь да Евангелие велят читать, цифирь показывают!

— Вона! Зачем тебе цифирь? Больно учен станешь!

— Вот и хорошо, что учен! С цифирью я всякому хитрому мастерству обучусь.

— Цифирь купеческому делу пригодна, — неожиданно вступился Ванюшка Ракитин.

Гришуха рассмеялся:

— Ты нешто в купцы метишь? Чем торговать будешь? Битыми горшками?

— Повремени насмешки строить, — серьезно, как большой, ответил десятилетний Ванюшка и добавил то, что не раз слышал от взрослых: — Москва тоже не одним часом обстроилась.

— Ох-хо-хо! — Гришка, схватившись руками за живот, захохотал, но вдруг остановился, лицо его стало серьезным. — Нам ли, бесштанным, в грамотеи лезть? Отцов наших задушили поборами, замучили. — Парень начал считать по пальцам, распялив ладонь: — Хомутовый сбор — раз! Подужный — два! Без хомута да без дуги лошадь разве запряжешь, ребята? А водопойное? Прорубное? С покосов? — Гришка сердито сжал кулаки.

— Что ты жалишься, Гришуха! — перебил Степка Казаков. — Не одним вам, ямщикам, тяжело. У тятьки намедни все дубовые гробы в казну отобрали.

— Гробы боярам да дворянам, верно, надобно стали! — хихикнул веселый Ванюшка Ракитин и смолк.

Гришуха сердито дернул его за вихор:

— Молчи, неугомон! В гробы те бояре наперед нашего брата заколотят!..

Разговор оборвался.

Ребята сидели, клевали носом. Очнувшись, подкидывали дров в костер.

Вдруг послышался шум, зашуршала осыпающаяся земля. Ребята вздрогнули, мигом слетел сон. Из оврага выкарабкался мужик в меховой шапке, в опрятном поношенном армяке и кожаных постолах. За спиной его была торба с чем-то мягким. Поглаживая черную курчавую бороду, нежданный гость остановился в нескольких шагах от костра и, улыбаясь, глядел на ребят. Те оторопели, а Гришуха ощупал топор — ловко ли лежит под рукой.

— Это он нас давеча напугать хотел? — прошептал Степка.

Гришуха утвердительно кивнул головой.

— Лошадок караулите? — хриплым, но приятным баском спросил мужик.

— А ты нешто не видишь? Давно приглядываешься!

Мужик посмотрел с недоумением.

— Нельзя ли у вашего костра посидеть?

— Садись, коли не шутишь, — неохотно пригласил пришельца Гришуха, а сам поплотнее обхватил топорище.

— Да вы меня, ребята, не бойтесь, — усмехнулся мужик, — я вам зла не сделаю.

— А свистел зачем? Лошадей отогнать хотел?

Мужик искренне удивился.

— Я свистел? Лошадей отгонял? Да что вы, братцы! По мне, конокрадство — самый тяжкий грех! И подошел-то я сюда только-только, ваш костер меня приманил.

Ребята начали успокаиваться.

— Чего же ты бродишь по ночам, как супостат? — недовольно спросил Гришуха.

— Вишь, как ты круто поворачиваешь, милок! Слова твои верные, да ведь не сам себе человек судьбу выбирает.

Егорка, смущаясь, достал из сумки краюху хлеба и кусок сала.

— Ты, может, дядя, голодный? На, возьми.

Мужик принял из рук мальчика еду. Через несколько минут он блаженно откинулся на спину, положив под голову торбу.

— Спаси тебя Христос, — ласково обратился он к Егорке. — Уважил дядю Акинфия, а то, признаться, с утра крохи во рту не было. А как звать тебя, паренек?

— Егоркой кличут.

— Егоркой… — многозначительно протянул Акинфий. — А ты, случаем, не стрелецкий ли будешь сын? Есть у меня друг закадычный, сильно ты на него обличьем смахиваешь!

У Егорки захолонуло сердце. Еще когда их семья быстро и без лишнего шуму перебралась из Стрелецкой слободы к Спасу на Глинищах, бабка Ульяна строго-настрого наказывала мальчику: «Ежели будут тебя пытать, какого ты роду, не говори, что из стрельцов. Не дай бог, прознают злые люди, что мы царский указ нарушили, из городу выгнать могут…»