Петр Тодоровский - Вспоминай – не вспоминай Страница 7

Так, конечно, долго не могло продолжаться. Ситуация складывалась до смешного – кто кого пересидит… Даже такой говорун, как Сергей, упорно молчит, уминая один сухарик за другим. Первым не выдержал я:

– Ну, мне пора! – говорю вставая.

И вдруг открывается дверь, в комнату входит Володя Добров, наш командир взвода! Вот так чудо!

Наше присутствие ошарашило Доб-рова, но он быстро взял себя в руки, ведет себя так, словно нет ничего особенного в том, что мы с Сергеем оказались в этом доме.

– О-о! Так вот вы где окопались, голубчики, – снимает с плеча мешок, наполненный то ли пшеницей, то ли овсом. Ставит на пол, смотрит на часы. – Увольнение у вас до которого часа?

– До девятнадцати ноль-ноль, – говорит Сергей.

– А сейчас уже сколько? Опаздываете на тридцать минут. Так что выметайтесь! – он улыбается, абсолютно добродушен.

А я смотрю на Яну, она явно смущена, на меня не смотрит, надулась… Зато Эйжбета Даниловна наоборот рада его приходу.

– Зачем это, Володя, – говорит она, а сама сияет.

Мы с Сережей неловко высовываемся, молча киваем, уходим.

– Вас не смущает, что эти мальчики увидели ваш мешок? Что они подумают? – говорит Эйжбета Даниловна.

– На Сенном рынке можно купить все, что угодно. В том числе и овес, -сказал Добров.

– Но там и пшеница продается, а вы второй раз овес приносите, – замечает Яна. Она явно огорчена, на лейтенанта не смотрит. – И вообще…

– Ты что? Подозреваешь меня в чем-то нехорошем? – смеется лейтенант.

– Что ты мелешь?! – вмешалась мать. – Какая нам разница, где Володя достает этот овес. Тебе ведь нравится овсяная кашка по утрам?!

– Большая разница! – отрезала дочь. Она встала, зашагала по комнате.

Помолчали.

– Вам большое спасибо, но прошу вас, Володя, больше этого не делать, -говорит Яна.

Эйжбета Даниловна наконец тоже забеспокоилась:

– Конечно, нам это большая подмога, но если, не дай Бог… – и умолкла.

– Вы же без меня… моей, пусть какой-никакой помощи… Как жить-то будете?

– Будем! – твердо заявила Яна. Эйжбета Даниловна всплакнула:

– Я что-то, Володя, боюсь за вас. Молчат. Долго-долго.

А мы бежим по этой горбатой, заснеженной улочке. Мороз такой, что кажется будто на небе звезды потрескивают. Сергей впереди, я следом.

– Атвоя голубка не такая уж наивная, как хочет показаться.

Я молчу.

– Маменька просто вспыхнула, когда лейтенант заявился, – иронизирует Сергей.

Молчу.

– Так что тебе, голубчик, здесь ничего не обломится!.. – и смеется, гад, смеется…

Я с ходу наваливаюсь сзади на него, колошмачу кулаками по спине.

– Замолчи! – ору.

Валяемся в снегу, я все норовлю заехать ему по уху. Сергей вяло отбивается и смеется:

– Мы же шавки по сравнению с лейтенантом. У тебя в кармане – ноль. На свои несчастные пять рублей подписываешься на заем. Пойми, дурачок, у Доброва зарплата-аа! Лейтена-аа-нт! Нам следует искать девочек на трипперштрассе-еее! – и смеется, гад, смеется!.. – А за Яной надо ухаживать!

Запыхавшись, лежит на снегу. Над нами черное полотно неба, прорезанное яркими звездами. Думаю: теперь никогда больше не увижу Яну. Ну и пусть! Раз она такая двуличная.

– Ладно, – говорит Сергей. – Уступаю тебе Яну. Она не в моем вкусе.

Ну и нахалюга, думаю. Не стал заводиться, промолчал. Потом:

– А что, интересно, принес в мешке лейтенант? – спрашиваю.

– Овес, – без паузы, ответил Сергей.

Моему удивлению нет границ: Сергей ведь не заглядывал в мешок, это-то я точно помню. Откуда ему известно про овес?

– Откуда тебе это известно? – спрашиваю.

Сергей долго молчит, затем коротко:

– Сам насыпал…

Меня подбросило, словно волной. Наклоняюсь, заглядываю ему в глаза:

– Как это сам?

Сергей неподвижно смотрит в небо, на его бровях уже начала оседать изморозь. Потом рассказывает…

– Это случилось через дня три после того, как уехала мама. Был свободный час, ничего не подозревая, я сидел и писал письмецо моей школьной любви Елене Коростылевой, как вдруг меня вызывают к Доброву – в ту ночь он дежурил по училищу. Почему-то лейтенант поджидал меня во дворе, у входа в казарму.

«Товарищ лейтенант! Курсант Иванов прибыл по вашему приказанию!» – отрапортовал я.

Добров обнял меня, отвел в сторонку, остановился, заглянул мне в глаза, тихо спросил:

«Сережа, ты умеешь держать язык за зубами?»

Вопрос застал меня врасплох, я просто растерялся. Я даже усмехнулся, пожал плечом.

«Умею, наверное…»

«Наверное или точно?» – лейтенант серьезен, смотрит жестко.

«Умею», – твердо сказал «После отбоя я вызову тебя к себе… Поможешь мне в одном деле». «В каком?» «Потом узнаешь».

…Ночь была темная, ни зги. Поднимаемся вверх, в самый отдаленный угол территории, где расположены хозяйственные склады училища. Это место специально огорожено забором. Но лейтенант завел меня с тыльной стороны, где находится замаскированный лаз.

Огромный куст вплотную притерт к забору. Отодвинув ветки, Добров находит нужную доску и тихонько отодвигает ее в сторону: пробираемся во дворик и оказываемся в тыльной части огромной землянки. В торцевой ее части зияет зарешеченное окошко. Лейтенант достает из кармана шинели плоскогубцы, ими легко вытаскивает заранее освобожденные гвозди. Снимает решетку – створки окошка откинулись внутрь землянки. Потом лейтенант вынимает из-под шинели мешок, наклоняется и шепотом:

«Там овес. Набери полмешка, не больше, и быстро».

Я проник внутрь, землянка почти под крышу была засыпана овсом. И стал быстро загребать зерно в мешок. Лейтенант стоял на шухере. Было так страшно, что хотелось поскорее смотаться отсюда: я, как машина, загребал овес, приподнимал мешок, проверяя уровень наполнения, и снова греб…

По лицу пот лил ручьями, не столько от тяжести работы, а больше от страха, что нас могут застукать… Ну а дальше, он взял у меня мешок с овсом, нырнул за забор, я следом за ним. Прикрыли доску. Он растворился в темноте, минут пять его не было. Потом вернулся уже без мешка…

– Зачем ты согласился? – шепчу, будто нас могли услышать.

– Он ведь три дня подряд отпускал к маме, давал увольнительную. Освобождал от занятий. Ну и…

Замерзшие, мы почему-то продолжаем лежать на снегу – его рассказ меня поразил.

– Наверное, помогает Янине, – говорю. – Так это ж благородно с его стороны.

– А с другой стороны – это же трибунал.

Издали послышались скрипучие шаги: кто-то бежал, приближаясь ктому месту, где мы лежали. В последнюю минуту Сергей отполз под забор, в темноту. Я последовал его примеру. Мимо нас, похлопывая себя руками по бокам, пронесся наш комвзвода лейтенант Добров.

Спит казарма. Посапывают курсан-тики после тяжелого дня. Только мы с Сережей не спим. Двенадцатый час ночи, а Юра Никитин еще не вернулся из увольнения.

Последнее время наш молчун наладился к одной одинокой женщине. Подробностей их связи Никитин нам не рассказывает, отделывается шуточками или загадочно молчит. Однако каждое воскресенье исчезает втихаря: где он пропадает, что это за женщина – нам неведомо. Правда, Сергею Никитин показал свою зазнобу. Так, мельком, у ее барака, где жила.

Обычно он возвращался вовремя, но сегодня время увольнения давно иссякло, мы с Сережей забеспокоились – заметное опоздание грозит Юре большими неприятностями. Уж десять суток гауптвахты не миновать.

В который раз к нашим нарам подходит дежурный по казарме, сверхсрочник старшина Панасюк, с укором смотрит на нас, потом указательным пальцем тычет по своей «цибуле» – часам. Они у него на цепочке. Когда крышка открывается, раздается звон.

– Я знаю, где он, – говорит Сергей, когда Панасюк отходит.

– Где?

– У него женщина…

– Старая?

– Ага. Лет двадцать пять.

– Беда, – говорю.

Сергей сползает с нар в одних кальсонах, шлепает босыми ногами к Пана-сюку.

– Я знаю, где Никитин, – говорит он. Панасюк долго размышляет, потом:

– Далеко?

– Минут десять. Панасюк тяжело вздыхает.

– Ладно, мотай! Живо. И чтоб ни гу-гу!

Путаясь в штрипках кальсон, Сергей спешит ко мне:

– Слезай, – шепчет он. – Одевайся.

– Куда?

– Туда.

– Куда «туда»? – натягиваю галифе.

– Когда на голове нет волос – это надолго! – шипит он.

А Юрка, гад, лежит себе в постели, на его груди покоится голова женщины. Они молча смотрят в потолок, не в силах вымолвить слово, шевельнуть рукой. Под глазами темные круги, видно здорово потрудились в своей любви.

Женщина убирает с лица Никитина свои волосы, нежно целует его в щечку.

– Давай немножко поспим, а?

– Пора возвращаться, – не меняя позы, говорит Никитин.

– Не надо возвращаться. Оставайся со мной. Давай жить вместе?

– Давай.