Вероника Тутенко - Дар кариатид Страница 7

Девочка снова стояла в светлой комнате и размазывала сжатыми кулачками слезы по щекам.

Падая, она пыталась схватиться за воздух, но что-то чудом удержало на краю.

Чудом оказались руки отца, большие сильные руки крестьянина.

Еще бы секунда, и… Степан молча поставил дочь на пол, и сильные руки обвисли плетьми. Нина посмотрела в глаза отца и заплакала, а он не знал, что сказать, и повторял теперь, как заклинание: «не плачь, не плачь».

Беда навалилась тяжело, неожиданно, как будто обрушились стены. Разом четыре стены.

Нет, это началось не сразу. Нина помнила тот день так же хорошо, как елку в доме тети Полины.

Ветер подгонял к невидимой черте первые опавшие листья. Кончалось лето.

Августовское утро предрекало радостный день.

Накануне Степан принес домой зарплату, и Наталья собиралась на рынок.

— Пойдешь со мной, Ниночка? — Наталья легким движением поправила выбившуюся из-под темно-синего платочка прядь и улыбнулась, как всегда, мягко, чуть грустно.

Но Нина и сама, едва увидев в руках матери корзину, отложила в сторону куклу.

Что может быть интереснее, чем бродить вместе с мамой между рядов, где розовощекие торговки наперебой предлагают зеленоватые помидоры и мягкий «белый налив», и могут даже дать попробовать вишен и на ложечке сметаны.

Наталья купила молока, селедки, немного огурцов и помидоров.

А на обратном пути Нина нетерпеливо тянула мать за рукав ветхой серой кофточки в крапинку.

По дороге домой вкусно пахнущим соблазном манило белой вывеской с синими буквами «СТОЛОВАЯ» одноэтажное кирпичное здание.

Нина знала: мама не пройдет мимо как будто нарочно приоткрытой двери, откуда доносятся восхитительные ароматы сдобы и жареного мяса.

Особенно вкусными здесь были котлеты. Обжигающие, сочные.

— Котлетку для дочки? — вспомнила Нину улыбчивая пышная, как сдобная булочка, повариха.

Наталья всегда с зарплаты покупала здесь дочери котлету.

С приятно щекочущим чувством, как накануне большого праздника, Нина ждала, когда ладони ее согреет теплая тяжесть.

Поджаристая корочка приятно хрустела во рту, дома будет вкусный обед. Но радости не было. Что-то неуловимо изменилось этим летом в матери. И это неуловимое пугало, потому что было во всем — и в желтом пепле опадающего лета, и в потрескавшейся, почти растворившейся в череде дождей букве «Т» в слове на старой вывеске «СТОЛОВАЯ». Даже солнце светило иначе: все еще мягко, но в лучах его поблескивал холодок. Такой же холодок появился и в матери.

Она давно не носила светлых платьев. Невзрачная кофточка и такая же тусклая юбка заметно болтались на ней.

Наталья часто кашляла, а в ее походке, все еще изящной и легкой, появилась усталость.

Как будто длиннее вдруг стала дорога домой.

Женщина остановилась у глянцеватых еще от недавно высохшей краски дверей с новенькой красно-белой вывеской «ФОТОГРАФИЯ».

— Подожди, Ниночка. Я сейчас, заберу фотографии.

Наталья оставила дочь доедать котлету у дверей, и через несколько минут вернулась с фотографиями для документов в руках.

— Смотри Ниночка, как я получилась.

Наталья показала дочери ленту одинаковых фотографий, с которых смотрели ее огромные глаза.

Только глаза и жили теперь на как-то сразу обескровленном лице. Они стали еще больше от худобы, но уже не лучились синевой, как раньше, а на черно-белой фотографии казались болезненно впалыми. Их черно-белый взгляд вдруг почему-то испугал Нину.

— Ой, мама, как обезьяна! — отшатнулась она от фотографии, но тут же снова посмотрела на мать, бледную, осунувшуюся и усталую, но по-прежнему красивую. Но слово тот воробей, который если уж вылетел…

Наталья грустно улыбнулась и покачала головой, как бы соглашаясь с дочерью.

От этого молчаливого согласия Нина почувствовала, как горячей лавиной к глазам подступает жалость.

— Ну же, что случилось? Не плачь, не плачь, — вытирала Наталья слезы дочери. — Ты же не плакса? Правда, ведь, не плакса?

Девочке стало стыдно, что мама уговаривает ее, как маленькую. Только как быть, если слезы сами подкатываются откуда-то, наверное, из сердца, к глазам, и удержать их уже не возможно. Нет, конечно же, она не плакса. Она уже взрослая. А взрослые не плачут. Ведь не плачут же мама и папа. Хотя и им не весело. Мама становится все печальнее и печальнее, а папа часто повторяет, что на душе у него скребут какие-то кошки. Наверное, они приходят в душу вместе с осенью…

Невидимые кошки оказались белыми и гладкими, как будто их намочило дождем. Они все время ластились к ногам. Они не хотели играть даже в мячик.

Белые кошки протяжно мяукали, пружинисто запрыгивали на подоконник и становились черными кошками.

Черные кошки скребли когтями по стеклу. Черные кошки с визгом качались на лампочке, и от этого в комнате становилось темно и страшно.

…Кошки приходили во сне все чаще и чаще.

Глава 5

Черное озеро

Наталья медленно сгорала. Таяла, как свеча. Вместе с кашлем горлом выходила кровь.

— Ничего, пройдет, — слабо улыбалась она. Просто простудилась.

И Степан, утопая в отчаянии, жадно хватал, как воздух, эту надежду. Пройдет, конечно, пройдет. Простуда обычно проходит.

Но кашель становился все сильней, и глухой октябрьской ночью, когда Наталье было особенно плохо, Степан выбежал из дома и вернулся с худощавым молодым человеком в очках и белом халате. Понизив голос, врач коротко изрек: «Туберкулез».

Чахотка. Страшное слово нависло над семьей, как топор палача.

Страшное слово, как приговор.

Но это не приговор. Были же случаи, когда выздоравливали даже самые безнадежные больные.

Степан ходил с женой по врачам, жадно вызнавал все, что можно было узнать, о невидимом враге, уносившим по капле жизнь Натальи.

Невидимый враг, как языческий идол, требовал жертв. На лекарства нужны были деньги, и их все меньше оставалось на еду и совсем не хватало на оплату жилья.

И в конце ноября промозглым вечером гнетущую тишину нарушил короткий стук в дверь.

На пороге неловко переминался с ноги на ногу комендант Петр Кузьмич, мужчина лет пятидесяти с решительным карим взглядом и плотно сжатыми губами.

Степан задумчиво размачивал в жидком чае сухарь.

— Проходи, Кузьмич, к столу, — махнул хозяин рукой Петру, но тот не решался принять приглашение, как будто оно могло помешать выполнить хоть и нелегкую, но необходимую миссию, с которой он пришел.

— Вот что, Игнатьич, — начал комендант издалека. — Жалко мне тебя и семью твою, но так будет лучше, ты и сам подумай…

— Да говори, не томи, Кузьмич, — дрогнуло лицо Степана.

— Придется вам, Степан, в комнату поменьше переехать… Все не так накладно…

Петр Кузьмич вздохнул и неловко попятился за дверь. Он исполнил свой гражданский долг, но почему-то в душе, как на улице, рыдал, плевался листьями ноябрь…

В комнате на первом этаже смотрели на улицу два таких же окна, как в комнате с кремовыми шторами. Но угловое помещение словно грозило какой-то невидимой опасностью. Она присутствовала во всем — и в покосившемся полу, и в запахе сырости, казавшимся духом самой пустоты. В осевшем уголке Пассажа давно никто не жил.

Одно окно неуклюже упиралось в каменную стену, бельмом преграждавшей путь свету, и комната казалась одноглазой.

В другое — сквозь прорези в прошлогодней «Правде» равнодушно заглядывала еще одна беспечная казанская весна.

Нина никак не могла привыкнуть к новой комнате. Она была чужой и мрачной.

Тени от закрывавших стекло газет, в которых заботливая рука Натальи прорезала ажурные узоры, ложились на пол тусклым кружевом, похожим одновременно на паутину и снежинки.

По утрам Нина открывала глаза, и в голове пульсировало сквозь сон одно и то же: «Где я?». Новая комната как будто была продолжением ночного кошмара, и, казалось, достаточно ущипнуть себя посильнее, и вновь сквозь кремовые шторы польется свет в большие окна.

Но кремовых штор не было. Как непозволительную роскошь, Степан отнес их на базар.

А потом Нине стала казаться сном та другая светлая комната. Может быть, они, и правда, всегда жили в этой тусклой коморке?

Окно выходило на Черное озеро.

Некогда глубокое и широкое, теперь оно наполовину высохло. Но раньше, когда здесь темнела вода, на этом месте не было качелей и каруселей, собиравших мальчишек и девчонок со всей Казани.

Зимой на Черном озере теперь устраивали каток для ребятни.

Нина кататься не умела, но часто бегала туда смотреть, как скользят по льду мальчишки и девчонки постарше. Да и коньков у нее не было.

Зато была подруга Галочка, с которой было весело кататься по льду просто так.