Анн Бренон - Сыны Несчастья Страница 7

— Что вы делаете в такой жаркий полдень? Еще не обедали?

Гийом Маури издал горловой смешок, сбросил со спины большую перевязь, на которой висели топор, пила и топорик, и опустился на траву рядом с братом.

— Мы идем из леса Озе, где рубили дерево для перекрытий. Сейчас как раз самое время. Пока дерево высохнет, будет уже сентябрь. А если лето будет гнилое, то не очень весело всё переделывать накануне зимы… Мы вышли рано утром, чтобы нарубить дерева для крыши дома Маури, а также для дома Маурсов — я имею в виду дом моей красавицы Азалаис…

— Ещё Белотов не забудь, — добавил, смеясь, Гийом Белот, который остался стоять, и только переминался с ноги на ногу.

Гийом Маури по–дружески погрузил руки в густую соломенного цвета шерсть лабрита, выпрямился и повернулся к своему брату Пейре.

— Мы ушли в лес еще утром, но задержались там. Ты ничего не видел, ничего не слышал, потому что спал в жаркий полдень подле овец. И потом, ты еще слишком мал, надо сказать!

Гийом Белот тоже швырнул инструменты в траву и присел на колени возле братьев Маури. И вот молодые люди, усевшись на корточки, образовали небольшой круг. Их локти соприкасались, они склонили друг к другу головы. Поскольку было тепло, все трое отбросили капюшоны на плечи, а их волосы переплетались. Пряди Пейре цвета высушенной соломы, темные кудри его брата Гийома, редкие рыжеватые пучки волос Гийома Белота. Они шептались.

— У Гийома Бенета живут добрые люди… Мессер Гийом Отье, его шурин, и Андрю из Праде… Они сейчас спят, отдыхают. А ночью мы пойдем с ними увидеться. Ведь есть еще добрые верующие в Монтайю. И они желают видеть их. Но сейчас не нужно их будить.

— Я пойду с вами…

— Мать сварила им чечевицы и капусты. Нужно еще собрать муки. Для этого мы и возвращаемся в деревню.

— Видишь ли, к ним не пристало приходить с пустыми руками…

Гийом Маури попытался устроиться получше и уселся на пятки. Он был выше своего брата, но уже в плечах, выражение его лица было ясным и приятным, с тонким профилем и высокими скулами. Взгляд его темно–зеленых глаз всегда устремлялся прямо в лицо миру, с тем гордым выражением, которое всегда появлялось у него, когда он говорил. Гийом Белот наблюдал за Пейре краем глаза, за Пейре, напоминавшем нахохлившегося орленка, и сказал себе, что эти Маури определенно какие–то особенные. Среди юношей их возраста, которые уже покинули детские игры, мало было таких, кто не преисполнился бы к ним уважения. А сейчас Гийом Маури очень серьезно объяснял брату, которого он был на два года старше, что нужно помогать добрым людям.

— Они всё оставили, — говорил он ему. — Всё, что у них было. И они взяли только то, что было нужно на дорогу в Италию и обратно, и на пребывание там. А если бы у них что–то осталось, то сразу же было бы конфисковано офицерами Монсеньора графа и по приказу епископа.

— Да, епископы и архиереи, — нервно вмешался Гийом Белот, — а также каноники, аббаты и бесчисленный батальон попов, которые только и ждут, чтобы урвать что–нибудь из нашего бедного имущества. И силой вырывают у нас налоги, десятину, и всё прочее!

— А вдобавок, — смеясь, зубоскалил старший Маури, — они еще хотят, чтобы ты добровольно давал им что–то для святых в часовнях…

И он умолк, а его брат Пейре думал о шерсти, которую с каждой стрижки овец пастухи преподносят Богоматери Монтайю с благословения ректора. Черная статуя, перед которой горят свечи. Святая Мария во Плоти, покровительница отар и пастухов. Само собой, Пейре также приносил ей пожертвования вместе с другими пастухами. Он даже не мог представить, что без этого можно обойтись. Там, возле церкви, где скала, ставили пастушеский посох, украшенный лентами и большой белой хоругвью. Как еще можно добиться того, чтобы Святая Дева хранила отары во время ближайшего выпаса? Конечно, не она забирает всю эту шерсть, которую они преподносят, ведь Мать Господа Нашего не моет и не прядет ее, и в нее не одевается. Он прекрасно знал, что все эти мотки шерсти забирает поп и отдает их своей собственной матери. Зазвучавший внезапно серьезный и пронзительный голос брата Гийома вырвал юного пастуха из его мыслей.

— У добрых людей ничего нет, — сказал Гийом. — Они такие же бедняки, как и мы. И они нуждаются во всем, не то, что попы. У попов всегда есть крепкая крыша над головой, в закромах — мешки хорошо просеянной муки, чтобы на их столе всегда был хлеб, а в очаге всегда потрескивают сухие дрова, чтобы они могли обогреть ноги. Когда идет дождь или снег, им всегда есть где преклонить голову. Никакая опасность не угрожает им. Это они угрожают тебе, следят за тобой и пасут тебя глазами, куда бы ты не пошел. Это они выслеживают и преследуют добрых людей.

— Добрых людей… — тихо отозвался Пейре.

— Добрых людей, — повторил его брат. — А те всегда только бегут, они в дороге и в дождь, и в снег, и в морозы. Они храбро переносят страдания и опасности, чтобы спасать души верующих. И чтобы достичь Спасения, следует давать им щедрой рукой, ибо во имя Бога ведут они жизнь бедную и святую, в постах и воздержании, служа своим ближним, как апостолы Господа Нашего.

Пейре почувствовал, как на его глаза навернулись слезы, а одновременно его охватил гнев и еще какие–то чувства, которые он даже не мог описать. Он заявил, что пойдет вместе с ними, со своим братом и Гийомом Белотом, сегодня вечером к Гийому Бенету посмотреть на добрых людей. И он принесет им последний моток шерсти, который у него был. Тот, из которого он хотел соткать теплую одежду для зимы — зимы, которую он собирался провести в Арке.

ГЛАВА 4

АРК, ЗИМА 1301–1302 ГОДА

Когда я жил в долине Арка у моего кузена Раймонда Маулена, я влюбился в Бернаду Эсквина, из тех же мест. В течение этих двух лет никто не говорил со мной о ереси, потому что они видели, как сильно я влюблен в эту женщину. Но я знал, поскольку Гийом Белот и мой брат Гийом говорили мне об этом, что Раймонд Маулен был верующим в еретиков и их другом…

Пейре Маури больше не думал о добрых людях. Он начал новую жизнь. Отныне он вел настоящую жизнь, жизнь мужчины. Он хотел строиться. Ему было восемнадцать, и он чувствовал себя способным на многое. Он давал себе отчет, что потребуется еще много лет, чтобы как следует встать на ноги. А еще, словно жало, его пронизывал черный жгучий взгляд Бернады д’Эсквина. Все эти обещания сытой и спокойной жизни. И если он хочет достичь этой жизни, придется много работать.

Но сначала нужно было выкупить свою свободу. Как все мужчины и женщины в Монтайю, Пейре был собственностью графа де Фуа. Он был его человеком, принадлежал ему телом и добром, de cos et de casalatge, как говорится. Обычай был уже давний. Потихоньку он устаревал, и сегодня граф не считал его ничем иным, как простой формальностью. Без сомнения, жители Монтайю никогда не имели права продать что–либо из недвижимости на территории деревни — это сеньор граф мог решать, как все должно быть обустроено, и определять права и повинности. Однако сеньор граф позволял им селиться, где они хотели, и жениться, на ком хотели. В общем, все эти обычаи были достаточно символическими. Просто требовалось соблюдать древние правила, тем более, что граф терял все права на эмигрантов. Одним сентябрьским вечером, как раз перед Рождеством Богородицы, когда деревня готовилась к празднику, в доме Маури Пейре объявил о своем желании в присутствии бальи и кастеляна Монтайю. Потом соответствующий акт был составлен и заверен нотариусом из Жебец. Сто монет и клятва — вот цена за свободу. Клятва оставаться верным графу, которую Пейре немедленно дал в присутствии кастеляна. Сто су он обязался заработать и выплатить как можно скорее. Он был уверен, что в Арке это не составит труда. Для того, чтобы заселить новую бастиду, мессир Жиль де Вуазен, второй, носящий это имя, хозяин и господин этих земель, которого все уважительно называли мессир Жиллет, подтвердил своей новой хартией все те чудесные привилегии, установленные его покойным отцом: следует платить сеньору, но люди оставались свободными. И никаких дополнительных выплат, за исключением трех несчастных монет за сетье зерна. Свободный выпас повсюду, в том числе и на господских лугах. И многочисленные права пользования: от дерева в лесу до глины для черепиц. Пейре был уверен, что очень скоро он выкупится у графа де Фуа, увеличит собственную отару, у него будет свое поле, и он построит дом. Дом под черепичной крышей, как здесь строят, а не крытый досками или камнями. Дом для его собственной семьи.

А что скажет красавица? Юный пастух начал потихоньку за ней ухаживать. Но в ненастный сезон, хотя у него было больше свободного времени, это оказалось не так уж легко. Пейре жил у своего кузена Раймонда Маулена, внутри бастиды Арка, возле ворот, выходящих на Аркель, где из окон было видно островерхую крышу донжона мессира Жиллета де Вуазен. Загон для овец, где среди огромной отары его кузена совсем незаметны были его собственные овцы, прилегал к укреплениям, тянущимся вдоль потока Риалсесс. Хутор, где жила Бернада, находился довольно далеко оттуда. Л’Эсквина жили в Азе, на Ослином хребте, как называли это место — длинной гряде острых скал, растянувшихся возле ущелья Эмбу, прямо под перевалом Перрюш. Там, между загородками для овец, теснилось несколько домиков. Было довольно трудно найти свободный вечер и заглянуть туда, особенно начиная с декабря, когда шел окот, и нужно было все ночи проводить в овчарне. Лучше было урвать несколько часов среди бела дня, особенно если гонишь овец пастись в нужную сторону. Однако Пейре не всегда был уверен, что Бернада поощряет его ухаживания.