Святослав Рыбас - Генерал Самсонов Страница 7

Самсонов встал, перекрестился и прочитал молитву. "Прости меня, сказал он. - Это я погубил его. Прости меня, неразумного!"

После этих слов как будто что-то тугое развязалось в груди и отпустило.

Триста юнкеров Елисаветградского кавалерийского училища смотрели на него. Он тогда прощался с ними, отбывая в апреле, десять лет назад, в Маньчжурию. Сейчас они штабс-капитаны и капитаны. Как бедный Головко. Триста спартанцев, готовых выполнить любое приказание во имя Отечества... Прости меня, Господи! Я этого не хотел.

Образ светлого Елисаветграда, где Александр Васильевич был в согласий с собой, со своим долгом и личным счастьем, навеялся вдруг. Вот зашелестели тополя и зацвели белые акации на городском бульваре, заиграла военная музыка в саду, зазвонили колокола всех десяти православных храмов, на Большой Перспективной улице - он с молодою женой... Но нет уже того временя!

Стерев светлый образ, донесся мотив кавалерийского сбора. Кто-то хрипловатым голосом напевал под окнами:

Всадники-други, в поход собирайтесь!

Радостный звук вас ко славе зовет,

С бодрым духом храбро сражаться,

За родину сладкую смерть принять.

Крымов?

Самсонов вызвал дежурного адъютанта - пусть позовет Крымова.

Полковник Крымов исполнял должность генерала для поручений при командующем, и Самсонов был привязан к нему. Да они и были похожи: Крымов, как и Александр Васильевич, широк в плечах, тучен, с бородатым, волевым офицерским лицом, какое обычно делается у военных людей после двадцатилетней службы.

- Спешил, ваше превосходительство, на наш праздник и опоздал, - сказал Крымов. - Устал.

- Я вас ждал утром, - упрекнул Самсонов. - Докладывайте.

- Завтра представлю отчет, - сказал Крымов. - При мне задержали непальца. - Английский шпион. Еще нападение на денежную почту у поста Нижне-Пенужский... В Бухаре столкновения суннитов и шиитов... - Крымов замолчал, потом спросил: - Правда, Головко разбился?

- Что делает эмир? - спросил Самсонов, хотя эмир его не интересовал.

- Эмир намерен отдыхать у нас в Крыму, - ответил полковник. - Будет хлопотать о бесплатном проезде.

- Да, да, - кивнул Самсонов. - Жаль, что вы не приехали утром... Присаживайтесь. Давайте поговорим как старые боевые товарищи. - Он сел на диван и указал на место рядом с собой.

Крымов сел, от него пахло далекой дорогой - кожей седла, лошадиным потом, табаком.

- Сознайтесь, - сказал Самсонов. - Вам никогда не приходило в голову сравнение с Римской империей?

- В том смысле, что Москва - третий Рим? В штабе второй армии, в Маньчжурии, что-то такое мелькало, но для юного генштабиста, каким я тогда был, вообще свойственна мировая стратегия.

Видя, что Крымов отшучивается и не будет опережать мысль командующего, Самсонов спросил о нападении на почту.

И полковник рассказал, как в десять часов вечера в тумане, в камышах поручик и два стражника подверглись нападению шайки разбойников, их было человек шесть - восемь; почту удалось спасти - поручик приказал одному стражнику утекать, а сам с другими стал отбиваться.

Это простое словцо "утекать" напомнило Александру Васильевичу, что Крымов командовал казачьим полком.

- Что поручик? Убит? - спросил он.

- Не зарубили, - сказал Крымов. - Живой.

- Надо наградить! - решил Самсонов. - Здесь не Россия... У нас невыполнимая задача - воевать и сохранять обаяние русского имени.

- Отчего же невыполнимая? - возразил Крымов. - Возмите Англию, вот у кого нам поучиться. Создала мировую империю и возвысила свое имя.

- Нет, им тоже не избежать участи римлян, - сказал Самсонов. Есть какой-то закон, который определяет судьбы империй. Сперва Александра Македонского, потом Римская, Византийская, Испанская.. Оттоманская на ладан дышит.

- Я не понимаю, Александр Васильевич, - произнес Крымов. - Эта аналогия противоестественна духу службы на окраине. - Это вы правильно заметили. Нынче еще можно глаза закрыть. А что завтра, когда прогресс даст всем мусульманам такую же силу, как англичанам, русским?

- Этим халатам? - усмехнулся Крымов. - Вы думаете, нам придется когда-нибудь отступить?

- Боюсь, что придется, - подтвердил Самсонов. - Россия будет держаться в границах распространения православной религии, тогда она неуязвима. Я служил в царстве Польском, Маньчжурии, здесь, в Средней Азии - и вижу одно и то же. Мы можем победить чужую военную силу, а сильную религию не победишь. Вспомните татарское иго. Или в Болгарии - турецкое... Вам понятно? За сотни лет они не смогли победить.

- Значит, мы отсюда уйдем, - задумчиво сказал Крымов. - Но тогда повторится Батыево нашествие... Нет, нельзя военным так далеко заглядывать! Наше дело иное.

- Надо исполнять свой долг, - согласился Самсонов. - Это нас всегда оправдывает.

* * *

Это мы всегда умели - исполнять долг. Тридцатидвухлетний Скобелев на белом коне выехал перед дрогнувшим Эстлянским полком и под огнем турок стал командовать ружейные приемы. - На караул! На плечо! В штыки колоть!

Турки участили ружейную стрельбу. Скобелев спокойным шагом проезжал по фронту полка и подбадривал: - Ишь, кровельщики начали пугать!

Звук турецкой пальбы походил, как говорили солдаты, на удар деревянных молотков по железным листам.

- Ну с богом, ребята. Вперед! - позвал генерал.

И полк вступил в дело. Ура, пошли. Проснулся медведь, полез на скаты редута, страха нет, сердце как будто испарилось.

А Калужский полк вовсе лихо шел в батальонных колоннах с музыкой, с развернутыми знаменами - под огонь. И скосило полк. Но рядом Рыльский волк без блеска атаковал; подкрался без музыки, незаметно, поротно - потерял людей в четыре раза меньше лихих калужцев, да и наград получил меньше.

Слава Скобелеву, слава Калужцам! Вечная память павшим!

Призовет Господь убитого солдата и наградит его за исполненный долг. И будут равно отмечены калужские, рыльские, все, кто принес жертву для спасения православного болгарского народа. Подивится Господь смерти канонира Ивана Байдужего, спросит: откуда у тебя такое терпение, доходящее до геройства? У канонира оторвало гранатой левое плечо, обнажилось легкое, но ни застонал он, ни вскрикнул, только крестился правой рукой, а когда пришли санитары, сам поднялся и лег на носилки. Через два часа на перевязочном пункте среди воя раненых отлетела душа Ивана, Посмотрит она сверху на опутанные дымом Балканы, на черные трупы, плывущие по реке Осме, горящие дома, девочку со штыковой раной в груди, гору рук и ног возле лазарета, бьющихся на аванпостах с черкесами горстку ахтырских гусар во главе с корнетом Самсоновым, - посмотрит на все это и приникнет к твердым коленам Господа, ища утешения.

Есть ли утешение убитому? В чем оно для принявшего сладкую смерть? В чем оно?

" В исполнении долга," - скажет Господь. " В исполнении долга", сказал бы корнет Самсонов. "В исполнении долга " - говорил генерал от кавалерии, командующий Туркестанским округом.

Нет ничего более дешевого, чем жизнь на войне. Но одна из самых дорогих ценностей - смерть. Лейтенант французской службы Бертен, прикомандированный к 2-ому Верхнеудискому казачьему полку, после стычки с хунхузами был счастлив, что наконец попал в дело. Самсонов не видел его живым, рассказывали, что после стычки Бертен достал коньяку и угощал офицеров своего эскадрона, - наверное, это был романтически настроенный юноша. Он погиб в кавалерийском набеге на Инкоу в деревне Сан-да-кан, что по-китайски означает "три фанзы". Бертен был ранен при конной атаке засевших в деревне японцев, нога застряла в стремени, и его дотянуло до самой глинобитной стены, окружавшей Сан-да-кан. Эти три фанзы можно было обойти ради скорости набега, чтобы не превратился, как потом оказалось, в наполз, но Самсонов приказал захватить деревню и найти тело Бертена. Провозились три часа. Стемнело, подошел взвод поршневой артиллерии, грохоча колесами по мерзлой земле. Спустился густой туман, укрыл фанзы и сады. Пушки выпустили пятнадцать снарядов, но не зажгли фанз. Было уже одинадцать часов ночи. Больше нельзя было медлить, и началась ночная атака. Спешенные стрелки конно-охотничьей команды и эскадрон Нежинских драгун скрытно двинулись по полю, то и дело натыкаясь на обрезки гаоляновых стеблей, торчавших как пни. Японцы дали залп в упор, русские бросились на штурм. "Сюда, ребята! Жги" крикнул урядник из охотников. Зажгли кучу сложенного гаоляна, запылал огромный костер. Все осветилось. Ожесточение охватило дерущихся, стоны раненых, крики атакующих, треск разрастающегося пожара и вопли мирных жителей разоряемой деревни - это смешалось в гул. Выбили японцев из первой фанзы, он перебежали во вторую. "Спасите, я горю!" - раздался отчаянный голос. Это был вольноопределяющийся Рудаков, раненный одновременно с Бертеном. Он пролежал целый день, ожидая смерти, и погиб, когда выручали покойника француза. Тело Бертена нашли, Рудакова - не смогли вынести из огня.