Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени? Страница 7

После поминовения умерших молодежь отправлялась в рощи завивать венки из берез; там пели, плясали и играли хороводы; после игр "всей гурьбой" заламывали березку (так называемое семицкое дерево), обвешивали ее лентами и лоскутками и с песнями возвращались домой.

Лет через пять на месте Убогого дома было открыто обыкновенное кладбище, названное по кладбищенской церкви Лазаря — «Лазаревским». Однако обычай населения собираться в Марьиной роще для поминовения покойников не исчез, а принял лишь другую форму. Собиравшиеся родственники, похороненных на кладбище, приходили в рощу на целый день. Где и проводили время. После еды и выпивки пели песни, играли на народных музыкальных инструментах, плясали, водили хороводы[32]…

Ванька Каин шел с братками по Марьиной роще в очередной притон вожака, коих немало было на Москве. Большинство из них подчинялись Камчатке, лишь в Земляном городе, на Сухаревской улице, один из вертепов забрал в свои руки главарь небольшой шайки Левка по кликухе Рыжак. Он хоть напрямую и не подчинялся Камчатке, но если потребовалось собрать общемосковскую сходку, Рыжак обязан был на нее явится и выполнить ее неукоснительное решение.

Последняя такая сходка была лет пять назад, когда Левка принялся «чистить» Белый город, не входящий в его зону. После сборища Левка не лез больше в Белый город, но отношения его с Каином стали натянутыми.

В одним из глухих переулков остановились подле пятистенка с нарядными наличниками. На ступенях крыльца сидел детина в посконной рубахе и, казалось бы, беззаботно лузгал семечками.

Зуб оглянулся, а затем коротко спросил:

— Здесь?

Детина кивнул.

— Вы, корешки, тут побудьте, — приказал браткам Зуб, — а мы с Каином зайдем.

Камчатка был в соседней комнате, откуда раздавались нестройные глухие голоса. В соседнюю комнату Зуб не пошел: ибо туда его никто не приглашал, так как там собралась воровская верхушка Камчатки, в которую пока Зуб не входил, а потому смиренно ожидал пахана в передней.

— Не торочи у дверей, Каин. Сядь на лавку! — как можно громче повелел Васька. Голос свой повысил нарочито, чтобы его услышали в соседней комнате, хотя Камчатка был уже предупрежден о приходе Зуба.

Пахан, плотно прикрыв за собой дверь, вышел минут через двадцать. Это был довольно рослый, широкоплечий человек, с загорелым, крупнорубленым лицом, обрамленным каштановой бородой, и с зоркими свинцовыми глазами. Вся его крепко сбитая сухотелая фигура, с длинными грузными руками, говорила о немалый силе Камчатки.

Ванька уже изведал от Зуба, что Камчатка некогда был отставным матросом, жил в Хамовниках и «вкалывал» на Хамовном дворе (Московской адмиралтейской парусной фабрике), откуда бежал, угодив в списки беглых матросов. Настоящее имя его Петр Романов Смирной-Закутин, сын солдатский. Прозвище свое получил на Парусной фабрике по выделке государственной парусины, которая обосновалась в селе Преображенском на реке Яузе, где рабочие числились матросами; слово «камчатка» здесь означала: нагайку, плеть, кнут[33].

Жесткая, грозная кликуха понравилась Петру Романову, и, став знаменитым вором, он забыл свою настоящую фамилию. Никто из воров и грабителей не смел называть его Петром.

Зуб кинул на стол котому с Ванькиной добычей. Камчатка мельком глянул на нее, а затем перевел свои острые свинцовые глаза на молодого гопника. Долго смотрел, пока не произнес:

— Садись и положи руки на стол… Хорошие пальчики. На торгах щипачем поработаешь. Вначале в паре с умельцем, а когда руку набьешь, один… А теперь возьми суму и прикинь — не похудела ли.

Ванька прикинул и сразу почувствовал, что сума заметно оскудела. Увидел настороженные глаза Зуба и твердо произнес:

— Ничуть не похудела.

Камчатка нахмурился, поднялся со стула с высокой резной спинкой, а затем ступил к Ваньке и ухватил его своей огромной лапой за ворот рубахи.

— Не гони фуфло[34], Каин. Решай: скажешь правду, будешь жить, соврешь — во дворе в нужнике утоплю. Ну!

Судьба Ваньки висела на волоске, и все же он выдавил:

— Сума не тронута.

Камчатка оттолкнул Ваньку, да так, что тот отлетел к стене, едва не ударившись головой о смолистое бревно.

— Это хорошо, что ты не паскуда. Чую, верен будешь в товариществе, не скурвишься, ибо Зуба ты не предал. Тот наверняка затырил половину казны.

— Побойся Бога, Камчатка! И полушки не взял.

— Закрой рот, пока остатние зубы не выбил. На сей разпрощаю, потому что не мной грабеж заказан, но в другой раз пощады не жди… А ты, Ванька, когда пойдешь на торг щипать людишек? Давай-ка завтра почин сделай.

— Завтра не пойду.

Зуб глянул на Ваньку ошарашенными глазами: Каин не захотел пойти на дело по приказу самого пахана. Такого еще среди братвы не случалось.

— Как это не пойдешь? — повысил голос Камчатка.

— Резону нет. Меня холопы Филатьева сейчас по всей Москве ищут. Первым делом по торгам будут шастать.

— А ты, оказывается, еще и смышленый. Я ведь тебя на понт брал, а ты раскумекал. Далеко пойдешь Иван Каин. Пока же ты на крюке, а посему ляжешь на дно. Зуб хазу[35] укажет.

Глава 8

На хазе

Каину наскучило безделье: хотелось быстрее пойти на дело, но Зуб выполнял приказ Камчатки.

— Не рыпайся. Жри от пуза, отсыпайся, а коль на мохнатку потянет, я тебе шмару приведу.

— Без шмары обойдусь.

— А, может, Дуньку? Ненасытная баба. Она молоденьких страсть любит..

Дунька Верба и в самом деле Ваньку страсть ублажила: из невинного парня он превратился в мужчину, и теперь был горд тем, что не оплошал перед похотливой женкой.

Изба, в которой Ванька коротал дни, была не только старой, но и маленькой, зато русская печь занимала едва ли не половину комнаты.

Такой же маленькой и дряхлой была хозяйка дома, которая большую часть времени отлеживалась на полатях, с коих постоянно раздавались старческие охи да вздохи, и они настолько надоедали Ваньке, что однажды он не выдержал и запустил на полати голик.

— Буде охать, бабка, а не то кляп в буркалы вклиню!

— Злой ты, касатик, — ворчливым скрипучим голосом отозвалась старуха. — Вот доживешь до моих лет — пуще меня от недугов заохаешь.

— Ешь лук да чеснок — и побежишь не чуяв ног, — скороговоркой произнес Ванька.

Скороговорки да прибаутки иногда возникали у него, казалось, сами по себе, даже порой переходя в незамысловатую частушку. А иногда и так бывало: задумается о чем-нибудь Ванька, отрешится от земных тревог и печалей и… заведет песню, но не ту, что знакома в народе, а собственного измышления, и сам не понимая, откуда, из каких таких глубин рождаются слова.

— Вот ты, касатик, голиком на меня запустил, а раньше бы побоялся рта раззявить, ибо я козырной дамой была, и весь воровской мир Москвы ко мне с превеликим почтением относился.

— Васька сказывал, что ты, бабка, маху не давала, даже богатых купчиков к себе заманивала.

— И не токмо купчиков, касатик. Самого стрелецкого голову как-то на прелюбы смустила. А чего? Девица я была видная, ядреная. Прости, Господи, душу грешную.

— А скажи, бабка, куда у тебя денежки утекли?

— Ох, касатик, младость на то и дана, чтоб деньгами сорить. Никогда не копила, поелику большие деньги во зло.

— Почему бабка?

— Когда будешь богачом, сам изведаешь.

Затем старуха смолкла, и вскоре с полатей послышался ее протяжный булькающий храп.

Ванька норовил спросить, почему бабка в молодости заимела кликуха Бобриха, но теперь решил вопрос отложить. Он уже знал от Зуба, что когда-то Бобриха, как и Дунька Верба, была владелицей притона, кой пользовался большим успехом у московской братвы, а затем притон прикрыли, Бобриха превратилась в нищенку, состарилась и потеряла всякий интерес у гулевой вольницы. В конце концов, Бобриха оказалась в старой избенке, которую братва использовала в своих целях, не забывая сунуть бабке денежку на пропитание.

Зуб целыми днями где-то пропадал, иногда и ночевать не приходил. Однажды заявился с окровавленным лицом и с тяжелым рогожным узлом.

— В Красном селе на торговый обоз напали. Крепко сцепились, но без добычи не ушли.

В просторном узле Зуба оказались три серебряных кубка, два десятка золотых рублевиков, древняя икона в серебряной ризе, унизанной драгоценными каменьями, и богатая аксамитная ткань.

Ванька смотрел на грабителя завистливыми глазами. Он настоящий гопник! Смелый, отчаянный. А он? До чертиков надоело сидеть в этой избенке и слушать старую Бобриху.

И Ванька не выдержал. На другой день сказал старухе:

— Пойду на завалинке посижу.

— Недолго, касатик. Мало ли чего.

— Чуток, бабка.