Михаил Волконский - Сирена Страница 7

Это было сказано так, что Кирша невольно взяло сомнение, правда ли это. С какой стати было приезжать императору в свою столицу инкогнито, когда он мог посетить Петербург совершенно открыто?

«Врешь ты, черномазый», – подумал он, поглядев на арапа.

Мустафа, словно поняв это, но нисколько не смутившись, вскинул плечами и сказал:

– Впрочем, пребывание здесь государя совсем не важно для вас. На письме должны стоять вместо адреса пять латинских литер: «J. Н. В. М. L.» Если у вас письмо с этими литерами и вам велено передать его придворному арапу Мустафе, чтобы он отнес его, куда следует, то не сомневайтесь дальше и давайте мне письмо, потому что я – Мустафа.

Арап оказался хорошо осведомленным. На письме, которое лежало в кармане Кирша, стояли вместо адреса названные Мустафой литеры: «J. Н. В. М. L.»

Это убедило Кирша. Он вынул письмо и отдал его.

– Мне нужен ответ, – заметил он при этом.

– Я вам принесу его, – кивнул головой Мустафа.

– Мне ждать вас здесь, на улице?

– Зачем на улице? Я проведу вас в более подходящее для ожидания место. Пожалуйте за мной!

«Как этот арап хорошо и правильно говорит по-русски!» – думал Кирш, входя за Мустафой в маленький подъезд, служивший входом на каменную витую лестницу с отлогими и спокойными ступенями.

Они поднялись на один пролет и вошли в просторную прихожую, оттуда повернули в длинный сводчатый коридор. Кроме старика-солдата, стоявшего у подъезда и являвшегося, вероятно, помощником швейцара, никто не попался им по дороге.

Мустафа отворил первую дверь в коридоре направо и ввел Кирша в небольшую комнату, по-видимому приемную, потому что в ней, кроме стола и стульев по стенам, никакой другой мебели не было.

Кирш думал, что арап оставит его здесь, а сам уйдет с письмо, но тот затворил дверь и приблизился к окну, поманив за собой Кирша.

– Судя по вам, – заговорил он, пригибаясь близко к Киршу, – вы петербургский житель?

– Да, я – петербургский. Но откуда вы это заключаете? – спросил Кирш.

– Вас зовут барон Кирш... Я вас знаю, – сказал арап.

Кирш невольно отступил, удивленный, каким образом этот Мустафа, которого он видел в первый раз в жизни, знает его фамилию.

– Вы меня не знаете, – продолжал Мустафа, – а я вас знаю, и знаю даже, какие книги вы читаете, вдруг бросив кутеж и запершись у себя в полном уединении.

Удивление Кирша росло. Если бы не он сам своими ушами слышал то, что ему говорили, он не поверил бы – до того оно казалось невероятным, почти сверхъестественным.

Мустафа не мог не видеть, какое впечатление производят его слова.

– Но дело не в этом, – заключил он, – мне нужно знать, каким образом это письмо попало к вам в руки и почему именно вы привезли его сюда?

Как ни был поражен Кирш, он все-таки помнил, что маркиз наказал ему ничего не упоминать о нем и не рассказывать, что с ним произошло. Он совладал с собой и ответил, судя по внешнему виду, очень спокойно:

– Вы знаете обо мне так много, что мне самому о себе говорить не приходится.

– Но я все-таки прошу вас сказать... – начал было снова арап.

Кирш не дал договорить ему. Он наклонился и, как научил Трамвиль на случай расспросов со стороны Мустафы, шепнул ему на ухо:

– Он жив в сыне!

Кирш не знал значения и тайного смысла этих слов, хотя по тем книгам, которые он читал, смутно догадывался.

На Мустафу они произвели немедленное и словно неотразимое действие. Он вдруг оборвал свою речь, смолк, поклонился и приложил руку ко лбу.

– Будьте добры, – тихо произнес он, став вдвое почтительнее, – повремените здесь, пока я вернусь. Лучше всего заприте дверь на ключ, чтобы не вошел кто-нибудь и не увидел вас здесь одного. Я постучу треугольным ударом.

Он поклонился еще раз и вышел из комнаты.

ГЛАВА VII

Мустафа вышел, Кирш остался один и запер за ним дверь на ключ, потому что так действительно было спокойнее.

Его охватило то странное рассеянное чувство, которое испытывает обыкновенно человек, предоставленный самому себе в незнакомой и чуждой ему обстановке. Барон не мог сосредоточиться настолько, чтобы привести в порядок свои мысли и разобраться в испытываемых со вчерашнего дня новых впечатлениях, не мог привести в своем уме в порядок последовательность фактов и распознать взаимное их отношение. Как будто все происходило без всякой связи, вдруг выскакивая, словно ракеты в фейерверке.

Очутись он один у себя дома, он спокойно отличил бы важное от неважного, но тут, запершись в комнате, где он был в первый раз, он должен был чувствовать, что приключение, в которое он попал, не отошло еще в прошлое, и потому еще рано делать по поводу него какие-нибудь выводы. Что будет дальше – Кирш не знал, не знал даже, что это за треугольный удар, которым обещал постучать Мустафа, когда вернется.

Кругом стояла полная тишина. Кирш на цыпочках приблизился к окну: оно выходило на Неву. Кирш сел на подоконник и стал смотреть на широкую, темную реку. Кое-где видневшиеся лодочки начавших свою работу перевозчиков казались совсем маленькими, точно игрушечные.

«То, что он знает, как меня зовут, – думал Кирш про Мустафу, – хотя и удивительно, но все-таки поддается объяснению. Он просто мог где-нибудь меня встретить и спросить у кого-нибудь, кто знает меня, как моя фамилия. Но книги! Книги! Откуда ему известно про них?»

По коридору раздались шаги, кто-то быстро прошел мимо; через некоторое время вновь раздались шаги, затихли у двери, и дверная ручка шевельнулась; кто-то хотел войти, но, поняв, что дверь заперта, прошел дальше, и снова наступила тишина.

По набережной прошли два мужика, сняв перед дворцом шапки. Показался ялик, державшийся ближе к берегу и плывший вниз по течению. Двое ражих лодочников крепко налегали на весла, а на корме сидела фигура, сразу показавшаяся Киршу знакомой.

«Батюшки, да это – Варгин! – узнал его Кирш. – Он, значит, с самой Фонтанки к яхте на ялике плывет. Дельно!»

В комнате было душно, но Кирш боялся открыть окно: с улицы его мог кто-нибудь заметить, а этого он не хотел.

Время шло очень медленно, ждать пришлось долго. Кирш, проведший бессонную ночь, стал клевать носом и делал неимоверные усилия, чтобы не заснуть. Наконец в дверь стукнули: раз, потом, после некоторого промежутка, еще два раза.

«Должно быть, это и есть треугольный удар», – решил Кирш, подошел к двери, отпер ее и встретился лицом к лицу не с арапом, которого ожидал увидеть, а с длинным, сухим серым человеком, все было у него – и кафтан, и чулки, и парик с косичкой, и глаза, и даже само лицо – серое.

Этот серый человек ничуть не удивился тому, что Кирш отворил ему дверь, как будто знал, что тот был тут. Он сложил губы в улыбку, которая, однако, не вышла, а серое лицо скорчило только гримасу, и, мотнув корпусом в виде поклона, юркнул в комнату с бойкостью, не совсем соответствовавшей его длинному росту.

Захлопнув дверь, он два раза повернул ключ в замке и, схватив Кирша за руку, оттащил его в угол.

– Господин барон! – начал он и приостановился, повернув голову в сторону коридора и прислушиваясь.

Чьи-то тяжелые, словно мраморной статуи, шаги гулко раздавались по коридору; они звучали отчетливо, ясно, и по мере того, как они становились яснее, то есть ближе, лицо серого человека становилось белее; он замер на месте и, казалось, не дышал, крепко сжимая руку Кирша, как бы желая дать понять этим, чтобы тот не двигался и не подавал признака жизни.

Кирш видел, как задрожали колени у серого человека и заходила нижняя челюсть, когда шаги раздались возле самой двери, словно они несли смертельную, неумолимую опасность. Кирш не понимал, в чем могла состоять эта опасность, однако не решился спросить, в чем дело, – до того было выразительно пожатие серого человека и, главное, его испуганное, совершенно побледневшее лицо.

– Прошло! – сказал он, тяжело вздохнув, когда шаги миновали и замолкли.

– Что такое? Что прошло? – спросил с недоумением Кирш.

– Ничего, ничего, господин барон! – зашептал серый человек. – Только, если бы он увидал меня вместе с вами, нам бы обоим, пожалуй, несдобровать!

– Да кто «он»? – спросил опять и уже с тревогой Кирш.

Серый человек между тем успел уже прийти в себя.

– Все равно! – сказал он. – Ничего, никто!.. Я вам принес ответ на письмо.

Он достал из кармана запечатанный конверт – тогда конверты были еще новшеством, только что входившим в употребление, – и быстро передал его Киршу. На конверте было написано: «Маркизу де Трамвилю, в собственные руки».

Кирш вопросительно поглядел на своего таинственного собеседника, с тревогой и недоумением ожидая, что он скажет.

– Скажите, – заговорил серый человек скороговоркой шепотом, торопя слова и не договаривая их, – скажите, что все идет прекрасно, что Куракин сломал себе голову. Скажите, что тут действуют не покладая рук!

– Позвольте! – остановил его Кирш, давно уже желавший возразить, но не имевший возможности сделать это – так быстро сыпал словами серый человек. – Позвольте, но, насколько мне известно, господин Куракин – уважаемый и дочтенный вельможа. Мне кажется, радоваться падению таких лиц нечего.