Юрий Домбровский - Болезнь. Последние годы жизни Страница 7

Здоровье его, однако, лучше не становилось. Подчас приходилось так тяжело, что только молитвы о ниспослании терпенья, великодушии и послушания в кротости и спасали. При всём том, Николай Васильевич верил и был даже убеждён, что болезнь его к добру – видел он в своей болезни великую милость божию. И как ни болела голова и мысли, как ни болело тело, он старался подальше гнать от себя хандру и глупую, необъяснимую скуку. Он всё чаще молился. Молился за себя и за всех тех, которые умели молиться лучше него самого, за то, чтобы душа его обратилась в единое согласие с настроенными в нём струнами, и чтобы бряцал в нём сам дух божий.

В Риме он теперь видался с немногими. Таких, каких жаждала душа, он здесь не находил. Не было здесь даже таких, которые потребовали бы от него более сильной деятельности, вследствие его душевной немощи. Большею частью это были простые люди, живущие сами с собою в мире, у которых души не многострунные, не многокачественные, а пребывающие в светской суете, ходящие не по воде, а по земле. А ведь гораздо труднее направлять стопы свои в той стихии, где они не оставляли следа…

Задумался тогда Гоголь о письмах своих к друзьям и приятелям, о своей переписке с собратьями по литературному цеху. Уже воспоминания обо всех этих мараниях подавали мысль о том, что неплохо бы направить свои силы к предметам предстоящим. Шутка ли в этих мараниях, да благодать божья вдруг как-то озарила его ум и заставила увидеть истину даже в них, в этих больших стопках писем, перевязанных верёвочками. Как только он рассмотрел всё, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся, на его взгляд, в его душевной помощи, он увидел, что из этого можно составить книгу, полезную людям, страждущим на разных поприщах. Страданья, которыми страдал он сам, пришлись бы ему на пользу, а с помощью них, он бы помог и другим. Бог весть, а может, это будет полезно ещё и тем, кто находился и не в таких обстоятельствах, и даже мало заботился о других.

Ведь если эта идея найдёт воплощение, он попробует издать такую книгу, тем самым, прибавить ещё кое-что о себе и, вообще о литературе. Здесь главное осмотреться, всё разглядеть и взвесить. И двигала идея такой книги, прежде всего польза от неё, нежели какое-либо наслаждение. Он уже видел важность будущего труда, веселя им себя впереди, как предстоящим лакомством.

Тщательно просмотрев все письма, находящиеся при нём, он произвёл над ними выборку, что-то убрав, что-то добавив. Что-то из его прежних писем друзьям, по его просьбе, переправили ему обратно. Теперь, собрав всё в единую книгу, названную им «Выбранные письма из переписки с друзьями», он отправил её в Москву Плетнёву с просьбой отложить все дела в сторону и срочно заняться печатаньем его книги во всех тех журналах, которые больше расходятся в публике.

«…Она нужна, слишком нужна всем – вот что покамест могу сказать, – писал он Плетнёву. – К концу её печатанья всё станет ясно, и недоразумения, тебя доселе тревожившие, исчезнут сами собою. Продолженье буду посылать немедля. Жду от тебя возврата некоторых писем ещё, но за этим остановки не будет, потому что достаточно даже тех, которые мне возвращены. Печатанье должно происходить в тишине: нужно, чтобы, кроме цензора и тебя никто не знал. Цензора избери Никитенку: он ко мне благосклоннее других. Возьми с него также слово никому не сказывать о том, что выйдет моя книга. Её нужно отпечатать в месяц, чтобы в половине сентября она уже могла выйти. Печатать буквами чёткими и лёгкими для чтения, размещение строк такое, как нужно для того, чтобы книга наудобнейшим образом читалась; ни бордюров, ни виньеток никаких, сохранить во всём благородную простоту. Фальшивых титулов пред каждой статьёй не нужно; достаточно, чтобы каждая начиналась на новой странице, и был просторный пробел от заглавия до текста. Печатай два завода и готовь бумагу для второго издания, которое, по моему соображению, воспоследует немедленно: книга эта разойдётся более чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга. Вслед за прилагаемою мной тетрадью будешь получать безостановочно другие. Надеюсь на Бога, что он подкрепит меня в сей работе…»[9].

В будущей книге Гоголь задумывал и часть своей исповеди, и объяснение того, что так смущало многих относительно его скрытности и многое прочее. В книге своей он хотел также показать, что жизнь его оставалась деятельной, даже в болезненном состоянии. По цензурным причинам печатать книгу он собирался в Петербурге.

Углубившись в издание новой книги, Николай Васильевич с не меньшим энтузиазмом, принялся писать письма друзьям, в прежнем нравоучительном ключе, дабы позже добавить эти письма в свою новую книгу с продолжением.

Своему другу – поэту Языкову, он писал: «Не грех ли тебе склонять меня на писание журнальных статей, – дело за которое со мной уже поссорились некоторые приятели? Что мне толку и какое оживление публике от статьи моей? У меня есть дела сейчас и поважнее – готовлю к печатанью свою новую книгу… И из чего люди хлопочут, никак не могу определить. У нас всё воображают, что всё дело теперь от соединения сил и от какой-то складчины. Сложись-ка прежде сам да сделайся капитальным человеком, а без того принесёшь сор в общую кучу. Нет, дело надо начинать с другого конца. Прямо с себя, а не с общего дела, чтобы уметь точно о нём говорить, как следует… Нельзя говорить человеку: «Делаешь не так», не показавши, в то же время, как надо делать. А потому ты также сиди до времени и не шуми, хорошенько ощупай себя и свой талант, который, видит Бог, не за тем тебе дан, чтобы писать посланья ко всяким Каролинам, но на дело больше крепкое и прочное. Ты прочти внимательно книгу мою, которая скоро выйдет и будет содержать выбор из разных писем. Там есть кое-что направленное и к тебе, посильнее прежнего. И если Бог будет так милостив, что вооружит силою моё слово и направит его как раз на то место, на которое следует ударить, то услышат от тебя и другие послания, а в них твою собственную силу со всем своеобразием твоего таланта…».

Другу – актёру Щепкину, он писал: «…Михаил Семёнович! Вот в чём дело: вы должны взять в свой бенефис «Ревизора» в его полном виде, то есть следуя тому изданию, которое напечатано в полном собрании моих сочинений. Для этого вы сами непременно должны съездить в Петербург, чтобы ускорить личным присутствием цензурного разрешения… Во всяком случае обратитесь по этому делу к Плетнёву или графу Виельгорскому, которым всё объясните и которых участие может оказаться нужным. Скажите им, так и себе самому, чтобы это дело до самого времени представления не разглашалось и осталось бы в тайне между вами… Обратите особое внимание на последнюю сцену. Нужно непременно, чтобы она вышла картинной и даже потрясающей…

Старайтесь произносить все ваши слова как можно твёрже и покойнее, как бы говорили о самом простом, но весьма нужном деле. Храни вас Бог слишком расчувствоваться. Вы расхныкаетесь, а выйдет у вас просто чёрт знает что. Лучше старайтесь так произносить слова, к вашему самому близкому состоянию душевному, чтобы зритель видел, что вы стараетесь удержать себя от того, чтобы не заплакать, а не в самом деле заплакать. Впечатление от того будет в несколько раз сильнее. Старайтесь заблаговременно во время чтения своей роли выговаривать твёрдо всякое слово, простым, не пронимающим языком…

Ваш большой порок в том, что вы не умеете выговаривать твёрдо всякого слова: от этого вы неполный владелец собою в своей роле…

Берегите себя от сентиментальности и караульте за самим собою. Чувство явится у вас само собою, за ним не бегайте: бегите за тем, как бы стать властелином себя…

И обо всём этом не сказывайте никому в Москве, покуда не возвратитесь из Петербурга. У вас язык немножко длинноват: вы его на этот раз поукоротите, а если уж он начнёт слишком почёсываться, то вы придите в другой раз к Шевырёву и расскажите ему вновь, как бы вы рассказывали свежему и совсем другому человеку…», – и дальше в том же тоне[10].

Тем временем, в конце 1847 года в Петербурге вышла книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Большая часть писем, составляющих эту книгу, относилась к той поре, когда надменно-поучительное настроение Гоголя достигало своего высшего развития. Книга произвела тяжёлое впечатление даже на личных друзей Гоголя своим тоном пророчества и учительства, проповедью смирения, из-за которой виднелось, однако, крайнее самомнение; осуждениями прежних трудов, в которых русская литература видела одно из своих лучших украшений. Впечатление книги на литературных поклонников Гоголя оказалось удручающим.

Высшая степень негодования, возбуждённого «Выбранными местами», выразилась в известном письме Белинского, на которое Гоголь так и не сумел достойно ответить. По-видимому, он до конца не отдавал себе отчета в этом значении своей книги. Хотя нападения на неё он объяснял отчасти и своей ошибкой, преувеличением учительского тона, и тем, что цензура не пропустила в книге нескольких важных писем; но нападения прежних литературных приверженцев он мог объяснять только расчётами их задетых самолюбий.