Александр Дюма - Двадцать лет спустя. Часть 2 Страница 7

Мазарини только поклонился. Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову.

— Господин маршал, — сказала она, — приведите ко мне господина коадъютора.

— А что мне ответить народу? — спросил маршал.

— Пусть потерпят, — отвечала Анна Австрийская, — ведь терплю же я.

Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни слова, поклонился и вышел. Д’Артаньян повернулся к Портосу.

— Ну, чем же все это кончится?

— Увидим, — невозмутимо ответил Портос.

Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.

Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос.

Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.

Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.

— Ваше величество, — сказал маршал, — господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание.

Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.

Гонди почтительно склонился перед ней.

— Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? — спросила она наконец.

— Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, — отвечал коадъютор.

— Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! — воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она — быть может не без причины — считала зачинщиком всего. — Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец.

— Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? — холодно спросил Гонди.

— Нет, мой милый коадъютор, — вмешался в разговор Мазарини, — вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.

— Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? — произнес коадъютор, изображая удивление.

— Да, — сказала королева — все так пожелали.

— Итак, — сказал он, — вашему величеству угодно…

— Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, — поспешил досказать Мазарини.

Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.

— На месте ее величества, — спокойно произнес Гонди, — я не колеблясь возвратил бы им Бруселя.

— А если я не возвращу его, — воскликнула королева, — то что произойдет, как вы думаете?

— Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, — сказал маршал.

— Я спрашиваю не вас, — сухо и не оборачиваясь ответила королева, — я спрашиваю господина Гонди.

— Если ваше величество спрашивает меня, — сказал коадъютор с прежним спокойствием, — то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.

Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева.

Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам.

— Возвратить Бруселя! — вскричала королева с гневной усмешкой. — Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.

Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.

Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.

— Что же, — сказал он наконец, — это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено.

— Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это правда, но не так, как вы полагаете, монсеньер, — возразил Гонди.

— Разве я сказал: «живым или мертвым»? Это просто такое выражение. Вы знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы, господин коадъютор, так хорошо говорите и пишете.

— Вот так заседание государственного совета, — сказал д’Артаньян Портосу, — мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-другому.

— В бастионе Сен-Жерве.

— И там, и в других местах.

Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием:

— Если ваше величество не одобряет моего совета, — сказал он, — то, очевидно, оттого, что вам известен лучший путь. Я слишком хорошо знаю мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы предположить, что столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может повести за собой революцию.

— Итак, по вашему мнению, — возразила с усмешкой испанка, кусая губы от гнева, — вчерашнее возмущение, превратившееся сегодня в восстание, может завтра перейти в революцию?

— Да, ваше величество, — ответил серьезно Гонди.

— Послушать вас, сударь, так можно подумать, что народы утратили всякое почтение к законной власти.

— Этот год несчастлив для королей, — отвечал Гонди, качая головой. — Посмотрите, что делается в Англии.

— Да, но, к счастью, у нас во Франции нет Оливера Кромвеля, — возразила королева.

— Кто знает, — сказал Гонди, — такие люди подобны молнии: о них узнаешь, когда они поражают.

Все вздрогнули, и воцарилась тишина.

Королева прижимала обе руки к груди. Видно было, что она старается подавить сильное сердцебиение.

— Портос, — шепнул д’Артаньян, — посмотрите хорошенько на этого священника.

— Смотрю, — отвечал Портос, — что дальше?

— Вот настоящий человек!

Портос с удивлением взглянул на своего друга; очевидно, он не вполне понял, что тот хотел сказать.

— Итак, — безжалостно продолжал коадъютор, — ваше величество примет надлежащие меры. Но я предвижу, что они будут ужасны и лишь еще более раздражат мятежников.

— В таком случае, господин коадъютор, вы, который имеете власть над ними и считаетесь нашим другом, — иронически сказала королева, — успокоите их своими благословениями.

— Быть может, это будет уже слишком поздно, — возразил Гонди тем же ледяным тоном, — быть может, даже я потеряю всякое влияние на них, между тем как, возвратив Бруселя, ваше величество сразу пресечет мятеж и получит право жестоко карать всякую дальнейшую попытку к восстанию.

— А сейчас я не имею этого права? — воскликнула королева.

— Если имеете, воспользуйтесь им, — отвечал Гонди.

— Черт возьми, — шепнул д’Артаньян Портосу, — вот характер, который мне нравится; жаль, что он не министр и я служу не ему, а этому ничтожеству Мазарини. Каких бы славных дел мы с ним наделали!

— Да, — согласился Портос.

Королева между тем знаком предложила всем выйти, кроме Мазарини. Гонди поклонился и хотел выйти с остальными.

— Останьтесь, сударь, — сказала королева.

«Дело идет на лад, — подумал Гонди, — она уступит».

— Она велит убить его, — шепнул д’Артаньян Портосу, — но, во всяком случае, не я исполню ее приказание; наоборот, клянусь богом, если кто покусится на его жизнь, я буду его защищать.

— Хорошо, — пробормотал Мазарини, садясь в кресло, — побеседуем.

Королева проводила глазами выходивших. Когда дверь за последним из них затворилась, она обернулась. Было видно, что она делает невероятные усилия, чтобы преодолеть свой гнев; она обмахивалась веером, подносила к носу коробочку с душистой смолой, ходила взад и вперед. Мазарини сидел в кресле и, казалось, глубоко задумался. Гонди, который начал тревожиться, пытливо осматривался, ощупывал кольчугу под своей рясой и время от времени пробовал под мантией, легко ли вынимается из ножен короткий испанский нож.

— Теперь, — сказала наконец королева, становясь перед коадъютором, — теперь, когда мы одни, повторите ваш совет, господин коадъютор.

— Вот он, ваше величество: сделать вид, что вы хорошо все обдумали, признать свою ошибку (не это ли признак сильной власти?), выпустить Бруселя из тюрьмы и вернуть его народу.

— О! — воскликнула Анна Австрийская. — Так унизиться? Королева я или нет? И этот сброд, который кричит там, не толпа ли моих подданных? Разве у меня нет друзей и верных слуг? Клянусь святой девой, как говорила королева Екатерина, — продолжала она, взвинчивая себя все больше и больше, — чем возвратить им этого проклятого Бруселя, я лучше задушу его собственными руками.

С этими словами королева, сжав кулаки, бросилась к Гонди, которого в эту минуту она ненавидела, конечно, не менее, чем Бруселя.

Гонди остался недвижим. Ни один мускул на его лице не дрогнул; только его ледяной взгляд, как клинок, скрестился с яростным взором королевы.

— Этого человека можно было бы исключить из списка живых, если бы при дворе нашелся новый Витри и в эту минуту вошел в комнату, — прошептал д’Артаньян. — Но прежде, чем он напал бы на этого славного прелата, я убил бы такого Витри. Господин кардинал был бы мне за это только бесконечно благодарен.