Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая Страница 7

— Большое, государственное предприятие, Лизанька. Ежели экспедиция увенчается успехом, то подобно Петрову окну, прорубленному в Европу, Россия будет иметь такое же окно на Востоке… Помнишь, последний разговор Григория Ивановича перед нашим отъездом из Иркутска?

Рубановская хорошо его помнила. Шелехов увлекательно говорил об отыскании удобного пути из Иркутска в Охотск по Амуру и морем, думал проделать это предприятие своими силами, не встретив поддержки в Сенате. И вот Эрик Лаксман сообщал об Указе, повелевавшем снарядить экспедицию в Японию. Великая честь снарядить экспедицию выпала Лаксману и Григорию Ивановичу.

Александр Николаевич сказал:

— На Тихий океан надо пристально смотреть теперь. По многим доказательствам видно, как говорил Григорий Иванович, недра Курилл и Алеутов очень богаты, а искать те сокровища ещё некому. Богатство само на двор, Лизанька, не придёт, оно требует глаз и рук, таких, как глаза и руки Шелехова и Лаксмана…

На льду раздался безудержный смех и крик. Толпа приветствовала очередного победителя кубаря. Радищев, прервал свою речь.

— Чудится мне, — снова продолжил он, — установление добрососедства с Японией обещает широкие выгоды, открывает просторы не токмо для торговли, но и дружбы, полезной островитянам с россиянами…

Игрище на Илиме кончилось. Молодёжь гурьбой устремилась к взвозу. Девушки, шедшие впереди, звонко запели:

Из бору, бору,Из зелёного,Стучала, гремелаБыстрая речка,Обрастала быстра речкаКалиной, малиной…

И чей-то голос, бойчее и резвее других, поднимался и отчётливо доносил:

На калиновом мосточкеСидела голубка,Ноженьки мыла,Перемывала,Своё сизо перышкоПеребирала.

Тот же приятный грудной голос вёл песню дальше.

Перебравши сизо перьё,Сама взворковала:Завтра поутруБатюшка будет:Хоть он будет, аль не будет,Тоски не убудет,Вдвое, втрое у голубкиПечали прибудет…

И снова девичий хор дружно подхватывал:

Из бору, бору,Из зелёного,Стучала, гремелаБыстрая речка,Обрастала быстра речкаКалиной, малиной…

С песней, живым потоком, гурьба вливалась в тесную заснеженную улочку Илимска. Позади шли парочками победители кубарей с избранными девушками; все знали, кто встречал их или рассматривал сквозь тусклые оконца изб, что идут самые удалые парни.

На реке остались лишь ребятишки. Они продолжали гонять кубари, во всём подражая взрослым парням.

Жизнь шла своим чередом. Ничто не могло остановить её могучего биения, её богатой, чарующей красоты, вырывающейся наружу, как журчащий родник самых, народных глубин.

— Вот она Сибирь — дальняя сторонушка, — высказал Радищев вслух свою мысль.

Довольные прогулкой, бодрые Александр Николаевич и Елизавета Васильевна возвращались к семье, в неприветливый воеводский дом.

Александра Николаевича самого потянуло в земскую канцелярию. Ему хотелось, побольше узнать об Илимске. Он был уверен, что Кирилл Хомутов расскажет ему много интересного из истории «заштатного города». Канцелярские служилые оказались на месте. Хомутов сидел у печки и нюхал табак, косо поглядывая на Аверку, лениво заполнявшего сорокаалтынную книгу, в которую вносились распоряжения исправников и списки разных должников и нарушителей общественного порядка.

— Милости просим, Александр Николаич, — приветствовал его старый канцелярист. — Присаживайся-ка ближе к печке, тут теплее…

Радищев присел на скамейку возле печки.

— Я уж думал, забыли нас, — чихая, хриповатым голосом заговорил Хомутов.

— Где забыть?! — сказал Радищев. — Обещали подарочек показать, — напомнил он.

— Твоё слово — правда.

Кирилл Егорович словно загорелся, собираясь с мыслями, почесал густую бородищу. Порассказать Хомутову было о чём. На его глазах Илимск сначала был уездным городом, потом острожным, безуездным, не имеющем своей округи.

Кирилл Хомутов с гордостью поведал летопись былой истории города, отгремевшая слава которого всё ещё жила в памяти старожилов. Он рассказал, как возник город и кто был первым его основателем.

Много славных страниц открылось Радищеву в истории. Илимска, похожей на все сибирские города. Все они были основаны предприимчивыми русскими землепроходцами, устремившимися из центра России в неизведанные, загадочные, далёкие её окраины. В истории городов Сибири вставало главенство великого Новгорода, Устюга, Каргополя… От прошлого тянулась нить к настоящему и нельзя было оборвать её; нить эта была чем-то единым со всей прекрасной Россией — широкой исторической дорогой из Москвы в Сибирь.

Много славных страниц открылось Радищеву в истории Илимска.

Внимание Радищева привлекло другое. В конце сентября 1725 года здесь, в Илимске, зимовала знаменитая полярная экспедиция морского флота капитана Витуса Беринга, направленная Петром Великим на Камчатку.

В архиве илимского воеводы хранилась переписка между земской канцелярией и Берингом. В ней рассказывалось о прибытии экспедиции, снабжении её припасами, строительстве экспедиционных судов на Усть-Кутском плотбище и наборе плотников, кузнецов и токарей.

Кирилл Хомутов — сухощавый, убелённый сединой старик, живо напомнивший Радищеву Нестора, долго рылся в бумагах, перевязанных бичевой. Отыскав нужное ему «дело», он вытащил из него пожелтевшую, толстую бумагу, написанную орешковыми чернилами.

— Вот она, дорогая…

Канцелярский писец протянул Александру Николаевичу собственноручные документы Витуса Беринга. Они повествовали о том, как, добравшись до деревни Симахиной, экспедиция задержалась у порогов на реке Илим. Витус Беринг, боясь зазимовать здесь, послал «господину управителю в Илимске» письмо.

«От нас наперёд послан с указы Тобольской земской конторы гардемарин Чаплин о вспоможении пути нашего, — с благоговением читал Радищев, — которые, надеемся, что давно вы получили, а по прибытию нашему к Илимскому устью 11 сего сентября, видим и слышим от людей, что с дощаниками по большой пороге пройтить невозможно, того ради извольте к нам для выгрузки дощаников прислать шесть или восемь каюков или больших лодок и разных судов, какие есть, в чём бы можно уместиться нашим припасам и дойтить до Илимска».

События тех лет сразу встали перед Александром Николаевичем. Навстречу Берингу направили помощь. Экспедиция его благополучно прибыла в Илимск. Началась энергичная подготовка к дальнейшему путешествию. Нужно было за зиму построить новые суда, и Беринг официально уведомлял илимскую канцелярию, что «в предыдущию весну для отвозки провианта и материалов до Якутии и далее надлежит построить дощаники или другие суда…»

Суда стали строить на Усть-Кутском плотбище. Закипела работа. Свыше 70 илимских плотников и привезённых мастеров с экспедицией из Тобольска к весне построили 15 дощаников. Это были суда «длиною около семи сажен и поперёк около 15 футов». На них, как вскрылась Лена, отправились в дальний путь 60 матросов, плотников, канатчиков и пушкарей. Среди уезжавших было много илимцев.

Это была первая Северная экспедиция капитана Витуса Беринга. И хотя Радищев многое знал как о первой, так и о второй Северных экспедициях, о трагической гибели Беринга на пути к открытию Нового Света, о его смелом и умном помощнике Алексее Чирикове, с которым Беринг пустился во второе плавание к неизведанной земле, читать такой документ было не менее интересно, он воскрешал историю. Беринг нашёл себе могилу на безлюдном песчаном острове, возвращаясь к родным берегам после десятилетнего странствования. Пожелтевшая бумага, написанная самоотверженным, безгранично преданным отечеству, человеком, глубоко взволновала Александра Николаевича.

После смерти Беринга Алексей Чириков составил подробное описание и карту плаваний кораблей к американскому побережью. Мысли о Беринговой экспедиции невольно подняли другое дорогое Радищеву имя — возвышающееся среди имён верных сынов отечества — имя бессмертного Михаилы Ломоносова. Русский учёный горячо интересовался подвигами простых мореходов в Тихом океане. Он, словно, предвидел, что со временем на их открытия позарятся иностранцы-мореплаватели и попытаются присвоить их себе. Ему ли было не знать, как внимательно и алчно следило британское адмиралтейство за плаваниями русских кораблей Чирикова и Беринга, как были похищены копии журналов и их карты английским послом в Санкт-Петербурге. Этому способствовали сотрудники подведомственной ему Российской Академии наук — растратчик Шумахер и его помощник унтер-библиотекарь Тауберт. Много тогда говорили об этом в стенах Академии, обсуждали позорный случай, называя и пособником третье имя — историка Миллера.