Джерри Старк - Павильон Дружбы Страница 7

Колло, красный, как рак, бросил на хохочущую ширму яростный взор и прошипел:

— Не мог Неподкупный такого написать! А ну дай сюда немедленно!

— Ну, если не мог — на, прочитай сам, что написано, — смиренно отвечал ехидный Фабр, прекрасно знавший, что читает Колло еле-еле, и протянул бумагу кипящему от негодования гостю.

Колло бумагу схватил и, пребывая в расстройстве чувств, немедленно в мелкие клочки изорвал.

— Гражданин Животное… То есть гражданин Колло! — голос Фабра взвился ноткой праведного негодования добродетельного гражданина, оскорбленного в лучших чувствах. — Да понимаете ли вы, что сейчас натворили?! Как вы могли так поступить — разорвать мандат, доверенный вам лучшими представителями Республики? Вы что, контрреволюционер? Или, не побоимся этого слова, тайный роялист?!

Инспектор от Комитета общественного спасения схватился за шпагу и с рычанием полез из кресла, в самом деле став похожим на дикого зверя. Танцовщицы за ширмой завизжали и брызнули врассыпную. Довольный устроенным представлением Фабр хмыкнул и заговорил уже спокойнее:

— Ладно, ладно, успокойся и убери свой вертел. Не все тебе развлекаться. В самом деле, Колло, на кой ты нам сдался со своей дурацкой инспекцией? Заговоров мы тут не строим, лично у меня просто не хватает времени на такую чепуху. Мне велено состряпать мистерию из подручных материалов — я этим и занимаюсь. Или ты собираешься сценарий вычитывать, на предмет замаскированных симпатий к Старому Режиму?

— Может, и собираюсь, — буркнул Колло, остывая. Рухнул обратно в кресло и с надеждой спросил: — И все-таки, Фабр, у тебя выпить есть? Ну, за встречу старых друзей, а? Хоть чего-нибудь, ты же запасливый, у тебя всегда было припрятано…

Обитатели Павильона Дружбы старательно готовились к празднеству, а приставленный от грозного Комитета инспектор Колло, коего отныне за глаза (в глаза все же опасались) именовали Животным, скучал и откровенно маялся дурью. Пугал молоденьких танцовщиц, выскакивая из темных закоулков, стрелял из страховидного мушкета в парке по воронам, демонстративно натачивал шпагу и в звенящей паузе тишины, когда замирает под куполом последняя звонкая нота хорового пения, громко имитировал губами конский пук. Однажды Колло приволок раздобытый невесть где потрепанный армейский барабан и затеял муштровать мальчиков-хористов, пытаясь научить их «тянуть носок» и «держать линию», чем едва не довел до сердечного припадка руководителя хора, мэтра Зильберштайна. Почтенный, невероятно серьезный и чопорный мэтр, узрев браво марширующих хористов, испытал редкий для него приступ гневливости. Последующая сцена выглядела битвой льва с попугаем. Низенький, толстенький, носатый мэтр налетел на Колло, гневно вереща и размахивая руками; Колло лениво приподнялся и рыкнул, Зильберштайн побелел и грохнулся в обморок. На крики и вопли хористов примчался Фабр, удрученно посмотрел на победителя и побежденного и только повертел пальцем у виска.

Барабан у Колло отобрали, срезав кожаную покрышку и превратив его в корзинку для бумаг.

Появление Колло словно нарушило что-то в сложившемся механизме. Больше не было полуночных вечеринок и общих встреч — приятели Эглантина терпеть не могли Колло, и чувство это было взаимным. Черная взъерошенная тень распугала всех, изгнала из Павильона непринужденное веселье, притащив взамен угрозу, необходимость постоянно оглядываться за плечо и трижды думать, прежде чем сказать.

Только Фабр, казалось, не замечал ничего. Вышучивал Колло, то злобно, то добродушно, поил за своей счет и пускал спать на диванчике за ширмой — когда Колло посреди ночи притаскивался из Комитета, зевая и топоча на весь Павильон. Несколько раз Либертина видела с террасы, как они бродят по облетевшему саду, споря о чем-то — угловато-долговязый черный силуэт Колло и заметно уступавший ему в росте, но двигавшийся куда более легко и изящно Эглантин. Странно они смотрелись рядом — противоположные и вместе с тем неуловимо схожие меж собой. Словно что-то притягивало их и одновременно отталкивало.

А меж тем начинался месяц брюмер II года Республики, он же октябрь 1793 года, где-то в окутанных туманом провинциях собирали виноград, и близился назначенный срок свадьбы Шабо и Суламиты. Было решено, что празднование состоится в Павильоне, где хватит места на всех приглашенных, а таковых набиралось немало.

— …Не приходи завтра, ладно?

Шорох опавших листьев под ногами, отчетливо различимый многоголосый шум толпы. Вязкий, текучий, назойливо ввинчивающийся в уши — на площади Революции опять идет не приедающееся народу действо, кровавая феерия в честь победившей Республики.

— Это с какой радости?

— Потому что я тебя прошу. Ты не хуже меня знаешь, Шабо завтра женится. Не порти людям праздник и единственный светлый день в их жизни. Там будет Жорж, вы непременно поцапаетесь и все закончится неизбежной дракой. Мне все едино, кто из вас выйдет победителем, я просто не хочу скандала.

— Можно подумать, везде, куда я прихожу, начинается скандал…

— А что, разве нет?

В траву с негромким «шмяк» падают с ветвей перезрелые каштаны.

— Шиповничек, а Шиповничек…

— Я же говорил, не называй меня так. Был Шиповничек, да весь вышел. Что я еще вам должен, чтобы вы оставили меня наконец в покое и дали заниматься своим делом?

Ветер приносит обрывки истошных воплей, шелестят и кружатся падающие листья.

— Думаешь, легко отделался? Затихарился тут, как паук, тянешь деньги из своей треклятой Компании, пока настоящие коммунары…

— Колло, заткнись. Ты не коммунар, ты такой же клоун погорелого театра, как и я. Сидишь за кулисами в ожидании своего выхода.

— Ерунду молотишь, как всегда… — вяло, без обычного злого энтузиазма, откликнулся Колло. Шпага волочилась за ним по дорожке, оставляя неглубокий след, похожий на след проползшей змеи.

— Тогда дай хоть какое-то разумное объяснение тому, почему ты безвылазно околачиваешься у нас в Павильоне. Что, молчишь? То-то и оно. Тебя просто убрали в ящик, Колло, от греха подальше. Учитывая все твои лионские подвиги, выходки на заседаниях Конвента и прочая, и прочая, несть им числа. Припрятали до нужного мгновения, а в умении угадывать подходящий момент и бить насмерть вашему Максимильену не откажешь… Смотри, это не за тобой?

— За мной, — Колло, прищурившись, вгляделся в остановившийся за решеткой фиакр и его седока. — Бийо притащился.

— Вот и пусть он тебя заберет и присмотрит.

Либертина не слышала этого разговора, но догадывалась, о чем говорили двое в саду, прежде чем разойтись — Колло размашистым шагом зашагал к калитке и запрыгнул в поджидавший экипаж, Фабр вернулся к Павильону. Ее всецело занимало грядущее событие: барышня Фрей, с которой она подружилась, завтра выходила замуж! Неважно, что не будет красивого венчания в церкви и поездки в открытой коляске по городу, а будет всего лишь церемония записи в книге актов гражданского состояния, зато вечером состоится настоящий ужин с танцами и маскарадом! Ей, Либертине, досталось из дворцовых гардеробных уцелевшее платье придворной дамы — с кружевами и лентами, пышными юбками на обручах и самую малость обтрепавшейся золотой вышивкой. Она даже растерялась немного, разложив эту роскошь на своей узкой кровати и призадумавшись над тем, как влезть в это сооружение.

Из Тюильри притащили стол — длинный, узкий, составляющийся из нескольких частей, накрыв его бывшими бархатными шторами с лилиями Капетов. На Скале живописно расставили свечи и факелы, и когда под вечер новобрачные и гости вступили в распахнутые двери Павильона, навстречу им приветственно грянул хор и выпорхнули амуры с крылышками.

По правде говоря, Либертина и сама не отказалась так выйти замуж. Жаль, пока ей никто не предлагал. Она рассаживала гостей по местам, раскланивалась, смеялась — потому что все вокруг казались ей лучшими друзьями и самыми близкими людьми в мире. А Колло не появился, что было только к лучшему — от него точно не пришлось бы ждать ничего хорошего.

Вечер катился своим чередом — с тостами за здоровье молодых и процветание Республики, шумом и легкомысленной болтовней. Либертина впервые увидела вблизи Отца Нации, Жорж Жака Дантона, поразившись его зверообразной, пугающей внешности, грубоватой физиономии с оспенными отметинами, и громоподобному голосу — когда он поднялся с бокалом в руке и вострубил, хрустальные подвески в люстре задрожали, сталкиваясь и еле слышно звеня. Как Либертина не старалась вникнуть в смысл его речи, в памяти остались только отдельные фрагменты, выраставшие, подобно скалам в океане, из пены многословия. Однако речь загадочным образом воодушевляла, после нее хотелось немедленно куда-то бежать и что-то делать, дабы мир немедленно, прямо завтра изменился к лучшему…