Николай Задонский - Жизнь Муравьева Страница 70

Николая Николаевича Муравьева приняли Чернышовы как самого близкого и дорогого человека. И он снова обрел тот привлекательный семейный круг, которого давно был лишен, и теперь часто проводил здесь время. Простота в обхождении, искренность чувств, свободолюбивые взгляды, непринужденный живой разговор – все эти так высоко ценимые Муравьевым человеческие качества отличали семейство Чернышовых и совершенно располагали к нему.

Суровый, державшийся бирюком и малоразговорчивый в чуждой ему среде, Николай Николаевич, бывая у Чернышовых, словно сбрасывал маску непроницаемости, открывался как человек с добрым сердцем, любезный и общительный, умный собеседник и увлекательный рассказчик.

Удивительно ли, что спустя некоторое время Наталья призналась старшей сестре в своей склонности к Муравьеву… Он нравился ей как свободолюбивый, талантливый, мужественный человек, и вместе с тем она женским чутьем угадывала некую его беспомощность в житейских вопросах и тягостную бесприютность, и в отзывчивом сердце ее все более пробуждалось желание соединить с ним свою судьбу.

Однако Николай Николаевич об этом не догадывался. Наталья Григорьевна понравилась ему с первого взгляда, и он не сомневался, что будет она хорошей, преданной женой, и породниться с полюбившимся семейством очень хотелось, но ему было известно, как резко отказалась она от предложения флигель-адъютанта… А ведь он, Муравьев, тоже, хотя и не по доброй воле, носил эполеты с вензелем ненавистного царя и являлся в какой-то степени придворным, да вдобавок был много старше ее, дочке шел уже седьмой год…

По природной стеснительности он, вероятно, и не решился бы на объяснение, если б Софья Григорьевна, оставшись с ним однажды наедине, сама не затеяла разговор о будущей его жизни. Он только что получил сообщение из Петербурга о возможном назначении его начальником штаба Первой армии и пришел сообщить об этом.

Софья Григорьевна спросила:

– А вам, я вижу, не хочется покидать Москвы! Что вас здесь удерживает?

Он признался:

– Многое. Я хотел писать книгу о путешествии в Египет и Турцию, и надо помогать в хозяйственных делах отцу. И не хочется расставаться с милым семейством вашим… я душевно приютился у вас…

– Ну, я думаю, вы не останетесь без друзей и на новом месте, – промолвила Софья Григорьевна. – И, может быть, мы скоро услышим, что в судьбе вашей произошли изменения и вы женились…

– Нет, я более никогда не женюсь, – возразил он, – не думаю, чтобы мог когда-нибудь жениться…

– Почему же? Ваши лета и обстоятельства должны бы, кажется, побудить к сему…

– Требования мои неумеренны в выборе супруги, дорогая Софья Григорьевна. Мне нужно совершенство во всех отношениях, женщина, достоинства коей сказывались бы в каждом движении и слове… Не скрою от вас, что я встретил женщину с такими качествами, но по летам ее и по красоте она может рассчитывать на союз с человеком, более отвечающим наклонностям ее сердца. И притом я не хотел бы обременять ее воспитанием ребенка, не ей принадлежащего.

– Кто же эта женщина, если не секрет?

– Сестра ваша Наталья Григорьевна. Я неравнодушен к ней, но не приступлю к предложению по изложенным причинам и потому, что знаю нелестное мнение ее о тех, кто носит эполеты с царскими вензелями…

Софья Григорьевна не дала ему объяснение закончить, рассмеялась:

– Полноте, Николай Николаевич… Как можно себя равнять! Вы же генерал совсем иного рода. Вы не услугами во дворце, а заслугами перед отечеством генеральство и ордена добывали. И Наташа прекрасно знает об этом.

– И вы… вы полагаете, что Наталья Григорьевна может меня не отвергнуть? – спросил он взволнованно.

– Уверена в том, mon cher, – ласково дотронулась она до его руки. – И не вижу причин, почему бы вам не открыться ей. O дочери беспокоиться вам не следует, сестра, полюбив вас, несомненно, полюбит и ее.

– Вы делаете меня счастливым! Отныне я брат ваш! – воскликнул он, целуя ей руки.

Предложение было принято. Обручение состоялось. В первых числах мая Чернышовы уехали из Москвы в Ярополец, где обыкновенно проводили летнее время. Туда по их приглашению отправился погостить и Муравьев.

Чудесны были эти проведенные им в Яропольце майские дни! Сближение с невестой все более выявляло сходство их понятий и взглядов, он чувствовал, что приобретает в Наташе не только верную жену, но и надежного, единомыслящего друга, и это особенно радовало. Наташа сказала однажды, что Софья Григорьевна выделила ей из майората Скорняковское имение близ Задонска. И ему невольно припомнился тихий городок, через который некогда проезжал по дороге на Кавказ. Он отыскал дневниковые записи и прочитал Наташе сделанную в них почти двадцать лет назад отметку: «Из всех уездных городов понравился мне наиболее Задонск: он выстроен правильно и похож более на большую мызу богатого помещика. Он лежит на косогоре, с полверсты от реки Дона…» Наташа задумалась:

– Мне кажется, что в твоей записи есть что-то фатальное. Кто знает, не придется ли нам жить в Скорнякове и не станет ли Задонск нашим прибежищем?

– Чему я был бы безмерно рад, – вставил он, – ибо сельская жизнь – давняя мечта моя…

– И я не стану тебе перечить, друг мой, – сказала она, улыбаясь. – Для столичного общества, как видно, мы с тобой не созданы!

В Яропольце жила тогда Наталья Николаевна Пушкина с двумя детьми – Машей и Сашей. Муравьева познакомили с нею, но большого впечатления Наталья Николаевна на него не произвела, может быть, потому, что показалась холодной светской красавицей, а вернее потому, что в своей Наташе он видел теперь совершенство, не позволявшее ему допускать никаких сравнений.

Свадьба состоялась в Яропольце 26 августа. И вскоре Николай Николаевич с женой уехал в Киев. Там находилось управление Первой армии. Муравьев был назначен исполняющим должность начальника штаба. Но и на эту службу согласился он весьма неохотно, не желая лишний раз раздражать царя и считая назначение более или менее «сносным потому только, что оно не в Петербурге, а в Киеве». Муравьев не любил северной столицы, где был ненавистный императорский двор и где было столько отвратительной для него чиновной бюрократии и праздных людей, которые, как он записал, «живут вымргаемыми пособиями и покровительствами, и промысел сей вовсе не противен их образу мыслей, в коем сильно вкоренилось понятие о данничестве трудящегося класса людей, дышащих как бы для удовлетворения праздного сословия и прихотей столицы».

8

Командующему Первой армией фельдмаршалу Фабиану Вильгельмовичу Остен-Сакену шел восемьдесят третий год, он совсем одряхлел и подписывал лишь бумаги, а все управление армией находилось в руках начальника штаба генерала Красовского, старого кавказского знакомого и сослуживца Муравьева.

Однако Красовский, которого недавно перевели в армейские войска, к административным делам склонности не питал, они были запущены чрезвычайно, особенно интендантское управление, где творились страшные злоупотребления и чиновники наживали состояния на сделках с поставщиками. Муравьеву в военном министерстве предложили создать под своим председательством комиссию для ревизии интендантских дел как в Первой, так и в бывшей Второй армии. В Киеве среди интендантских чиновников поднялся переполох. Обычно в таких случаях они откупались от ревизоров взятками, но при Муравьеве, известном своими строгими правилами и честностью, об этом нельзя было и думать. Муравьев поступал так, как подсказывала совесть, не делая никакого снисхождения ворам и взяточникам.

Впрочем, бывали и другого рода интендантские дела, справедливое решение которых требовало не только честности, но и большого гражданского мужества. Объезжая расквартированные в Подольской губернии войска, Муравьев остановился однажды в небольшом захолустном городишке, и сюда явился к нему незнакомый, средних лет, скромный по виду местный помещик Семен Петрович Юшневский.

– Я к вашему превосходительству, – сказал он, – по делу о запрещении, наложенном на имение брата моего Алексея Петровича Юшневского, бывшего генерал-интенданта Второй армии, присужденного к отбыванию каторжных работ за участие в тайном обществе…

Муравьев не был знаком с Алексеем Петровичем Юшпевским, одним из руководителей Южного тайного общества, но слышал о нем много хорошего и, выслушав сочувственно его брата, спросил:

– И вы до сей поры не пробовали хлопотать о снятии запрещения?

– Пытался неоднократно и всегда безуспешно, ваше превосходительство…

– Позвольте, почему же? Ведь, насколько мне известно, имущество осужденных участников происшествий 1825 года оставлено в распоряжении родных?

– Это так, – подтвердил Семен Петрович, – однако начальствующие лица, занимавшиеся разбором интендантских дел брата, затрудняются обычно вынесением окончательного определения…