Степан Злобин - По обрывистому пути Страница 72

— Я готов ожидать, пока вы найдете врача на участок, — возразил Баграмов.

— Пожалуйста! Можете писать заявление, — перебил Трубачевский. — Возражений не будет! Я более вас не держу… Честь имею! — Он демонстративно поклонился, как бы поторапливая Баграмова покинуть его кабинет.

Подав заявление об уходе из земской больницы и добившись через санитарное бюро получения кое-каких медикаментов, Баграмов хотел застать тут же, в земской управе, Лихарева, чтобы поделиться с ним своим негодованием в адрес Трубачевского, но даже и самая дверь статистического бюро оказалась заперта.

— Куда это все статистики делись? — спросил Баграмов у знакомого счетовода, увидев его в коридоре.

Тот тихонько присвистнул и оглянулся по сторонам.

— Патриарх наш, Федот Николаевич, с Аракчеевым передрался, расплюнулся и ушёл.

— С каким «Аракчеевым»?

— С Трубачевским. Старик набрал себе для работы на лето студентов, послал их в деревню, а председатель взъелся. Должно быть, есть у него какой-нибудь циркуляр ядовитый. Старик в амбицию. Слово за слово… И Лихарев подал в отставку, а тот принял. И всё бюро тут же давай строчить об отставке.

— И все ушли? — спросил Баграмов.

— Со вчерашнего дня. Никто не знает, как посчитать — увольнение или забастовка. Аракчеев-то-сам наглупил. Сказал, что статистиков сколько угодно выпишет.

— А мне сказал; что найдет сколько угодно врачей…

— Фелье-то-он! — шепотом заключил счетовод и исчез, услышав чьи-то шаги.

Багцамов заехал в газету.

Рощин в редакторском кабинете встретил его радостно.

— Сто лет, сто зим не бывали! Что привезли, дорогой? Материалов от вас заждались. Давайте скорее. Не написали ещё? Тогда мы попросим поговорить с вами Костю. Если некогда написать, он и сам всё напишет.

Костя вошёл в кабинет Рощина, посвежевший, даже, казалось; чуть пополневший.

— Иван Петрович, давненько! Болели? Страдали? Слыхали. Последствий в легких-то не осталось? — озабоченно спросил Костя.

— Коллегу ищете? Понапрасну! Мы живем средь полей и лесов дремучих! К нашим лёгким болячки не пристают! — отшутился Баграмов.

— А материалы газете где? Ленитесь, сударь! — сказал Костя.

Баграмов показал — дел по горло.

— Я п…понимаю, работы, конечно, много, — кивнул Костя. — Тут г…господин Сол…ломин прислал корреспонденцию с вашего участочка, — многозначительно намекнул Костя.

— Шустрый парнишка. Кажется, на заводе работы искал. Беседовал с туземцами кое о чем, — отозвался Баграмов и обратился к Рощину: — Виктор Сергеич, рассказов не вижу в газете! При новом составе редакции я ожидал, что будут рассказы Коростелева.

Рощин развёл руками:

— Не пишет писатель!

Костя безнадежно махнул рукой в сторону Рощина:

— «Патрон» заездил! Вся газета на мне. Фельетошки строчу, корреспонденции получаю — сплошное сырье, обработка берет столько времени, что рассказы забросил… И жизни не вижу — сижу в четырех стенах. Дальше чем за тридцать верст не пускает; мол, как же газета… Под…дохнешь тут!.. Вот Федот Ник…колаевич Лих…харев выручит, буду надеяться…

— Где он?

— Об…бещает идти в газету. С Трубачевским поцапался… Значит, теперь у нас будет опытный ж…журналист… Как говорится: «От…тпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему!» Он в редакцию сядет, а я буду ездить…

— А что там у вас? Как Юлия Николаевна? — спросил Рощин.

— Учиться едет в Москву, — ответил Баграмов с некоторой похвальбой, втайне гордясь, что он такой хороший и прогрессивный муж, не держит жену и отпускает её учиться. — А я ухожу с участка, — внезапно добавил он.

— З…за женой, в Москву? — насмешливо спросил Костя.

— Да нет, я сейчас тоже с тем же сатрапом сразился за Фридочку Кохман.

Баграмов передал свой разговор с председателем земской управы.

— Виттевский ученик! Старается. Статистиков разогнал. Теперь врачей утесняет. Земству приходит каюк — переходит в подполье, — сказал Рощин. — Вы знаете, — добавил он, понизив голос, — месяц назад в Москве был секретный съезд земцев. Там присутствовал и Федот Николаич. Должно быть, об этом прознал Трубачевский и жмёт со злости. Возможно даже, что есть приказ от высших на этот счёт…

— Иван Петрович, вы разрешите мне ваш материал в фельетончик? — спросил Коростелев.

— Пройдёт? — спросил Баграмов.

— Спросите «патрона». Если он не струсит — пройдёт! Веселёнький сделаю фельетончик, как ёж на свадьбе…

— Как это — еж на свадьбе? — спросил Рощин.

— Ну, представьте себе, что ежа п…позвали на свадьбу, он выпил, к…конечно, и стал танцевать… К…каково окружающей публике! Испугаетесь такого фельетончика?

— Если твой ёжик не очень напьется, то не боюсь. А вот Митрофан испугается, — сказал Рощин.

— Б…бросьте со мною играть в Митрофана! — решительно отстранил Костя это предположение. — У Митрофана миллион, и он пот…тому ничего не боится!

Вместе с Коростелевым доктор зашёл к Лихареву.

После отправки Володи Аночка ощутила провинциальную тишину и глухоту родного города, словно она приехала сюда не три недели назад, а всего только сутки.

Дня через два она начала обдумывать, сколько ей надо достать денег для поездки к Володе в Сибирь. Она ничего не сказала еще отцу, но он разгадал ее мысль, увидев раскрытый справочник железнодорожных тарифов у себя на столе.

— Несерьезна ты, дева моя дорогая, отнюдь несерьезна! — строго сказал отец.

— По-моему, признак серьезности — это серьезное отношение к людям и к жизни, — возразила Аночка.

— Бесспорная истина, сударыня! А у тебя ни того, ни другого нет! — отрезал Лихарев. — Если ты способна о чем-нибудь думать серьезно, то осознай, что ты в очень малом числе счастливейших русских девиц: ты учишься в высшей школе — и вдруг собралась променять её на печной горшок! — Лихарев близко придвинул своё кресло, наезжая на Аночку, сидевшую рядом на стуле. — Ты хочешь быть просто примерной женой и обслуживать мужа? Но прежде хотя бы скажите: откуда известно, что мужа?.. Разве он, сделал тебе предложение? Молчишь? Хорошо. Давай заниматься твоей фантазией дальше. Он, положим, не хочет остаться в ссылке, собрался бежать. Перед ним — три тысячи верст по тайге, его манит воля. А тут, изволите видеть, на ногах, как гиря, супруга-с! Очень миленькая, прелесть какая хорошенькая и умненькая, даже любимая, а все-таки гиря… «Милый мой, ты не бегай, там волки! Ты лучше сиди до конца, а я тебе кашки сварю, а то хочешь — щец или ушицы… Что за уха, да как жирна!..» Тут бедный Фока мой хвать в охапку кушак да шапку — и в тайгу… А заботливая женушка падает на постель, брыкается и вопит на весь свет: «Бросил, забыл…» Прибежит к Кащею. А что же ему сказать? Скажет: «Сама виновата: хоть и чудесная ты, уха, но про тебя еще дедушка Крылов писал. Надо было в третьем классе выучить хорошенько!..»

— Какой же ты все-таки злой, — грустно сказала Аночка.

— Ничуть не злой! — возразил отец. — Была дочь Аннушка, а стал Митрофанушка. Кричит: «Не хочу учиться, хочу жениться!..» На кой же черт было женскую эмансипацию разводить! Я не спорю, что Володька прекрасный малый, но ведь он-то пока ещё человечий зародыш…

— Ему двадцать лет, — несмело сказала Аночка.

Отец взглянул красноречиво. Взгляд его не требовал пояснений.

Она не нашлась что возразить и ушла к себе, в который раз уже с грустью вспоминая, как она вместе с отцом и Прасковьей Филипповной стояла, глядя вслед поезду, который уходил, медленно набирая скорость, пока перестала видеть на задней площадке вагона человека с флажком в руках. Взглянув на лицо Прасковьи Филипповны, Аночка увидала неудержимые материнские слезы и, только тут поняла, что её щеки тоже мокры от слез. Она растерянно оглянулась на Федота Николаевича. Но он был занят тем, что заботливо отчищал рукавом какое-то пятнышко на лацкане своего пиджака.

С замиранием сердца вспомнила она, как волновалась перед свиданием с Володей в тюрьме. Обнять и поцеловать его казалось ей необходимым для конспирации.

— Спасибо вам, милая, что пришли, не забыли, спасибо зато, что вы так хорошо назвались невестой, — сказал он ей на прощанье, с улыбкой, крепко сжав обе её руки.

И когда окованная железом калитка тюрьмы лязгнула у нее за спиной, Аночка почувствовала себя так, как будто в самом деле там, за этой тяжелой калиткой, остался самый близкий ей человек…

И как благодарна она была тогда своему Кашею, что он понял ее смятение и безо всяких расспросов, просто и хорошо, сказал: «Если хочешь со мной поспеть на вокзал, то ложись пораньше». Аночка перебирала в памяти свои давние встречи с Володей, и теперь они казались ей совсем не случайными…