Царица поверженная - Маргарет Джордж Страница 73

С самого отплытия из Египта я пребываю в аду, ибо не могу никому довериться. Теперь, оказывается, не могу доверять даже тебе. Все говорят мне, что благодаря моему браку достигнут мир. Пусть и высокой ценой, но достигнут.

Я проведу зиму в Риме. Здесь были волнения, Октавиан подвергся на скачках нападению толпы и мог бы погибнуть, не вмешайся я. Может быть, мир и наступил, но для наведения порядка предстоит еще очень многое сделать.

Как ты назвала их? Расскажи им обо мне, их отце.

Не забывай меня, молись за меня, держи меня в своем сердце, как я держу тебя в своем.

Посылаю это со всей поспешностью.

Я чуть было не прониклась сочувствием – чего он и добивался. Но что это за человек, если ему нужен «предлог», чтобы отказаться от Октавии и жениться на мне! Чья-то беременность – это подходящая отговорка для учителя или пастуха, но никак не для триумвира, властителя половины мира. И что он имел в виду, когда писал, будто я предала его? Ведь это он предпочел мне Октавиана и Октавию. Какая жалость, что он не может никому доверять! Как печально! Но разве я не предупреждала его, не твердила ему, что Октавиана следует опасаться? Вместо этого он спасает самого опасного своего противника! Раз ты не в силах покончить с Октавианом сам, не мешай толпе сделать это за тебя.

Что касается детей – я не знаю, что им говорить об Антонии. С Цезарионом гораздо легче: его отец умер и объявлен богом. Живой Антоний – слишком деликатная тема. Но с этим вопросом, к счастью, можно не спешить. Дети еще слишком малы, и рассказывать им что-либо придется очень не скоро. Сначала их нужно научить говорить.

Глава 18

Пока мы оставались отрезанными от мира, у меня было достаточно времени и для раздумий, и для восстановления сил. День ото дня я худела, а младенцы, напротив, набирали вес, словно отбирая у меня излишнюю полноту. Боль исчезла, вернулось хорошее самочувствие.

– Молодость – превосходный целитель, – сказал Олимпий, объявив о моем полном выздоровлении.

– По-моему, нужно благодарить твое искусство, – возразила я. – Разве мало молодых людей умирает до срока?

Мне пришло в голову, что двое – твой врач и твой казначей – знают тебя лучше кого бы то ни было, даже лучше тебя самой. Одному ведомы тайны твоего тела, другому – тайны твоего кошелька. Им видна полная и истинная картина твоей жизни.

– Тут помогла и удача, и крепость твоего организма. Ты живучая как крокодил.

– Ну вот, раньше меня сравнивал с крокодилом Антоний, а теперь и ты туда же. По-моему, это не совсем похоже на комплимент.

Олимпий мимолетно нахмурился, как всякий раз, когда мне случалось упомянуть Антония. А между тем у меня имелось дело, затрагивающее и Антония.

– Я ведь не внешность имел в виду, – пояснил Олимпий. – У крокодила есть ряд достойных восхищения качеств: сила, выносливость, терпение, способность приспосабливаться. Убить крокодила очень трудно, и он способен выжить в таких условиях, когда большинство других животных погибнет. Завидная особенность.

– Действительно… – пробормотала я, стараясь подступиться к главной щекотливой теме. – Я что хотела сказать, Олимпий… Твои познания в ранах и целительстве примечательны… для грека.

Теперь брови его взметнулись вверх. Он выглядел настороженно, как газель, которая подозревает, что поблизости бродит лев.

– Для грека?

– Конечно, медицинское образование у нас в Мусейоне по-прежнему самое лучшее в мире, – сказала я. – Ты последователь великого Герофила, чьи анатомические изыскания и опыт в области извлечения камней и вскрытия абсцессов – великие достижения своего времени. А какие здесь возникли теории! Праксагор и его гипотеза о кровеносных сосудах! Идея Диоскорида о природе чумы – как это увлекает! Но…

– Но что? – Теперь он действительно насторожился.

– Но это всего лишь идеи, теории. Я думаю, что теперь, когда я поправилась, ты должен отправиться в Рим на учебу, – сказала я.

– Я так и знал! – Он покачал головой. – И зачем, скажи на милость, мне ехать в Рим? Если только не шпионить за Антонием.

– Затем что я весьма ценю твой врачебный талант, но время не стоит на месте, в медицине появляются новые методы… – начала отвечать я, оставив последнюю его фразу без внимания.

– О которых ты, сама будучи врачом, разумеется, прекрасно осведомлена, – насмешливо перебил меня Олимпий.

– Представь себе, я действительно знаю, что римляне добились немалых успехов в лечении ран. И колотых, и резаных – каких угодно. Помимо знакомства с теорией их лекари имеют обширнейшую практику. Последние сто лет Рим почти непрерывно вел войны, и у врачей накопилось очень много опыта. Короче говоря, Олимпий, нечего задирать нос. Грекам есть чему поучиться у римлян.

– Как тебе?

Я пропустила эту шпильку мимо ушей.

– Говорят, они умеют удалять катаракты и зашивать раны так, чтобы они не гноились. Ими разработаны приспособления, зажимающие кровеносные сосуды, и другие, помогающие держать раны открытыми, чтобы извлечь стрелу…

– Конечно, я это знаю, – парировал он. – Неужели ты думаешь, что я не слежу за новинками?

– Но разве тебе не хочется поехать и узнать все из первых рук? Или ты настолько сильно предубежден против римлян, что готов отвернуться от полезных новшеств?

На сей раз он смутился.

– Это потребует слишком много времени, а у меня есть обязанности.

– У тебя есть способные помощники и ученики, и отлучка твоя продлится не более полугода. В марте, с открытием навигации, ты отплывешь и пробудешь в Риме до осени. За это время ты успеешь узнать много нового, а со мной ничего не случится: приглядят твои помощники.

– Мне ли тебя не знать, – возразил он. – За шесть месяцев ты способна вляпаться во что угодно.

– Обещаю выполнять все твои рекомендации.

Отчасти это его успокоило. Возможно, он и вправду нуждался в перемене обстановки, да и природное любопытство побуждало его ответить согласием.

Но теперь, по завершении первого этапа разговора, предстоял еще более деликатный вопрос.

– Есть личное дело, которое я хотела бы…

– Нет, к Антонию я не пойду. Ты прекрасно знаешь, что я терпеть не могу этого человека.

Столь прямое, без обиняков, заявление застало меня врасплох. В защиту Антония мне было сказать нечего. В конце концов, временами я сама испытывала к нему нечто вроде