Нина Соротокина - Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны Страница 74

Наконец она выдохлась и обернулась за поддержкой к своему спутнику.

— Я князь Ксаверий Гондлевский. Русская пани — гостья в нашем доме. Я готов помочь с побегом князю Козловскому.

В отличие от Лизы Ксаверий был обстоятелен. Каждая деталь обговаривалась по нескольку раз: полночь (как водится), калитка на восточной стороне замка, там ров засыпан, к самым стенам подступает дубовая роща, три лошади под седлом…

— Вы хотите устроить побег князя непременно этой ночью? — обратился он к Люберову. — Я бы повременил.

— Непременно сегодня ночью, — вихрем ворвалась в разговор Лизонька. — Разве он может ждать? О, несчастный пленник! — Опять водопад, или, как говорили тогда, падун слов.

— Вам виднее, но умоляю, пани Лиза, не надо сейчас про Павлу. Ваша камеристка уедет на следующий день в карете и встретится с вами в условленном месте.

У Родиона голова пошла кругом. У него был свой план освобождения Матвея, а то, что сейчас свалилось на голову, было полной несуразицей, пониманию недоступной. Из-за нервозности Лизонька забыла отрекомендоваться. Ксаверий увидел в этом какой-то умысел русской барышни и тоже не стал вносить ясность, в конце концов, это не его дело. И теперь Родион с полным недоумением рассматривал бойкую девицу и прикидывал, каким образом Матвей, сидя в подвале, практически за сутки, успел завести любовную интрижку, настолько серьезную, что девица склонилась на романтический побег.

— Нам пора, пани Лиза. Нас наверняка заждались в замке.

Родион пошел их провожать. Уже когда слуга подвел лошадей, он обронил фразу, о которой потом очень пожалел. Мысль его работала четко и ясно: конечно, ни в какую полночь он не пойдет устраивать Матвею побег с этой девицей, но если романтический побег все-таки состоится (девица уж очень шустра!), то не мешало бы Матвею знать, отчего Родион не явился с «тремя лошадьми под седлом». А не пришел он потому, что делом был занят.

— Передайте князю Козловскому, — сказал он, — что Шамбер объявился. Только не забудьте, это очень важно.

— Какой Шамбер? — встрепенулась Лиза.

— Он поймет.

— Шамбер — француз, я правильно вас понял? — уточнил Ксаверий.

— И старый знакомец князя Козловского.

Неисповедимы пути Господни, непредсказуемы дороги судьбы. Нам кажется, что мы все предусмотрели, обо всем договорились, и предстоящая операция сама собой пойдет, как шар по наклонной плоскости. Да, видно, стежки были корявы, те самые стежки, которыми мы наскоро сшивали клочки мыслей, расчетов и домыслов. Сшили на скорую руку, а нитка наружу торчит. За эту нитку кто-то и потянул.

Хозяин «Белого вепря» давно состоял на должности у князя Гондлевского. Осведомитель — должность древнейшая и хорошо оплачиваемая. Много народу проезжало по дороге мимо гостиницы, и обо всех интересных постояльцах князь Гондлевский был извещен. Зачастую, платя Адаму, князь просто удовлетворял свое любопытство, но иногда получал весьма интересные сведения. Адам был безусловно умен, до нужной информации цепок и с абсолютной точностью угадывал, кому в этот момент выгоднее служить — князю или сыновьям его.

Впустив Лизу и ее спутника в комнату Люберова, хозяин поспешил в соседствующую, пустующую от постояльцев каморку. И уже пять минут спустя он поспешал в замок, нахлестывая лошадь. Там он немедленно был принят.

— Побег? И в этом принимает участие мой сын? Ни за что не поверю!

Князь отпустил Адама восвояси и надолго задумался. Сразу скажем, что он поверил каждому слову хозяина «Белого вепря», только сознаться себе в этом сразу не смог. Мерзкий своенравный мальчишка! Кто мог заставить Ксаверия строить ковы против собственного отца? Конечно, русская! Она знает, что князь никогда не допустит их постыдного брака, а потому Замыслила побег. А чтоб Ксаверия получше приняли в русском войске — армии врага! — они решили захватить с собой этого молодца из подвала — прощелыгу и обманщика!

Надо было действовать. Посадить сына под домашний арест, тем более что вина его доказана, во власти каждого отца: предательство интересов дома! Но ведь арестование можно оформить по-разному. Дождаться, пока провинившийся придет в свою комнату, а там тихо, без свидетелей, выказать ему свою волю. Дальше гайдуки отведут его в подвал и посадят на хлеб и воду. Все тихо, достойно.

Но князю казалось, что такой план действий недостаточно цветист, а потому не даст полного выхода отцовскому гневу. Ему хотелось унизить сына, и он добился своего. Сцена получилась душераздирающей. Как только Ксаверий и Лиза подъехали к главному входу, гайдуки приняли лошадей. Лизонька немедленно поспешила в дом, в ее нервическом состоянии она спокойно ходить не могла, только бегала. Она уже отворила дверь, как вдруг ее остановил звонкий, яростный крик Ксаверия:

— Что вы делаете? Как ты смеешь, холоп? Поди прочь!

Лиза обернулась в испуге. Кто мог напасть на Ксаверия в его собственном доме? Глазам ее предстала ужасная картина. Один здоровенный холоп держал Ксаверия за руки, стараясь завести их за спину, а другой снимал с пояса саблю. При этом гайдуки старались не унизить достоинства барчука слишком бесцеремонным обхождением, что было совсем невозможно, потому что тот отчаянно сопротивлялся, извивался всем телом и, наконец, изловчившись, ударил одного из мучителей своих ногой в пах. Гайдук сложился пополам, но тут подоспели другие слуги.

А Ксаверий вдруг затих. Сабля с легкостью была отстегнута от пояса, завязанные веревкой руки бессильно повисли. Лиза проследила за взглядом Ксаверия — куда он смотрит так безжизненно, так униженно и почему желваки перекатываются на нежных щеках? И крик замер на ее губах. В окне второго этажа маячило бледное лицо старого князя. Безмолвный свидетель этой сцены, он не смог бесстрастно доиграть свою роль, брови его вдруг изогнулись, как у актера-трагика, а палец с подагрическими шишками строго погрозил сыну.

Ксаверия отвели не в подвал, а в нежилую часть замка, в ту самую залу, в которой учил он Лизоньку латыни: «Так проходит слава мирская…» Туда же принесли Ксаверию не хлеб и воду, а полный обед на подносе. Чтоб не задрог панич в холодной зале, ему доставили шубу на лисьем меху, заячью шапку и грубой крестьянской вязки варежки.

В те времена голодовка, как форма протеста за попранные права, еще не была изобретена человечеством, но Ксаверий, предугадав этот способ выражения несогласия, решительно отодвинул от себя еду. Он был в бешенстве. «Я вам так этого не оставлю! Пусть я с голоду подохну, но вы у меня тоже попляшете!» — с гневом восклицал он, бегая по комнате. Потом машинально отщипнул кусок хлеба, потом так же машинально хлебнул супа, установленного на крохотной жаровне. Суп был горячий, вкусный. «О, какой я болван, что не выпустил из подвала русского ночью! — рассуждал он, быстро орудуя ложкой. — Теперь все кончено, кончено, и совершенно нельзя предугадать, какой оборот примет дело».

После супа он приступил к баранине, жаренной по-домашнему. Кастрюлька с ней была упрятана в теплую муфту, поэтому жаркое тоже было горячим.

— Переперчили, — буркнул в гулкую залу Ксаверий. — И с чесноком можно было бы обращаться поэкономнее.

Мысли его текли уже по другому руслу. «А что, собственно, произошло? — размышлял Ксаверий, тщательно пережевывая мясо. — Кто-то донес батюшке, что я встречался с русскими — с тем и с другим. Ну и что? У меня нет никаких обязательств, я не клялся страшной клятвой, что освобожу князя Козловского. Да и зачем мне его освобождать? Своей цели я добился. То есть случившееся превзошло все мои ожидания. Это же надо — встретить в подвале жениха! Теперь независимо от того, выйдет князь Козловский на свободу или нет, Лиза все равно не согласится выйти за меня замуж. А это главное. А что касается князя… Лизонька девица энергичная, ей его и освобождать».

Явившийся после обеда слуга принес свечи и связку книг. Князь был крут, но справедлив и поэтому сделал все, чтоб сын не скучал в заточении. В конце концов, отца тоже можно понять. Они единомышленники, они оба хотят избежать женитьбы на русской, но князь этого не знает, а потому видит в сыне злоумышленника. Damnant quod non intelligun.[38]

Полистав книги, Ксаверий совсем успокоился и передал со слугой, что хочет видеть отца по неотложному и крайне важному делу.

— Князь может возразить: вздор, пусть сидит, никуда не пойду, — упреждал слугу Ксаверий, — а ты тогда скажешь: панич велел передать: Шамбер объявился. Понял? Повтори! Да не перепутай.

Ксаверий не собирался вымаливать у отца прощение. Просто ему пришло в голову: а не мог ли этот Шамбер быть тем самым французом, о котором толковал попавший в капкан Игнатий? И вообще эти два русских негоцианта ведут себя странно. Меньше всего их интересует покупка лошадей, а появление неведомого Шамбера почитается настолько важным, что Козловский об этом должен знать даже в узилище.