Михаил Гершензон - Робин Гуд (с иллюстрациями) Страница 8

Медведь бежал вперевалку, осторожно выбрасывая вперёд лапы, чтобы их не отдавили в толпе.

6. О ШУМНОМ ОБЕДЕ В ДОМЕ ШЕРИФА НОТТИНГЕМСКОГО

Есть у меня и для хлеба мешок,

Чтоб корки просить у порога,

Для соли мешок, для зерна, для вина,

А последний – для звонкого рога.

За отдельным столом, на возвышении, сидел шериф ноттингемский Ральф Мурдах со своей женой. Пониже, за большим столом, сидели рыцари, старшие начальники городской стражи, любимые слуги шерифа и торговый люд Ноттингема.

Прислужники внесли глиняные миски с водой, и гости ополоснули руки.

Священник прочёл молитву, и трапеза началась.

Повара на огромном деревянном блюде принесли зажаренного целиком барана. Шериф первый вытащил из-за пояса нож, навострил его о сапог и отрезал по куску себе и жене.

Блюдо с бараном обошло большой стол; под конец круга на нём осталось только несколько голых костей. Перед каждым из гостей на широком ломте хлеба дымилось душистое, щедро приправленное пряностями мясо. Вино широкой струёй потекло в серебряные кубки.

Гости, подлизывая сало, стекавшее по рукам, слушали песню заезжего менестреля. Менестрель прибыл из германского города Вормса, где сидел заточенный в темницу король Англии Ричард.

– Я спою вам песню, сложенную королём, – сказал менестрель.

Он прижал подбородком к плечу свою скрипку и запел. Дробный дождь барабанил по пергаменту, которым затянуты были окна, заглушая голос певца и плач скрипки. Три-четыре пса вертелись под столами, то и дело поднимая грызню из-за лакомой кости, а у порога распахнутой настежь двери толпились полуголые, измокшие нищие, оспаривая добычу у собак.

Рейнольд Гринлиф отведал и баранины, и голубей, и кур, и каплунов.

Менестрель пел на провансальском наречии, непонятном для шотландца. Сперва стрелка позабавила тонкая фигура менестреля, шёлковый кафтан и визгливый женский голос. Потом ему наскучило слушать, он откинулся на спинку скамьи и обхватил руками колени.

«Пищит, как девчонка! То ли дело песни отца Тука!» – подумал Рейнольд Гринлиф.

Дружный раскат грома заглушил на мгновение голос менестреля.

«А славно они сейчас проводят время в Бернисдэльских пещерах. Небось изловили какого-нибудь монаха и считают его казну…»

Он протянул руку, взял с блюда жирную жареную утку и, широко размахнувшись, кинул нищим за дверь. Вокруг неожиданной добычи началась драка. Но в это время подковы процокали по камням, и всадник, подмяв одного из нищих, круто осадил коня у самого порога.

– Привет благородному лорду шерифу и знатным гостям от сэра Стефена! – сказал гонец, опускаясь на колени перед шерифом.

Скрипка взвизгнула, менестрель сразу смолк. Вся одежда гонца была залита грязью, так что нельзя было даже различить, какого она цвета. Конь тоже казался серым. Он тяжело водил боками, белоснежные сгустки пены повисли на уздечке. Шериф встал со своего места.

– Что случилось у сэра Стефена? – спросил он.

Гонец отёр лицо подкладкой плаща и с усилием перевёл дух. Рейнольд Гринлиф вгляделся в сухое, старческое лицо, воспалённые глаза. Он не знал этого человека.

– Сэр Стефен просит благородного лорда о помощи. Моего господина постигло несчастье. Вилланы из Сайлса и Вордена подняли руку на моего господина. Они убили старосту в Вордене и посадили его голову на кол. Они разбили двери вотчинного суда в Дэйрволде и сожгли на костре все писцовые книги, податные списки, свитки зелёного воска и ренталии, все, какие там были. Они повалили судью на землю и топтали его ногами, пока он не умер…

Гонец выдохнул все это сразу и замолчал. Гости сбились в кучу.

Шериф и рыцарь Гай Гисборн стояли рядом, глядя прямо в рот гонцу. Они наперебой забрасывали старика вопросами.

– В чьих руках манор?

– Сколько воинов у сэра Стефена?

– Кто вожак вилланов?

– Когда ты выехал из Дэйрволда?

– Как, вилланы в Дэйрволде?

– Кто ещё убит?..

– Все скажу, – поднял руку гонец. – Они осадили манор. У вотчинного суда их было не меньше чем пятьсот человек. Вожаков у них, сколько я знаю, трое. Первый… – Гонец боязливо оглянулся по сторонам. Даже сквозь слой грязи было видно, как побледнело его лицо. – Разрешите назвать, благородный лорд шериф?

Ральф Мурдах подался вперёд и кивнул головой.

– Первому имя – Робин Гуд, – шёпотом промолвил гонец, и эхом отдалось в зале имя стрелка.

Гонец снова поднял руку.

– Скателок из Вордена, – назвал он второе имя. – И Билль Белоручка из Сайлса… Они обложили вотчинный суд три дня назад, на рассвете. После того как сожгли свитки, часть разошлась по домам. Вокруг манора – не больше ста человек. Сэр Стефен сам охраняет манор. Двадцать три вооружённых защищают стены…

– Как ты выбрался оттуда, старик? – перебил гонца Гай Гисборн.

– Я прикинулся, будто с ними, и показал им подземный ход в манор. Но ход был засыпан. Мне поверили, потому что я сам из Дэйрволда.

Рейнольд Гринлиф стиснул в руке тяжёлый оловянный кубок. Смятый в комок, тяжёлый кубок выпал из его руки и с глухим стуком упал под стол.

– Попомним мы тебе этот подземный ход! – прошептал он, стараясь покрепче запомнить лицо старика.

– Как звать тебя, гонец? – спросила жена шерифа.

И Рейнольд Гринлиф дважды повторил долетевший до него ответ:

– Эдвард. Эдвард из Дэйрволда.

Теперь шериф с Гаем Гисборном и другими рыцарями обсуждали, какую помощь выслать сэру Стефену. Гай Гисборн никому не хотел уступить главенства в отряде. Он заявил, что отряда, который есть в Ноттингеме, мало. К утру готовы будут двинуться в путь его ратники, прямо из замка. Гонец тотчас же поскачет назад и даст знать сэру Стефену, что помощь идёт. Манор должен держаться. Ни один виллан не уйдёт от суда.

Шериф кликнул писца. Вместе с Гаем Гисборном он сел диктовать послание сэру Стефену.

Толстый нищий загородил своим дородным телом всю дверь.

Рейнольд Гринлиф обернулся и громко воскликнул:

– Вот это нищий так нищий! Уж наверно бенедиктинец… Много постился ты на своём веку, святой отец? И куда тебе столько мешков?

– Как же, как же, благородный господин! – низко кланяясь, ответил монах, просовывая голову в дверь. – Один мешочек у меня для хлеба, если милосердие ваше пожертвует корочку бедному пилигриму. Один мешочек – для зерна, коли случится протянуть руку у порога житницы, полной даров божьих. Вот этот мешочек – для соли. А этот, – тут монах осенил себя крестом, – для вина, если милости вашей будет угодно…

– Так и быть, – усмехнулся Рейнольд Гринлиф, – для твоих десяти мешков придётся пожертвовать тебе лепту вдовицы.

Он отломил маленький кусочек хлеба и протянул его нищему.

Монах подхватил подаяние и бросился целовать руку стрелку.

– Задержи гонца, – шепнул монаху Рейнольд Гринлиф и, притворно поморщившись, выдернул у него руку. – Пошёл вон, бродяга! – прикрикнул он на нищего. – От тебя разит вином, как из бочки.

Монах согнулся в три погибели, ещё раз поклонился и окунулся в дождь.

7. О СТРАДАНИЯХ ОТЦА ТУКА

Монахам враг, шерифу враг,

Стрелкам свободным друг —

Таков он был всегда, толстяк,

Весёлый фриар Тук.

Отец Тук, тяжело пыхтя, остановился посреди дороги. Пот катился градом по его щекам вперемешку с дождём; от мокрых лохмотьев шёл пар. Ноттингем исчез за поворотом дороги, а впереди только глубокие следы конских копыт цепочкой тянулись вдоль, и каждая ямка спешила заплыть мутной пузырчатой жижей.

– Клянусь святым Кесбертом, – сказал отец Тук, – у проклятого старика четыре ноги, а у меня только две! Но я догнал бы его, если бы не эта пузатая бочка! – Он с ненавистью посмотрел на свой толстый живот. – Хлюпает, как у лошади селезёнка. Ах ты, жирный кабан, только на то и годишься, чтоб перегонять эль и мёд, перегонный котёл! И подпругу-то не сумел подрезать, толком! А уж если Маленький Джон велел задержать гонца, стало быть, дело не шутка.

Подобрав полы плаща, он вздохнул и пустился снова бежать. Дождь поредел и совсем перестал, а толстяк все бежал, с великим трудом перебирая обросшими глиной ногами.

– Стой! – воскликнул он вдруг, вглядываясь в следы на дороге. – А подпруга-то лопнула как-никак! С полчаса уж, наверное, он тут протоптался. Уж теперь я его догоню! Свернул бы он только на Сайлс. А если на Ватлинг? Ищи тогда ветра в поле!

Отец Тук выбрал высокий каштан, у которого низко начинались ветви, обхватил ствол руками и стал карабкаться вверх. Кое-как он добрался до первой ветки и перекинул через неё ногу. Ему долго не удавалось подтянуться так, чтобы навалиться на ветку брюхом, и он раскачивался, вися вниз головой, а ветер пузырём надувал мокрый плащ. Стрелок помянул, по своей привычке, святого Кесберта, а потом и святого Дунстана, и Вольфхэда, и Вульфстана, и сорок угодников, и деву Марию. Видно, дева Мария услыхала его, потому что она помогла ему вскарабкаться на скользкую ветвь. И хотя непристойно святому отцу обнажать свои телеса, прежде чем лезть дальше, фриар Тук сбросил вниз на траву изорванный плащ, показав дроздам и дятлам широкую взмокшую спину, плечи, похожие на добрые окорока, и грудь, изукрашенную хитрой татуировкой: тут были и кресты, и сердце, пробитое стрелой, и рыцарский герб, составленный из чёток, бочки и лука со стрелами. Отдышавшись немного, святой отец полез с ветки на ветку, стараясь ставить ноги поближе к стволу, чтобы не подломился какой-нибудь предательский сук.