Александр Дюма - Наполеон Бонапарт Страница 8

Все каре должны были двинуться вместе, атаковать Эмбабе и сбросить в Нил лошадей, мамелюков, укрепления.

Но Мурад не мог спокойно ждать за песчаными холмами. Едва только каре заняли свои места, как мамелюки выскочили из своих укреплений и неравными массами, не разбирая, не рассчитывая, бросились на ближайшие к ним каре. Это были дивизионы Дезэ и Ренье.

Приблизившись на расстояние выстрела, они разделились на две колонны. Первая ринулась на левый угол дивизиона Ренье, вторая — на правый дивизиона Дезэ. Каре позволили им приблизиться на десять шагов. Лошади и всадники попадали, остановленные стеной огня. Две первые шеренги мамелюков рухнули, и будто земля содрогнулась под ними. Остаток колонны, еще увлекаемый атакой, остановленный валом железа и огня, не мог и не желал повернуть назад, неумело развернулся лицом к каре Ренье. Огонь отбросил ее на дивизион Дезэ. Этот дивизион, очутившийся между двумя потоками людей и лошадей, бурлившими вокруг, выставил штыки своего первого строя, в то время как фланги его открылись, позволяя нетерпеливым ядрам вмешаться в этот кровавый пир.

Был момент, когда два дивизиона оказались полностью окружены, и все средства были брошены для того, чтобы разомкнуть эти невозмутимые смертельные каре. Мамелюки подходили на десять шагов, попадали под двойной артиллерийский и ружейный огонь, потом разворачивали своих коней, испуганных видом штыков, заставляли их вновь наступать, поднимали их на дыбы и падали вместе с ними. Сброшенные всадники ползли на четвереньках и, извиваясь как змеи, старались подрубить ноги наших солдат. И так было на протяжении более получаса, пока длилась эта страшная схватка. Наши солдаты при такой манере боя не узнавали больше людей. Им казалось, что они имеют дело с призраками, привидениями, демонами. Наконец человеческие крики, ржание лошадей, — все стихло, будто унесенное ветром, и между двумя дивизионами осталось только кровавое поле битвы, усеянное оружием и знаменами, покрытое мертвецами и умирающими, еще взывающими о помощи.

В этот момент все каре четким шагом, как на параде, двинулись вперед, замыкая Эмбабе железным кольцом. Но внезапно строй бея вспыхнул. Тридцать шесть артиллерийских орудий раскинули по равнине гром. Флотилия на Ниле вздрогнула от отдачи бомбард, и Мурад во главе трех тысяч всадников устремился вперед, пытаясь разорвать эти адские каре. Тогда наступавшие, едва оправившись, бросились на своих смертельных врагов.

Это было чудесное зрелище для орлиного взгляда, способного окинуть поле битвы. Шесть тысяч лучших в мире всадников на лошадях, не оставлявших следов на песке, кружащихся сворой вокруг неподвижных пылающих каре, задевающих их своими извивами, обвивающих их своими узлами, пытающихся их удушить, не сумев разорвать рассеивающихся, формирующихся вновь, чтобы вновь рассеяться, непрерывно меняющихся, как волны, бьющие о берег. Потом они вновь становились единой линией, подобно огромной змее, лишь иногда показывающей голову, направляемую на каре неутомимым Мурадом. И вдруг батареи укреплений поменяли артиллеристов. Мамелюки слышали гром своих собственных пушек и видели, что их расстреливают их же ядрами. Их флотилия загорелась и взорвалась. В то время, когда Мурад скребся ногтями и зубами о наши каре, три атакующие колонны захватили укрепления, и Мармон, командовавший равниной, уже громил в высот Эмбабе мамелюков, рвавшихся на нас.

Тогда Бонапарт дал знак к последнему маневру, и все было кончено. Каре открылись, развернулись, соединились и спаялись, как кольца цепи. Мурад и его мамелюки оказались защемленными между собственными укреплениями и рядами французов. Мурад увидел, что баталия проиграна. Он собрал всех оставшихся у него людей и сквозь двойную линию огня, пригнув голову, кинулся в отверстие, оставленное Дезэ между его дивизионом и Нилом. Шквалом он пронесся под последним огнем наших солдат, углубился в Гизу и секундой позже показался над ней, отступая в глубину Египта с двумя или тремя сотнями всадников, остатками своего могущества.

Он оставил на поле битвы три тысячи человек, сорок пушек, сорок груженых верблюдов, палатки, лошадей, рабов. Равнина была покрыта золотом, кашемиром и шелком. Солдаты-победители захватили огромную добычу: все мамелюки были покрыты своими лучшими доспехами и носили с собой все, что имели из драгоценностей, золота и денег.

Тем же вечером Бонапарт лег спать в Гизе, а через день вошел в Каир воротами победы.

Но достигнув Каира, Бонапарт уже мечтает не только о колонизации страны, которую только что захватил, но и о завоевании Индии через Евфрат. Он составляет для Директории записку, где требует подкрепления, оружия, транспорт, хирургов, фармацевтов, медиков, строителей, виноторговцев, артистов, садовников, продавцов кукол для народа и пятьдесят француженок. Он посылает Типпо-Саебу курьера с предложением союза против англичан. Затем, убаюканный двойной надеждой, пускается в погоню за Ибрагимом, самым влиятельным из беев после Мурада, и опрокидывает его в Сахелей. И вот, когда он принимает поздравления с этой победой, посланник приносит ему новость о полной потере его флота. Нельсон раздавил Брюэя; флот исчез, будто в кораблекрушении: никаких связей с Францией, никакой надежды завоевать Индию. Нужно было или остаться в Египте, или выйти оттуда славнее древних.

Бонапарт возвращается в Каир, празднует Рождество Магомета и годовщину Республики. Посреди этих праздников Каир восстает, и в то время, когда Бонапарт бомбит город с вершины Мокаттама, Бог приходит ему на помощь и посылает грозу. Все утихает за четыре дня. Бонапарт отправляется в Суэц. Он хочет увидеть Красное море и ступить в Азию в возрасте Александра.

Теперь его взгляд обратился к Сирии. Эпоха высадки в Египет прошла и не вернется до следующего июля. Но следует опасаться экспедиции через Газу и Эль-Ариш, так как Джеззар-паша по прозвищу «мясник» только что захватил этот город. Нужно было уничтожить его авангард, опрокинуть укрепления Яффы, Газы и Акры, опустошить страну, уничтожив все источники, чтобы сделать невозможным проход армии через пустыню. Вот и весь план. Но возможно, что он скрывает идею какой-нибудь новой гигантской экспедиции. (Эти замыслы всегда сохранялись в глубине сознания Бонапарта.) Посмотрим.

Он отправляется во главе десяти тысяч человек, разделяет инфантерию на четыре части. Ими командуют Бон, Клебер, Ланн, Ренье. Кавалерию отдает Мюрату, артиллерию Даммартену и инженерные войска Кафарелли-Дюфальга. Эль-Ариш атакован и взят первого вантоза, седьмого — без сопротивления оккупирована Гиза, семнадцатого Яффа, взятая приступом, видит, как ее пятитысячный гарнизон предают мечу. Дальше дорога продолжается триумфально. Подступают к Сен-Жан д'Акр. Тридцатого того же месяца открыта брешь, и здесь начинаются неудачи.

Командует на этом месте француз, старый товарищ Наполеона. Они вместе экзаменовались в военной школе и в один и тот же день были направлены к своим частям. Приверженец роялистской партии, Фелиппо устроил побег Сиднея Смита из Тампля, последовал за ним в Англию, а затем явился в Сирию. Столкновение с его инженерным расчетом было гораздо ощутимее для Бонапарта, чем с укреплениями Акры. С первого взгляда было видно, что оборона была построена человеком незаурядным. Обычная осада была невозможной, нужно было штурмовать город. Три атаки, одна за другой, не дали никаких результатов. Во время одного из приступов бомба падает у ног Бонапарта. Два гренадера бросаются на него, укрыв его между собой, поднимают руки, чтобы защитить его голову, закрыть со всех сторон. Бомба взрывается, и будто чудом осколки щадят эту преданность. Никто даже не ранен. Один из этих гренадеров звался Домениль. Он станет генералом в 1809-м, потеряет ногу в Москве в 1812-м и будет командовать защитой Венсена в 1814-м.

Тем временем помощь со всех сторон стекалась к Джеззару. Сирийские паши объединили свои силы и шли на Акру. Сидней Смит прибывает с английским флотом. Наконец чума, этот союзник, более ужасный, чем все остальные, приходит на помощь сирийскому палачу. Но сначала нужно освободиться от армии Дамаска. Бонапарт вместо того, чтобы ожидать ее, отступить при ее приближении, идет навстречу, сталкивается с ней и рассеивает по равнине у горы Табор. Потом возвращается, чтобы предпринять еще пять атак, бесполезных, как и предыдущие. Сен-Жан д'Акр стал для него проклятым городом, препятствием непреодолимым.

Каждый удивится, с чего это он так упорствует во взятии этой развалюхи, зачем он ежедневно рискует жизнью, теряет там лучших офицеров и своих самых храбрых солдат. Каждый укорял его за это остервенение, казавшееся бесцельным. Однако цель — вот она. Он объясняет ее сам после одного из бесплодных приступов, когда был ранен Дюрон, потому как испытывал необходимость в том, чтобы Великие сердца, подобные ему, знали, что он не играет в безумные игры.