Андрей Гончаров - Коловрат Страница 8

Сегодня Лагода была странной, какой-то печальной. Она меньше целовала Евпатия и больше гладила его руками. Она ластилась к нему и пыталась заглянуть в глаза. Было сегодня в ней что-то покорное, умоляющее. Что произошло? Уж не больна ли?

– Ласочка ты моя, – прошептал Евпатий, приподнимая лицо Лагоды за подбородок. – Что ты?

– Не губи любовь, прошу тебя, – отвечала женщина, пытаясь потереться о его грудь лицом и прижать его пальцы к своим губам. – Вспомни себя, ведь сердцу не прикажешь, а коли прикажешь, то сердце можно остудить до последнего дня своего.

– Да что с тобой?

– О Жданушке говорю, о кровиночке нашей.

– Ты об Андрейке Живко говоришь мне? – нахмурился Евпатий.

– Люб он ей, не надышится она им. И Андрей души в Жданушке не чает. Голубок с голубицей. Не губи.

– Да хорошо ли ты его знаешь? – со вздохом спросил Евпатий. – Откуда знать тебе, что счастливица Ждана с ним будет?

– А они сами поймут, им сердечки подскажут. Ведь любовь она свыше дается, она не разумом понимается, она через сердце проходит. Ты приглядись к нему, Ипатушка, может, и глянется он тебе. И статен, и при князе все время, в милости его. Ты ведь не вечен, придет время, когда другой должен будет о твоей дочери позаботиться. Ты сердце-то свое не ожесточай, помягче с ними, помягче. Ведь любовь, она любовью к нам и возвращается.

– Ну хорошо, – сдался Евпатий. – Ты за Андрейку как за сына своего просишь.

– Я не за него, я за кровинушку нашу, за Жданушку тебя прошу.

– Ну, ну… – прошептал Евпатий, притягивая к себе Лагоду. – По-твоему будь.

И она застонала, обхватила его лицо мягкими душистыми ладонями и принялась целовать так, как будто больше им не увидеться. Ее тело трепетало в сладкой истоме, сердце билось так, будто Евпатий был сейчас ее первым мужчиной. И в ответ на его ласки, на его прикосновения она выгибала спину и в голос стонала. И жаркая волна возбуждения накрыла Евпатия и увлекла его, как в пучину. И весь мир в этот миг перестал для него существовать. Он перевернул Лагоду на спину, впился огненными губами в ее губы, накрыл ее пышную грудь своей широченной сильной ладонью…

Масляный светильник горел на столе в оружейной лавке, освещая бородатые лица двух сидящих друг против друга мужей. Один рыжеволосый, с прищуром в глазах, вертел в руках кинжал, то пробуя лезвие на остроту, то взвешивая его в руке. Второй, степенный, со шрамом через угол глаза и щеку, сидел, уперев кулак в бок, стиснув в другой руке шапку с собольей опушкой.

– Ивар! – крикнул из-за стола рыжеволосый. – Носит тебя…

Большая комната терялась во мраке, куда не доставал свет маленького светильника. На стенах тускло мерцали кольчуги, кованые зерцала, железные шлемы-шишаки, которые все чаще стали появляться в русских городах из вольной степи. Мечи, кинжалы, наконечники, перевязи и ремни лежали по столам вдоль стены. Из низкой двери в дальнем углу комнаты высунулось длинное сухое лицо с жиденькой бороденкой:

– Ты никак звал меня, Алфей?

– Ты чего еще здесь? – недовольно спросил хозяин лавки.

– Так ведь ты сам мне велел счесть, сколько кузнец нам наконечников привез. Ну. Вот…

– Хватит полуночничать! Только масло жжешь без толку да свечи. Завтра проверишь. Запирай двери да ключи мне принеси.

– Это я сейчас! – обрадовался помощник. – А и то, не вижу уже… на ощупь разве что.

Слуга исчез. За стенкой он громыхал железом, явно торопился. Потом, кланяясь в пояс, поднес хозяину связку ключей на железном кольце и, получив разрешение, быстро исчез из комнаты. В глубине грохнула тяжелая дубовая дверь, послышался голос кого-то из холопов, с лязгом задвинулись запоры.

– Ты говорил, что в лавке никого? – лениво спросил человек со шрамом. – Негоже мне у тебя тут при твоих людях показываться. Разговоры пойдут, сомнения одолевать станут, веры не будет.

– Мои люди верные, они мне преданы, как псы, – откладывая кинжал, заявил Алфей. – Ну, сказывай, какие новости принес из степи?

– Не я принес, ветер принес, – без улыбки ответил человек со шрамом. – Я только перескажу, как сам слышал.

– Не тяни постромку, Наум, – покачал головой рыжеволосый, – порвешь ненароком.

– Нашему князю не долго осталось в Рязани сидеть, – стиснув еще больше шапку, ответил человек со шрамом и ударил кулаком по столу.

– Ан степняки чего решили против Рязани? Не впервой вроде?

– Ты меня слушай, Алфей, – понизил голос Наум. – Я воевода, я на коне держаться выучился раньше, чем ногами ходить. Степняки, да не те! Орда большая на нас идет. Слыхал небось, что булгарские города кто-то пожёг? То-то! И к нам уже соглядатаи повадились. Все вынюхивают, выведывают. Я сам их не видал, но верные люди доносили мне. Видели их.

– Так что же нам за корысть, Наум? Ты воевода, ты боярин княжеский, ты все знаешь, что в высоком терему думается и сказывается. Чего нам-то ждать?

– А ждать вам, люду посадскому, может, и смерти лютой да разорения. А может, еще сытнее жить будете да вольготнее.

– Это как же понять тебя, Наум? Я вот хотел бы сытнее жить. Мне разор ни к чему!

– Во-от! – вытянул вверх указательный палец воевода. – И не ты один таков. Многие не хотят разорения Рязани. А чтоб такому не бывать, надо договориться со степным народом. Им же тоже пить, есть хочется. Им коней надо подковывать, им рубахи да портки тоже носить. Они придут и первым делом спросят: а что, рязанцы, подчинитесь нашему хану? И ежели князь Юрий Ингваревич ногой топнет и скажет, что не бывать тому, тут и пожгут город. И всех смертным боем побьют степняки от мужей до стариков, до младенцев и жен наших.

– Так неужели князю и посоветовать некому? Уж очень у нас князюшка нерешителен да смирен.

– Есть советчики, Алфей. Да только как одно советуют князю, так и другое тоже. А нам надо, чтобы вокруг князя собрались люди, которые отговаривали бы его за меч браться. Нам надо уговаривать князя, чтобы с миром принял степняков. От нас не убудет, а город спасем.

– И много таких вокруг князя, Наум?

– Да сколько ни есть, а все мало. Надо верных людей собирать. Может, на вече голоса понадобятся, может, вовремя князю на ухо прошептать слова нужные. А может, кому и рты позатыкать, пока не поздно. Уж больно горячие есть.

Глава 3

Столы выставили прямо на траве слева от красной лестницы, где вечернее солнце не пекло головы дорогих гостей. Дневная жара спадала, с реки потянуло свежестью и запахом рыбы. Князь Юрий Ингваревич Рязанский во главе стола расправлял плечи и с наслаждением посматривал на своих гостей. Уважали его за ум, за смелость, за то, что не растерял земель рязанских, за то, что смирно было в его владениях, и народ не роптал, и на вече в Рязани хулу ему не кричали и в спину не плевали.

Падок был до лести князь, широким жестом велел снова и снова наполнять кубки хмельными душистыми южными винами. Слушал Юрий Ингваревич, как его славили гости дорогие, сам поднимал во славу их свой кубок из серебра. И как не поднимать, когда за одним столом сидит с ним гость любезный князь Георгий Всеволодович Владимирский. Да за ними Давыд Ингваревич Муромский да Глеб Ингваревич Коломенский. И князь Олег Красный, и Всеволод Пронский.

– Всею силою русской встанем! – громогласно заявил князь владимирский, принимая из рук холопа большой ковш с вином, которым тот разливал хмельной напиток по кубкам именитых гостей.

Приложившись к ковшу, князь Георгий сделал большой глоток и передал ковш дальше. Расправив усы, поднял над головой кулаки, погрозил в сторону восточных стен.

– Мы ль не сила, когда вместе, когда воедино все. Забудем все раздоры, князья русские. Перед лицом любого врага встанем стеной на рубежах наших.

– Сила! – вторили голоса за столом, и князья вместе с боярами хлопали друг друга по плечам и гулко били кулаками в спину. – Заступим врагу все пути на нашу землю! Не бывать такому, чтобы русич русичу не помог!

Евпатий Коловрат сидел среди рязанских бояр, каждый раз вместе со здравицами поднимая свой кубок, но пил мало. Он больше поглядывал по сторонам и прислушивался к разговорам. Гул за столами стоял сильный, но если присмотреться да внимательно последить за губами, то становилось понятно, что Георгий Всеволодович, часто наклоняясь к плечу рязанского князя, говорит ему не о битвах и не об оружии, а об охоте на лису. И Всеволод Пронский, обнимая первого воеводу рязанского Федора Юрьевича за плечо, шепчет ему не о степняках. Не иначе, хвалит красоту жены Федора княгини Евпраксии. А Федор Юрьевич только кивает с довольным видом и подбоченивается.

Мало, ох мало за этим столом сейчас говорили об опасности, что грозит всем русским землям, о сплочении. А ведь для того и собрались князья. Евпатий присматривался к боярам и видел, что каждый говорит о другом, свои дела обсуждают. Нет единства, не ждут врага, все выгадывают что-то. Евпатий поставил кубок, похлопал по плечу сидевшего рядом с ним сотника, прибывшего с Всеволодом Пронским, и встал с лавки. На него никто не обратил внимания, и Евпатий прошел к стене княжеского терема, постоял, выжидая, не пойдет ли кто за ним следом, не смотрит ли кто в спину. Нет, никому нет дела, что это один из первых воевод рязанских вдруг из-за стола встал в разгар пира.