Дмитрий Балашов - Юрий (незаконченный роман) Страница 8

В Нижнем московиты разделились. Догонять Юрия послали одного Константина с ратью. Юрий, сумев оторваться, успел перейти Суру и стать на бреге. Константин остановился на той стороне реки. Ратные подъезжали вплоть к берегу, изредка пускали стрелы, чаще переругивались. Ратиться не хотел никто, да и дико казалось – как это бить своих? Тем паче Константин не стремился перейти Суру и навязать бой Юрию. В конце концов решив, что он выполнил свой долг, Константин повел свои полки обратно. Юрий, чуть поотстав, шел следом и так же, как давеча без боя, вступил в Нижний, занял город опять. Константин отступал не останавливаясь, и Юрий вослед за ним пошел к Галичу. Ратников шатало в седлах, все потные, грязные, завшивевшие, измученные донельзя, проделавшие такой путь за считанное число дней, они только и ждали теперь отдыха и бани. Куда-то и литовская беда отступила, и княжеские несогласия стали не нужны. Впрочем, московское войско тоже вымоталось и с тихим облегчением устремлялось к дому. Мужики и ратные одинаково сожалели, что в нелепом походе этом пропустили покос. Впрочем, только-только начинался июль, и многие надеялись в остатние дни еще поправить дело – успеть бы до августа, до той поры, когда утренняя роса не сходит почти до полудня и уже нельзя ставить сушить накошенное сено – коротко русское лето! А зима – долга, и на скотину, чтобы не сдохла до весны, чтобы не пришлось кормить прутьем да лапником, – много надо!

Братья, почернелые, худые, как и все, думали только о бане да еще о том, как не потерять спавших с тела коней. Не было боев, не было и военной добычи: портов, коней, узоречья, и о том, что такое сражения, Скворцу с Глухарем еще только предстояло узнать. Война пока для них обернулась своими суровыми буднями – долгими изматывающими переходами с недоедом и недосыпом, потом и грязью, и им еще предстояло понять, что на деле война в этом и состоит, а сабельные сшибки, сражения ратей – это лишь редкие ослепительные мгновения в долготе военных переходов, и что выносливость и терпение на войне подчас нужнее ратного мужества.

Из Галича Юрий послал на Москву весть, предлагая перемирие на год. И только тогда вдосталь измученные и усталые селяне Скворец с Глухарем на загнанных лошадях воротились домой, чтобы тотчас взять в руки косы и спасать Лутонин покос. Скворцова баба крепко обняла мужа, прижалась к нему раздавшимся чревом и стояла так, уткнувшись лицом в мужево плечо. Скворец чуял, как шевелится у жены в чревах малыш, готовый вот-вот выйти на свет, и замер, боясь придавить и страшась отпустить супругу.

– Работала? – вопросил.

– Как же! – коротко ответила она и, отстранясь, глянула на милого ладу своего, любуя взором. – Жив! Воротился!

Иное творилось на Москве. Ее всю сейчас переполнял глубокий благостный покой.

Софья рвала и метала. Ее вестоноши уже достигли Витовта, и литвин готовился, ежели так падет судьба, защитить дочерь с внуком ратною силой.

На совете княжеском порешили послать посольство к Юрию, и не кого-нибудь, а самого митрополита Фотия. Владыка на сей раз не чванился, не медлил, согласился сразу. Его было дело мирить князей и укреплять московский престол. Он смотрел шире всех них и понимал, что от того, что произойдет здесь (здесь, а не в Константинополе!), зависит судьба православия, а в конечном счете – судьба всех: не только бояр и церкви, но и всего народа русского.

Глава 7

Первым, кого встретил Юрий, воротясь в Галич, была Настасья, прибывшая незадолго до его возвращения со всем двором, обслугой, дружиной и казной из Звенигорода. Юрий так и не понял толком: не успела, не захотела или не смогла Софья (не позволили братья?) захватить его казну и послужильцев. Настасья, лишь только остались вдвоем, глядя на него заждавшимися, отчаянными, молодыми глазами, кинулась на грудь, целовала в щеки, глаза, уста. И чуя, как истомилась по нем женщина, которую зовут так же, как звали его покойную жену, да не за имя ли и выбрал когда-то из всей ждавшей господинова не повеления, нет, знака одного прислуги (иное пришло уже много позже, спустя время, иное – не любовь, благодарность, скорее – «жалость»), сам Юрий помягчел, что-то, как острый шип сидевшее в груди, отпустило, отошло. Есть, есть душа, которая его любит – запросто так, любит, и все! Не глядя ни на годы князя, ни на седину, ни на его нынешние ратные неудачи. Согрела сердце, хоть и не избавила от вышних забот.

Юрий был опытным полководцем, понимал, что его нынешний стремительный бросок до Суры Поганой и назад – поражение. Хоть Нижний Новгород, не колеблясь и раз, и другой, открыл ему ворота, хоть купцы теснились к нему с дарами и чуть было не соблазнили дать бой братьям-князьям под самым Нижним Новгородом. Чего он ждал? Что всемосковское войско разом перейдет на его сторону и он победителем вступит в стольный град земли? Да, конечно, разумеется – была такая надежа! И еще там, на Суре, ждал, что обиженный покойным Василием Константин перейдет на его сторону. Тогда бы все еще могло свершиться иначе! Но московские воеводы, убежденные или застращенные Фотием, не посмели изменить Софье, и Юрий понимал, что теперь его дела могут пойти совсем скверно, ежели Фотий… Опять же Фотий! Зачем ему, православному греку, надобен литовский католик Витовт? Надеется получить от него вновь в свое управление Галицко-Волынские епархии? Думал так и злил себя, но понимал, что Фотий не из тех людей, коих возможно соблазнить подарками, и что его решение держаться сына, Василия, не куплено никем, тем паче Витовтом, а исходит из его собственных строгих взглядов на правило престолонаследия в русской земле. И когда узнал, что сам Фотий едет к нему в Галич на переговоры, был даже рад – рад концу неопределенности, рад тому, что будет говорить один на один с духовным владыкою русской земли. Иван тоже явно ждал приезда Фотия, хотя толковни с родителем об этом не было. Ожидал, верно, что владыка сумеет уговорить отца.

Настасья, спрошенная по случаю, молвила просто: – Мне ить тебя не судить! Для меня ты весь – свой, родной, роднее нет! Как решишь – так и будет ладно!

Юрий смолчал в ответ. Про себя подумал – тоже, верно, ждала, что братья поддержат его, и только не хочет ему в этом признаться.

Июль истекал зноем. Неживые громоздились в вышине белые облачные горы, громоздились и таяли, не загораживая солнца и не давая дождя. Уже протянулись ровные ряды душистых, еще не обветренных копен (или стогов) по лугам – за городом кончали косить, и князь снова отряжал освободившихся мужиков на дело – чавкала под лопатами земля, скрипели груженые телеги. Вал нового города рос на глазах. Юрий, останавливая коня, наблюдал за работой. К нему подбегали старшие, городовой мастер докладал, что и как, показывал, где станут костры, где – главная проездная башня с подъемной решеткой ворот и часовенкой в завершении, как пройдут рвы, забирающие воду из речки. Юрий кивал рассеянно. Все это уже было обговорено заранее! Прикидывал, успеют ли городовые мастера поставить острог до осени, ежели к городу подойдет московская рать. Порою взглядывал, щуря глаза, на ослепительную под солнцем гладь озера, думал. Удивительно шла его жизнь! Ему было шесть лет, когда бесчисленные рати, собранные его отцом, уходили на Куликово поле. И до сих пор помнится, как ему самому хотелось тогда в поход! Под музыку труб, верхом на широкое поле. «Широкое поле» видел он, когда лежал в бреду четырнадцатилетним отроком, и прислуга тряслась, думая, что княжеский сын умирает. Он же знал, что не умрет! И скоро выстал, и в том же году отец «подписал» его грамотою равным братом своего двоюродного дяди, грозного московского воеводы Владимира Андреича Храброго. Не тогда ли и началась в нем тоска по вышней власти? Или тогда, как Василий застрял в Орде, и не ведали – выберется ли живым оттуда? А Федька Свибло, возлюбленник отцов, нашептывал ему, что де-он, Юрий, более Василья достоин вышней власти? Но брат воротился из Орды кружным путем, познакомясь в Кракове с Софьей, дочерью Витовта. Женись он у себя, на Руси, и все могло бы пойти иначе!

Через год умер отец. А еще через три был его первый настоящий поход на Новгород с Владимиром Андреичем. Юрий умел учиться и многое постиг и запомнил с того памятного первого похода с дядей. Узнал, что война – меньше всего сабельный блеск, а больше всего – портянки да подковы, что важнее бывает достать овса и накормить коней, чем вести ратных в лихие конные сшибки, что побеждает в конечном счете армия, в которой лучше организованы тыл, связь, снабжение, и что без толку зорить, а тем паче жечь селения, находясь на своей земле, вовсе не стоит.

Был еще поход на Торжок, была война с казанскими татарами – поход, которым он гордился до сих пор. Были походы на Двину, присоединение Вятки, которая после смерти Анфала передалась ему, Юрию. Были иные походы и ратные успехи. Было строительство каменного Троицкого храма в Сергиевой пустыне. (Чего Юрий не забывал никогда, так это того, что его крестил сам Сергий.) По его настоянию и его серебром иконостас храма расписали Андрей Рублев с Данилою Черным. Было многое… И было постоянное, изводящее ожидание – вот умрет Василий, дети мужеского пола от Софьи умирали один за другим, и он, Юрий, станет вослед брату великим князем Владимирским. И все иное отходило, а то уже и отошло (годы свирепо убивали желания), а это – осталось. И сейчас, что бы ни произошло, ежели бы… «Ежели» додумывать не хотелось. Но неужели так и останется, что ребенок Василий на престоле, литвин-католик Витовт за его спиной, а все прочие почтительно слушают Софью Витовтовну? Что произошло с Русью?! Что, прах его возьми, произошло с гордою землею славян?!