Михаил Казовский - Евпраксия Страница 8

— Это он с испугу. Тронулся от страха. Больше ничего.

Миклош согласился:

— Может быть, и так. Только упаси вас Господь оказаться ночью посреди Заколдованного леса!

Лес действительно выглядел мрачнее, чем Венский: мшистый, старый, весь какой-то опрелый и темный; непогода и отсутствие солнца завершали безрадостную картину. Ветер налетал на засохшие кроны и обламывал сучья; те, хрустя, падали на землю. Женщины от этого вздрагивали.

— Конский топот, нет? — неожиданно прислушался немец.

Венгр, ехавший на козлах рядом с ним, вытянул встревоженно шею:

— Разве? Показалось. Вроде никого.

Но мгновение спустя стук копыт обозначился совершенно явно.

— Кто-то догоняет.

— Да не может быть. Почему за нами? Просто едут.

— У меня дурное предчувствие, — заявила Ксюша. — А нельзя ли свернуть с тропы и укрыться за деревьями?

Провожатый ответил:

— Нет, нельзя сворачивать, может выйти хуже: это ж Заколдованный лес!

Оставалось ждать в неопределенности.

Вскоре на дороге появилась четверка всадников. Увидав повозку с Евпраксией и Паулиной, все они, привстав в стременах, радостно загикали. И, нагнав экипаж, осадили Хельмута:

— Стой! Стоять! Приехали.

Евпраксия спросила их по-немецки, пряча за разгневанностью волнение:

— Кто вы, господа? Что вам нужно?

Карл Головорез — как вы догадались, во главе налетчиков был приятель сторожа деревенской часовни, — ухмыляясь, проговорил:

— Мы грабители, с вашего разрешения... И нужны нам денежки, что лежат у вас в сундуке... — А потом добавил: — Если отдадите безропотно, то отправитесь дальше с миром. Станете капризничать — будем применять силу.

Воцарилось молчание. Евпраксия повернулась к служанке и дрожащим голосом прошептала:

— Я, пожалуй, выполню их желание. Как считаешь?

— Видимо, придется. Денежки накопятся, а вот жизнь одна.

Ксюша согласилась и, взглянув на Карла, громко произнесла:

— Вот, берите. Он стоит у меня в ногах и закрыт рогожей.

Два разбойника спрыгнули с коней и, приблизившись, взялись за рогожу. Неожиданно Миклош, выхватив клинок из-за голенища, ловким движением перерезал горло одному из бандитов и, пока тот, хрипя и падая, упускал ручку сундука, поразил второго, яростно вонзив лезвие под ребра. А потом, оскалившись, обернулся к Карлу:

— Ну, приятель, получил по заслугам?

Но Головорез тоже был не промах. Он достал прикрепленную к заднику седла деревянную палку, на которой болталась цепь с металлическим шариком, сплошь утыканным острыми шипами, и, раскручивая цепь, засвистевшую в воздухе, двинул лошадь на венгра. Тот пытался отбиться, но, понятное дело, положение пешего и конного не равны; шарик обрушился на голову Миклоша и в мгновение ока проломил ему череп. Парень рухнул на землю как подкошенный.

А Головорез, продолжая размахивать палкрй, прорычал зловеще:

— Ну, кто следующий? Я предупреждал...

Ксюша отозвалась:

— Не сердитесь... простите... забирайте сундук, пожалуйста...

Карл ответил:

— Убирайтесь прочь из повозки! Станьте сбоку. Руки на затылок! — И перевел глаза на Хельмута. — Эй, а ты что сидишь, болван? Становись рядом с ними. И давай без глупостей!

Кучер слез с облучка и покорно присоединился к женщинам. А четвертый разбойник караулил, чтоб они не сбежали. Тут главарь увидел, что служанка по-прежнему прижимает к себе ребенка.

— Я кому сказал: руки на затылок!

Паулина взвилась, точно взнузданная кобыла, и в ответ заорала на него:

— Ты ослеп, кретин? Как прикажешь поступить с дочкой? Бросить на обочину?

— Мне плевать! Руки на затылок!

— Да пошел ты!..

Карл опять поднял палку над головой, засвистела цепь, и проклятый шарик был готов уже поразить строптивую горничную. Но внезапно Евпраксия оттолкнула ее и воскликнула, обращаясь к Головорезу:

— Нет! Не сметь! Бог тебя покарает!

Тот не внял ее причитаниям и нанес удар. У Опраксы потемнело в глазах, и она осела на глинистую дорогу...

Пролежав без движения неизвестно сколько, постепенно пришла в себя, начала слышать, приоткрыла глаза.

— Ваша светлость, ваша светлость, очнитесь! — говорил Хельмут, теребя ее за плечо. Он стоял на коленях, мокрый, перепуганный, с крючковатым носом, чуть ли не касающимся верхней губы, волосы стояли торчком.

Сумерки сгущались. Дождь по-прежнему моросил.

Киевлянка попробовала подняться, голова ее снова закружилась, а из горла вырвался стон. Подняла руку и ощупала рану на голове; та саднила сильно и сочилась кровью, но была не смертельна, даже кость осталась целой. Кучер произнес радостно:

— Господи Иисусе, слава Богу, вы живы!

Морщась, Евпраксия спросила:

— Где грабители? Паулина где?

Немец запричитал:

— Ой, не поминайте об этом... Мы остались втроем: вы, да я, да еще малое дитя... больше никого...

— То есть как? — Женщина окончательно пришла в себя.

— Никого, никого, ваша светлость. Лиходеи забрали нашу конягу и деньги. Миклош умер еще при вас. А несчастную Паулинку, наклонившуюся над вами, тот, второй, поразил дубиной. К сожалению, насмерть...

— Боже мой! — задрожала Ксюша. — Где она? Где она лежит?

— Тут, недалеко. Подымайтесь, я помогу...

Увидав мертвую служанку, бывшая императрица

заплакала, стала гладить безжизненное тело и просить прощения. Скорбные стоны княжны,прервала девочка, заскулившая рядом в кульке.

— Свят, свят, свят! — бросилась к ребенку Опрак-са. — Эсти, дорогая... Вся промокла, продрогла... и еды у нас никакой... Хельмут, посмотри там в повозке — кринка со сметаной... Может, не разбилась?

Нет, по счастью, была цела. Евпраксия, перенеся малютку под матерчатый верх экипажа, попыталась накормить ее с ложки. А возничий, орудуя выроненным Миклошем ножом, вырыл в песчаной почве небольшую яму и соорудил из еловых веток корявый крест. Подошел к повозке:

— Надо бы предать убитых земле. Поклониться их праху.

— Да, сейчас иду.

Встали на колени у могильного холмика, низко поклонились. И, молясь, призвали Господа пропустить души Паулины и Миклоша в Царствие Небесное.

Вечер постепенно сделался непрогляден. Хельмут предложил:

— Не заночевать ли на месте? Разожжем костер и чуток погреемся. Я улягусь под днище, вы с девчушкой — в повозке. На заре побредем к жилью.

— Нет, идем немедля! — приказала та. — Я здесь не останусь. Заколдованный лес — понимаешь? Жуткое, проклятое место! — Помолчав немного, объяснила грустно: — Все равно не смогу уснуть... Лучше уж идти. И в движении, в действии разогнать тоску. А потом, боюсь за Эстер. Ела плохо, и сметана заменить молоко не может. Где-йибудь под утро мы разыщем кормилицу.

— Ну, как знаете, воля ваша.

Немец взял на плечо сундучок княжны с неразграбленными вещами — нижними юбками и рубашками, несколькими книжками и пергаментами, металлическим зеркальцем и заколками для волос; Евпраксия прижала к груди сверток с девочкой, и, благословясь, отправились в путь.

Шли небыстро, в полной темноте, различая дорогу только иногда, если между туч проглядывала луна. Дождик перестал, но земля под ногами сохраняла влагу, и, не приспособленные к длительной ходьбе, туфли Евпраксии быстро пропитались водой, стали хлюпать и чавкать. Да еще Хельмут нагонял страху:

— Как бы волки не объявились. Если стая — разорвут в клочья...

Где-то из дупла ухал филин, и его дикий хохот заставлял леденеть в жилах кровь. У княжны от ужаса и ночной прохлады начали стучать зубы, волны дрожи прокатывали по телу. «Господи, — шептала она, — сохрани меня и прости. Я была верна тебе, Господи, и не отреклась от Креста, как того желал Генрих. Столько мук и невзгод претерпела стойко... стыд, позор и презрение окружающих... смерть друзей и любимого сына... Неужели, Господи, Ты теперь меня не помилуешь и не выведешь на свет Божий?»

Лес внезапно кончился, и они пошли по бескрайнему глинистому полю, комковатому и еще не вспаханному. Тут безумствовал ветер, бил то в спину, то в грудь, норовя свалить с ног. Вдруг дорогу им преградил забор.

— Ох, никак жилье? — удивился Хельмут. — Без причины загородки в поле не ставят...

И действительно, лунный диск, промелькнувший в тучах, осветил в низине деревенские домики. Совершенно окоченевшие странники, несмотря на тяжесть в ногах, устремились по склону к вероятному крову. Принялись дубасить в первую попавшуюся дверь. И — о счастье! — четверть часа спустя грелись у огня, лакомились бобовой похлебкой и отдали Эстер хозяйке, у которой у самой оказался новорожденный и она согласилась покормить своим молоком бедняжку... А какое блаженство испытала вчерашняя государыня, растянувшись на твердой крестьянской лежанке, — не сравнимое даже с тем, что порой возникало у нее в царственных покоях!..

Поутру напросились в телегу к одному из соседей, направлявшемуся в Дьёр с несколькими бочками сливочного масла. В небе сияло солнце, рыжая кобыла весело махала хвостом, отгоняя оводов, а спокойный сытый ребенок безмятежно дремал на коленях Опраксы. Неужели Небо вняло ее мольбам и теперь все у них сложится по-доброму? Зря надеялась. Не успели они оказаться в крепости, как попали в плен к зорким караульным. «Что за люди? Чем докажете? Есть при вас верительные грамоты?» — сыпались вопросы. Ссылки на разбойников выглядели сказками. А поверить в то, что усталая хрупкая женщина в перепачканном глиной одеянии — бывшая императрица Адельгейда, было невозможно.