Александр Грязев - Чтобы свеча не угасла Страница 8

Наступил второй день, как горят над Доном костры. Рыщут на том берегу на усталых конях по полям и лесам ближние и дальние сторожи. То и дело скачут от них к великокняжескому шатру гонцы с вестями о движении мамаева войска. Доносят вестники, что татары уже подошли к Гусиному броду, а это всего в одном дне пути от Дона.

С утра, как взошло солнце, в шатре великого князя Дмитрия собрались на скорый совет воеводы всех полков. Недолог был разговор, и князь великий объявил свою волю: перейти Дон и исполчиться на Куликовом поле вдоль правого берега Непрядвы. Каждому полку мосты через Дон мостить и броды искать для переправы.

Застучали топоры в прибрежных лесах и дубравах. Потянулись к воде вереницы лошадей с бревнами. Мастера-городники связывали бревна льняными и лыковыми веревками в широкие плоты, опускали на воду, составляя наплавные мосты для пешцев.

Переправу начали не мешкая. Первыми в этот день перешли Дон и стали на том берету полки правой и левой руки, да передовой пеший. Лишь большой великокняжеский полк еще оставался на левом берегу Дона: его место на Куликовом поле как раз почти напротив переправ.

Все воины готовились к завтрашнему дню: мылись в реке, надевали чистые праздничнее рубахи, причесавшись и прибравшись, шли в походные полотняные церкви, где полковые попы причащали их и отпускали грехи. Таков уж был у русских мужиков обычай: в бой идти как на пир, а если придется на том пиру опьяниться и голову сложить, то только чистыми и душой и телом…

…Затухала вечерняя заря, предвещая ведренный день. Тихо было в стане русских воинов на обоих берегах Дона. Только слышались негромкие разговоры у костров, на которых готовилась в котлах пища — последняя трапеза перед боем, да какой-нибудь гусляр, будто сказывая о чем-то, неторопливо перебирал звончатые струны гуслей.

Онфим, Кузька и воины из их десятка тоже сидели у костра. В котле пузырилась просяная каша, густо сдобренная чесноком. Белозерцы пришли к Дону под началом самого князя Дмитрия. Когда уряжали полки на Девичьем поле под Коломной, он взял белозерские дружины к себе в большой великокняжеский полк.

Кузька поддел деревянной ложкой каши из котла, попробовал и повернулся к Онфиму.

— Поди добра, дядя Онфим?

Онфим не торопясь достал из-за голенища свою ложку, завернутую в тряпицу, вытер ее и сам попробовал варево.

— Кажись, добра. Сымай.

Котел сняли и поставили для остуды в неглубокую яму. Все уселись вокруг.

— Ну, братцы, начнем, благословясь, — Онфим перекрестился и постучал о край посудины.

Кто-то протянул Онфиму глиняную кубышку, оплетенную берестой.

— У отца Никодима от причастия осталось. Мед…

Онфим отложил кубышку в сторону.

— Сам не буду и тебе не велю. Вот завтра будет пир, там и выпьем каждый свою чашу. А сегодня грешно. Завтра нужна голова ясная, глаз зорок и рука крепка. Да и праздник завтра — Рождество Богородицы…

Из темноты к костру вышел Андрей Хват, бывший у князя Федора. Тот собирал к себе всех сотских и десятских. На Андрее ульяницына рубаха с вышитыми синими цветами по подолу.

— Садись, Андрюха, да сказывай, какие вести принес, — Онфим подвинулся, освобождая место рядом.

— Весть одна. Мы на заре переходим Дон. На том берегу сторожа языков добыла. Те говорят, что Мамай стоит станом в семи верстах отсюда. А еще князь Федор сказывал, что иные воеводы хотели бы на этом берегу бой принять, да великий князь по-своему размыслил. Мы, говорит, сюда не затем пришли, чтобы реку Дон стеречь, но избавить русскую землю от разорения.

— Так и быть должно, — заговорили ратники.

— Это по-нашему. Зачем тогда столько верст было топать.

— А татар-то много ли? — спросил Кузька.

— Множество несчетное. Да ты ужели боишься?

— А чего бояться? Нас ведь тоже сила немалая. Почти вся Русь собралась. Так неужели забоимся этих обрезанных идоложрецов. Били их на Воже-реке два лета тому, побьем и завтра.

— То правда, — согласился Хват. — Татар бить можно и побеждать можно, но на Воже-реке их было менее, чем теперь. Мамай набрал наймитов из многих земель: фрягов, хосогов, яссов, буртасов, жидов кавказских и иных.

— А я, братцы, вот что скажу, — вступил в разговор Онфим, обращаясь к молодым воинам. — Татары ведь как бьются? Они будто ножом врезаются в ряды и отсекают десяток-другой ратников, а потом секут и колют. Это их любимое дело. Вот и выходит, что нам нужно держаться вместе крепче, да тем же делом и татар бить.

— И чего это они на нас прут таким числом несметным? — Задумался Кузька.

— Мамай хочет отомстить великому князю Дмитрию за свое побоище на Воже, да за то, что дань ему не платит, — сказал Андрей.

— Так-то так, — вновь заговорил Онфим. — Но еще я думаю, что все это от наваждения дьявольского. Идут иноплеменники на нас из-за грехов наших. Из-за неправд, братоненавидения, сребролюбия, суда неправедного. Забыли мы заветы предков наших, вот бесы и ввели нас во грех.

— Андрюха, а в твоей книге об этом прописано? — спросил Кузька.

— В ней про все прописано, и об этом тоже, — ответил Андрей и, взяв в повозке книгу, раскрыл ее и прочел: — «Бесы ведь, подстрекая людей, во зло их вводят, а потом насмехаются, ввергнув их в погибель смертную… Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты. Тем-то они и прельщают людей, что велят им рассказывать видения, являющиеся им, нетвердым в вере, одним во сне, а другим в мечтании. Больше же всего через жен волхования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину, Потому и в наши дни много волхвуют женщины чародейством. Но и мужчины неверные бывают прельщаемы бесами, как это было в прежние времена. При апостолах ведь был Симон волхв, который заставлял волшебством собак говорить по-человечески и сам оборачивался то старым, то молодым или кого-нибудь оборачивал в иной образ в мечтании»…

— Так, стало быть, вороги наши не хотят, чтобы на русской земле единение было? — сказал Кузька.

— Это им как серпом по пальцам, наше единство, — ответил Онфим.

— Тогда мы завтра победим! — убежденно заключил Кузька.

— Это почему же? — опросил Андрей.

— А потому, что собралась здесь вся Русъ в единстве своем. Так кто же может сейчас против нас устоять…

Внимательно слушали воины-небывальцы наставления Онфима и Андрея Хвата. Долго не ложились они спать в этот вечер, разговаривая и вспоминания свою жизнь до этого похода, близких своих и Белое озеро, от которого ушли за сотни верст.

…На востоке посветлело небо. Наступал новый день — восьмое сентября тысячи триста восьмидесятого года.

Пронзительный звук боевой трубы, несшийся от великокняжеского шатра, разорвал тишину над большим полком, нарушив неспокойный сон воинов. И тотчас же, будто откликаясь, со всех сторон заиграли другие трубы, забили бубны и барабаны. Ратники седлали коней, одевались в боевые доспехи и становились в ряды. В строй вставали все. Даже полковые попы со своими причетниками, скинув рясы, обряжались в железные рубахи.

На высоком месте берега, мимо которого спускался к реке большой полк, стояли несколько всадников, наблюдая за переправой. Один из них был на рыжем коне и в богатых одеждах. Чуть позади него рында[10] держал в руках чермное[11] великокняжеское знамя, с которого большими и грустными глазами смотрел на воинов печальный лик Спаса.

— Гляди, Андрей, сам князь великий, — Кузька кивнул в сторону всадников.

— То не он, а московский воевода Михайла Бренк. Ему князь Дмитрий свои одежды и коня отдал, а сам в простые облачился. Вон он, стоит в сторонке.

Всадник, на которого показал Андрей, сидел на вороном коне, в колонтыре из досчатой брони с короткими рукавами и в простом железном шлеме…

Великокняжеский полк, переправившись на правый берег Дона, занял свое место вдоль берега Непрядвы, впадающей в Дон чуть выше переправ. Когда последние ратники ступили с мостов на берег, мастера-городники обрубили веревки и разрушили опоры, чтобы ни один не помышлял об отходе назад, за реку. Мосты развернуло течением и прибило к опустевшему берегу…

К десяти часам утра солнце и ветер разогнали туман и открылось перед воинами Куликово поле во всю его ширь и даль. Кузька Сухоруков въехал на пригорок и с интересом глядел на открывшуюся перед ним картину. Трудно было назвать полем эту холмистую землю, зажатую в огромной излучине Непрядвы и Дона, изрезанную мелкими ручейками и овражками с кустарником и березовыми рощицами по берегам. Из края в край Куликова поля на четыре версты раскинулась в ширину русская рать, похожая сверху на огромную птицу, распластавшуюся по земле. Голова ее — передовой полк, тулово ее — большой великокняжеский, крылья ее — полки правой и левой руки, хвост ее — запасный полк. А в опричном месте в дубраве, что примыкала к полку левой руки, скрылся засадный полк, ожидая своего часа. Плотными рядами стояли тысячи ратников. Играли солнечные блики на их боевых доспехах, трепетали на ветру красные лоскутки в шишаках шлемов, колыхались над рядами знамена и хоругви. А сколько разномастных коней под всадниками: вороные и карие, гнедые и караковые, бурые и соловые, пегие и каурые, чалые и рябые, буланые и саврасые!