Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 1. Батист Страница 8

Он делал свои четыре круга вдоль стен.

И успокаивался.

Глава вторая

Ла-Манш (1914)

Пловцы через пролив Ла-Манш пересекают его в тяжелых условиях: холодная вода (пятнадцать-восемнадцать градусов летом), волны и ветер (заплывы проходят при волнении до четырех баллов по шкале Бофорта включительно), а также течения, вызванные приливами и отливами. В связи с этим за всю историю пролив Ла-Манш смогли преодолеть восемьсот сорок человек (по состоянию на начало 2008 года) – это меньше числа людей, покоривших Эверест.

Первым в истории человечества пролив Ла-Манш переплыл британский пловец Мэтью Уэбб в 1875 году за двадцать один час сорок пять минут. Первая женщина переплыла пролив в 1926 году за четырнадцать часов тридцать одну минуту (Гертруда Эдерле, США).

Всего же, как говорят справочники, пловцов через Ла-Манш было за сто тридцать четыре года около семи тысяч. Из них переплыли Ла-Манш восемьсот сорок человек.

Куда же, черт возьми, делись все остальные?

В Дувре, на английском берегу, стоят два памятника. Один – капитану Мэтью Уэббу, первому человеку, переплывшему пролив (и, кстати, погибшему через восемь лет после этого при попытке преодолеть Ниагару), другой – тем, кто не доплыл до противоположного берега.

Заплыв Уэбба – исторический момент, это был первый официально зафиксированный рекорд, а вернее, официальная удачная попытка пересечь Ла-Манш вплавь. Попытка долгая, растянувшаяся почти на сутки. Правда, какой-то немец в 1920-х годах умудрился переплыть Ла-Манш еще медленнее – за двадцать шесть часов. Для сравнения: современные подготовленные пловцы пересекают Ла-Манш за семь-восемь часов (скорость женщин и мужчин отличается как раз примерно на этот час).

Капитан Мэтью, толстый рыжий немец, плывший целых двадцать шесть часов, американка Гертруда Эдерле, заставившая плакать от бессильного отчаяния многих мужчин, так и не переплывших Ла-Манш, – все они отнюдь не были слабаками. Отличие их скорости от скорости пловцов конца XX – начала XXI веков в целые разы объясняется не только разницей в стиле плавания (а также в тренировках, физической подготовке), как думают многие.

Нет, разница была в другом. Их тормозила сама неизвестность.

До Мэтью Уэбба никто не знал, можно ли переплыть Ла-Манш в принципе, именно капитану предстояло это узнать.

Остановившись в гостинице задолго до намеченной даты, он настойчиво выяснял у местных жителей, известно ли им что-нибудь о людях, когда-либо преодолевших пролив вплавь. Или хотя бы попытавшихся это сделать.

Однако угрюмые крестьяне молчали. Никто из них не знал о таких людях, не знал, можно ли это сделать вообще. Зачем, если есть лодки?

Неизвестность, таившаяся в нескольких часах от берега, давила на плечи Уэбба настолько сильно, что понемногу он начал нарушать спортивный режим. После каждого тренировочного заплыва ему приходилось выпивать целый стакан дешевого коньяка или кальвадоса, чтобы согреться. Ничто другое не помогало: ни шерстяное одеяло, ни теплые носки, ни чай с медом. Именно холод, как понял Уэбб, и станет его главным противником на пути через Ла-Манш. Холод и неизвестность.

Ему было страшно.

Именно поэтому в первый раз, 4 или 5 августа 1875 года, когда он засек время, показал его газетчикам и вошел в воду, уже через три часа после начала заплыва Уэбб вдруг остановился и повернул назад. Он решил взять еще две недели на подготовку и заказать себе другую сопровождающую лодку, побольше.

Капитан не был самоубийцей и вовсе не хотел умирать. Но когда он заказал себе лодку побольше, то внезапно понял, что помешало ему при первой попытке – отсутствие готовности к смерти. Именно ее недоставало ему в тот первый раз.

И тогда он отказался от лодки. Решил, что не будет торопиться. Будет ждать, пока неизвестность сольется с ним, станет частью его существа…

Когда берега уже было не видно и Уэбб понял, что холод на середине пролива в сочетании с сильным ветром значительно превосходит его худшие опасения, то вдруг ощутил переполнявший его огромный восторг. Он был готов, он мог умереть! Чувство было так прекрасно, что капитан совершенно забыл о правильных движениях, ритме и дыхании и просто болтался на волнах, благодаря Бога за то, что тот дал ему пережить эти волшебные мгновения.

Затем его дыхание стало спокойным и ровным, тело вновь достаточно прогрелось, и он увидел солнце, прилипавшее к его коже и глазам, как женщина. Женщина, сомлевшая от любви…

Когда Даня Каневский в июле 1914 года сошел с поезда из Клермон-Феррана в маленьком городе Кале, он уже примерно представлял себе, что следует делать пловцу и чего он должен бояться. За долгие годы, прошедшие с 1875-го, то есть без малого за тридцать лет, все это стало более или менее прозрачно. Было понятно, например, что, с одной стороны, пролив переплывают только те, кто не брезгует суровой и тщательной подготовкой, люди тренированные и сильные, как капитан Уэбб. С другой стороны, было понятно и то, что главным фактором остается готовность к неизвестности, спокойное предвидение возможной смерти, даже некоторый восторг при виде ее, – и тут наивный любитель мог дать фору матерому профессионалу.

Однако Дане с самого начала мешала некая неопределенность.

Дело в том, что он прибыл на атлантический берег не один, а в сопровождении некоей девицы, Марии Витковской, также российской подданной, но уже давно проживавшей с родителями во Франции. Это само по себе было редкостью – когда пловец привозил особу женского пола. Но даже те редкие пловцы через Ла-Манш, которые осмеливались брать с собой в компанию жен, девиц сомнительного поведения, а также постоянных любовниц, имели в виду все-таки совсем иное, нежели Даня.

Те, кто приглашал любимых женщин постоять на берегу и помахать платочком, хотели от них тепла, заботы и восхищения. То есть, прямо говоря, неутихающей, в той или иной форме, женской любви.

У Дани с Мари были совсем иные отношения. Они даже поселились в разных гостиницах. И не только из соблюдения внешних приличий. Даня готовился к заплыву совершенно отдельно, уходя довольно далеко, на пустынный берег, где подолгу стоял у воды, а потом плавал в море несколько часов. После чего он приходил в свой маленький отель, пил чай, обедал, читал газеты и только вечером встречался с Мари на променаде, или в кафе, или в музыкальном зале.

Мари, девушка довольно рослая, ходила по набережной в туфлях почти без каблуков, с зонтиком от солнца, в простых, но каких-то немного странных платьях, призванных скрыть некоторые особенности ее фигуры, и вела себя как обычная одинокая мадемуазель на отдыхе, не ищущая знакомств, но, в общем, ничего не имеющая против них. Она подолгу сидела в платных купальнях, опустив длинные тонкие ноги в воду, посещала все, буквально по очереди, прибрежные заведения, чтобы отведать местных кушаний, долго пила кофе после обеда, читала, иногда брала коляску и уезжала осматривать окрестности. То и дело ее можно было встретить разговаривающей с каким-либо мужчиной, и вскоре хозяйка пансиона, которая иногда встречала ее на рынке или на площади у собора, стала советовать ей, куда лучше пойти, чтобы познакомиться с достойным господином. Мари смеялась, однако советам следовала.

По всему было видно, что ей скучно и что она раздражена своим одиночеством. Двойственность ее положения была в том, что она приехала вместе с Даней, но совершенно не хотела, чтобы их часто видели вместе или вообще воспринимали как пару.

Если бы хозяйка ее пансиона или другие местные тетушки узнали об истинных обстоятельствах ее приезда, они были бы потрясены.

И, наверное, ее осудили бы.

Так вот, целью Даниного заплыва был вовсе не сам Ла-Манш, не преодоление стихии или сопутствующая этому подвигу маленькая слава, а, как ни странно, сама Мари. В его отношения с морем вмешивалась совершенно посторонняя, другая история, и это безумно ему мешало.

Вечерами, расхаживая в темноте по берегу, он часто думал об этом противоречии.

Даню мучило то, что его готовность к неизвестности не была искренней. Что он не мог раствориться в неизвестности и признать ее власть над собой. В его желании переплыть Ла-Манш (думаю, не менее страстном, чем у Мэтью Уэбба) крылась червоточинка: он обязательно должен был выжить. Иначе все теряло свой смысл.

– Назови мне хоть одну причину, – краснея, сказала она как-то ему, – по которой это может произойти. Я сразу, слышишь, сразу сказала тебе, что между нами ничего не будет. Между нами ничего не может быть.

Это было на одной из их вулканических прогулок (в окрестностях Клермон-Феррана издавна был парк остывшей вулканической лавы, куда они частенько ходили вдвоем, пренебрегая условностями). Даня вертел в руках кусочек лавы – серое, неприятное вещество, осколок, камешек; некоторые из них он иногда складывал в рюкзак. Погода была серая, тоже неприятная, облака стелились низко, и собирался дождь.