Луис Ривера - Легионер. Книга 1 Страница 8

Мне было противно вступать в сговор с этим рабом-варваром, ненавидящим римлян. Но данная мною клятва требовала этого. Из двух зол я выбирал меньшее. Это было слабое, но все же утешение. Да и собственная дальнейшая судьба волновала, честно говоря, ненамного меньше, чем клятва.

— Оставь эти мальчишеские сказки. Когда я был гладиатором в Капуе, мой хозяин развлекался тем, что наводил страх на всю округу. Сколько уж он свободных пахарей пустил под нож… Но мне от этого лучше не стало. Сам Рим должен рухнуть, вот тогда я принесу богам богатую жертву. А жизни нескольких тупоголовых разжиревших от безделья римлян мне ни к чему…

— Постой, — у меня похолодело в груди. — Ты сказал, что был гладиатором в Капуе?

— Ну да. Я был одним из лучших в школе Мания Вара.

Сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди, когда я услышал это имя.

— У него был сын Оппий?

— Ну да. Он-то и веселился, сжигая лачуги всякой бедноты. Ох, мы с ним покуролесили… Вот ему бы я с огромным удовольствием выпустил кишки. Любил, знаешь ли, сразиться с нашим братом. Только нам давал деревянный меч, а сам был вооружен настоящим. Наверное, с десяток наших на тот свет отправил. Чуть отца не разорил. Так тот…

Я без сил привалился к шершавым камням, не слушая больше, что говорит фракиец.

Это насмешка богов: столкнуться в эргастуле лицом к лицу с тем, кто, возможно, нанес отцу смертельный удар, и знать, что теперь твоя жизнь зависит от него.

— А ты не помнишь, — перебил я его, — не был ли ты, когда убили семью одного ветерана? Гней Валерий его звали… У него не было пальцев на руке. С ним была его жена и маленький сын.

— Откуда мне помнить? — хмыкнул фракиец. — Знаешь, сколько было таких семей! Имен-то мы не спрашивали. Кого он и его дружки укажут, того и резали. Хотя чаще они сами этим занимались. Любили мечами помахать. А что? Думаешь, это я твоего папашу?

— Не знаю, — я старался говорить спокойно, хотя внутри все клокотало от ярости. — Не знаю… Может быть… Но даже если и так… Ты был всего лишь рабом и делал то, что приказал тебе хозяин. Можно ли винить меч в том, что он убил человека? Виновата рука, которая его направляет. Я так думаю.

— Ну, ну… А то я подумал, что сейчас бросишься на меня, — он хохотнул.

Честно говоря, будь у меня хоть один шанс, я, наверное, так и сделал бы. Но в тесноте каменной ямы он прикончилбы меня мгновенно. Да и слишком многое теперь зависело от этого гнусного фракийца. И моя свобода, и знание того, где сейчас искать моего врага.

— Нет, сводить с тобой счеты я не буду. Я даже не знаю, был ли ты там… Но теперь… Когда ты знаешь, кто первый умрет от моей руки… Может быть, возьмешь меня с собой, если надумаешь бежать?

— Ты хочешь убить Вара?

— Младшего.

— Понятно… Но это ничего не меняет. Мне не нужна обуза. А ты — именно обуза.

— Я крепок и владею мечом.

— Крепок? Да я смогу плевком перебить тебе хребет!

На этот раз фракиец расхохотался в полный голос. Я терпеливо ждал, когда он закончит веселиться.

— Я не так силен, как ты. Но ловок и быстр. Тебе это может пригодиться, — сказал я, когда гигант наконец отсмеялся. — Кроме того, я гражданин. В случае чего, смогу свидетельствовать, что ты… Что я твой хозяин. Это позволит тебе уйти дальше от этих мест. Может, сможешь добраться до Фракии… Или еще куда-нибудь.

— Справлюсь сам.

Я решил выложить последний аргумент.

— Я знаю, где можно раздобыть много денег.

— Насколько много?

— Достаточно много, чтобы ты смог добраться до земель, где нет наместников Рима.

— Предлагаешь ограбить кого-нибудь?

— Не совсем, хотя думаю, что для тебя грабеж — дело обычное. Эти деньги принадлежат мне. Но их присвоил один человек… Я хорошо знаю его дом, знаю, где он хранит ценности, знаю, как можно пробраться туда незамеченным.

На этот раз фракиец ответил не сразу. Он долго сопел в темноте, прикидывая видимые плюсы и минусы нашего союза. Я не мешал. Чувствовал, что сейчас лучше ослабить нажим. Судя по всему, он был не слишком сообразительный малый. Так что нужно было дать ему время. Начни я уговаривать его, он решил бы, что можно попросить с меня и больше.

Я просто закрыл глаза и попытался уснуть. Но сон не шел. Я сидел и думал о том, что у богов отличное чувство юмора. Они привели меня в лапы к работорговцам и поместили в одну яму с человеком, которого я должен был убить, но не мог этого сделать.

Уже гораздо позже я понял, что это и была та ситуация, о которой предупреждал меня учитель-грек. Я должен был убить, но и должен был вырваться на свободу, чтобы отомстить другим людям. Два «должен», между которыми необходимо было сделать выбор. Надо сказать, что колебался я недолго. Да что там, если честно, то и вовсе не колебался. Одно дело — философствовать о проблеме выбора, сидя на террасе с кувшином охлажденного вина, и совсем другое — делать выбор в вонючей яме, зная, что не сегодня, так завтра тебя продадут в рабство. Во втором случае выбираешь как-то быстрее и легче. Я даже не испытывал мук совести. Об одном нехотелось думать тогда — если в самом начале пути встаешь перед таким выбором, то что же будет дальше, когда ставки возрастут?

На следующий день Скилас ни словом не обмолвился о нашем ночном разговоре. Будто его и не было. По его глазам я видел, что он уже принял решение. Я изнывал от неизвестности — от этого решения зависела моя свобода, а то и жизнь, — но предпочел проявить выдержку и ни о чем не стал спрашивать. Весь день мы провели в полудреме, время от времени перебрасываясь парой слов. После рассвета нам дали поесть — ту же бобовую похлебку и кислый хлеб. Я съел все это, зная, что в скором будущем мне понадобятся силы. Я уже решил для себя, что, как бы там ни повернулось дело с фракийцем, рабом я не буду. Все, что угодно, только не рабство.

Если ты хоть день пробыл рабом, ты уже никогда не станешь полноправным гражданином. Да, отпущенники тоже могут разбогатеть и даже занять кое-какие посты в государстве. Но такой человек, как бы высоко он ни поднялся, все равно будет отпущенником. И про него всегда будут помнить, что когда-то он был рабом. Возможно, для греков, евреев или каких-нибудь азиатов это не так и страшно: для них главное — обеспеченная сытая жизнь. Но для римлянина это — несмываемый позор. Я имею в виду, для настоящего римлянина, по духу, а не только по крови.

Так что я приготовился умереть, но сохранить свободу. Удручало то, что в этом случае отец останется неотомщенным. Но с другой стороны, как знать, чтовызовет у него большее недовольство — то, что я не сдержал слово, или то, что я предпочел рабство честной смерти? Зная отца, я был почти уверен: приди я к нему отпущенником, он бы и разговаривать со мной не стал. Пускай даже ни одного из его убийц в живых не осталось.

Вот о чем я думал, сидя в той яме. После полудня к нам бросили еще одного беднягу. Сам не понимаю, зачем он им понадобился. Старик в изорванной тунике, весь покрытый язвами и струпьями. Да еще к тому же, как скоро выяснилось, глухонемой.

Фракиец, отпихнув старика ногой как можно дальше от себя, ухмыльнулся:

Уж за этого-то они целое состояние получат. Совсем, видать, дела у них плохо идут, раз даже таким никчемным товаром не брезгуют.

Старик что-то помычал, потом долго ворочался, отчего туника почти сползла с его костлявых плеч, обнажив гноящиеся нарывы, и наконец затих.

— Вы что там, совсем сдурели?! — прогремел фракиец, задрав голову к решетке. — А если у него чума или еще что похуже? Хотя одни боги знают, что может быть хуже! Мы же тут вместе с ним сгнием!

— Не шуми, — послышалось сверху. — До завтра посидишь, ничего с тобой не случится… Или ты целовать его надумал?

Раздался грубый хохот.

— Смотри, дурак, хозяин тебе голову оторвет, если такого раба, как я, попортишь! — крикнул фракиец.

— Или заткнись, или я тебя в колодки — и к столбу. Посидишь денек на солнцепеке, глядишь, и притихнешь!

— Вот ведь мерзавцы, — проворчал, фракиец, опасливо поглядывая на свернувшегося калачиком старика — Чтоб ему пусто было.

Я не понял, к кому относятся эти слова. То ли к надсмотрщику, то ли к старику.

— Воды хоть дай! — гаркнул вдруг варвар так, что у меня заложило уши.

Остаток дня прошел в томительном ожидании и редких перепалках фракийца с надсмотрщиками. Когда жара спала, я попытался встать на ноги, чтобы хоть как-то размять затекшие от долгого сидения мышцы. В тесноте я нечаянно наступил на старика, и тот, промычав что-то, постарался забиться еще дальше в угол.

— Да сядь ты, — сказал фракиец. — Гимнастикой заняться у тебя время еще будет. Целый день за плугом походишь или киркой помашешь — враз разомнешься. А то и мечом на арене размахивать придется. С виду ты шустрый, может, какой-нибудь ланиста тебя и купит.

Не скажу, что от этих слов я повеселел. Неужели он все-таки решил не связываться со мной? Что ж, от такого человека всего можно ожидать. Если он так ненавидит римлян… Что ему деньги? Куда больше удовольствия он получит, если увидит, как меня выставят на продажу на невольничьем рынке где-нибудь в Египте. То-то он порадуется.