Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна Страница 8

   — Не безмозглая.

«Плетут сети против меня. То-то я гляжу, Дир смелым стал, не боится дерзить мне... Значит, не только Сфандра на его стороне... Нужно дождаться Вышату из Новгорода, да и заняться сим делом».

Аскольд кликнул конюшего, здоровенного малого, на голову выше себя, с красивым добрым лицом, и непроизвольно, после того как подумал о сторонниках Дира, внимательно посмотрел в его глаза, но ничего подозрительного не обнаружил; повелел седлать любимого коня.

Малый по пути в конюшню нашёл в гриднице старшего над рындами Тура, передал ему слова Аскольда готовиться на выезд, и, пока архонт одевался, рынды быстро подготовились.

Хотя со времени нашествия хазар на Киев прошло больше полугода, заделка крепостных стен, углубление старых рвов и надсыпка валов ещё не закончились. И вина за это лежала не только на Дире и Вышате, которым было поручено исполнение работ, но и на нём, старшем князе киевском, ибо он, видимо, не все указания доводил как следует до брата и боила, а если и доводил, то не часто проверял их результат. А тут ещё Вышату пришлось услать в Новгород своим доверенным.

Погруженный в мысли, князь не замечал природной красоты, что встречалась на каждом шагу. Видя задумчивость архонта, Тур не пускал коней в галоп. Когда свернули к Подолу и стали проезжать сады, тянувшиеся и слева, и справа, в ноздри шибанул густой, как сотовый мёд, запах цветущей кипенем сирени. Кажется, лишь тут Аскольд немного пришёл в себя и глянул на Тура. Тот понимал повелителя не только с полуслова, но и с полувзгляда: заставил наддать коня. А ведь однажды было такое, грек Кевкамен заподозрил в старшем рынде соглядатая; слава богу, подозрение сие не оправдывается.

«Любить ближнего... Значит, любить в первую очередь сына, живущего в Черной Земле[45] с матерью по имени Игиля, которая была моей самой первой женой... Любить дочерей, других жён... Нет, одну жену, Забавушку. Брата... А как любить его теперь?! — опять ушёл в мысли Аскольд. — Грек, апостол Павел и христианское Писание учат любить всех. Но всех ли?! Без разбору?.. Мне кажется, так нельзя... Надо будет всё же уточнить сие у Кевкамена...»

Когда миновали Подол, выскочили к Днепру и снова двинулись шагом. Здесь, на правом берегу, и должен был сегодня находиться Дир. Точно, вон он.

А Дир, завидев брата, с радостным возгласом бросился к нему. Аскольд соскочил с коня, будто и не ведая о тайной встрече Дира со Сфандрой на прорекарище, тоже радостно-возбуждённо хлопнул по братниной голой, бугристой от мышц, смуглой спине, по которой струился пот; в руках Дир держал заступ. Обнажённый по пояс, со всеми наравне он рыл землю.

   — Похвально видеть тебя землю бросающим... Но в этом ли твоё здесь назначение? — уже сердясь, спросил Аскольд.

   — И в этом тоже! — грубо ответил Дир и отвернулся.

Снова встреча двух князей-братьев началась не с добра. И вот так всё чаще и чаще...

Резвится Дир, силушку девать некуда, и невдомёк ему, что важнее всего доглядывать за работой везде самому, ибо от этого польза станет куда действеннее, нежели кротово рытье.

«Много же чего в последнее время делается братом как бы вслепую... Не старается он мыслить широко, с размахом... Не то что мой сын Всеслав, которому ещё двадцать лет, а разумен, аки муж многоопытный. Нелёгкая его доля тому поспособствовала. После женитьбы на Сфандре я вынужден был отослать первую жену, мать его, в Чёрную Булгарию, откуда она родом. С пятилетним сыном и уехала. Теперь он отважным воином стал, командует засечной стражей, свято оберегая свою границу от народов мордвы и буртасов. Вот и хочу его соправителем сделать, а Дира за промахи сего звания лишить. Пока сказал об этом одному Вышате...»

Дир взял себя в руки, попытался даже улыбнуться. Оделся. Потом они залезли на вершину уже полностью насыпанного вала, на котором плотники ладили на сваях сруб сторожевой вышки; в случае, если вороги приступом начнут одолевать вал, под сваи сторожевой вышки защитники подложат горючий материал и зажгут, требуя огнём и дымом помощи.

Сейчас отсюда хорошо видно, как охотятся чайки, легко припадая к речной воде, чертя острыми крыльями мелкую рябь. На противоположном берегу Днепра, низком и плоском от ровных, стоящих сплошь зелёных кустарников, косматятся камышом рыбачьи шалаши, возле которых струится из наружных глиняных печей дым, а на кольях, воткнутых в землю, сушатся снасти. Шалаши тоже низкие, лишь то тут, то там возвышаются рядом с одинокими густыми деревьями родовые могильники, увенчанные камнями с выбитыми на них чертами и резами сообщениями о том, кто здесь похоронен. А каким бы человек — плохим или хорошим — ни был при жизни, ему одинаково нужно кланяться...

«Справедливо ли это?» — опять задал себе вопрос Аскольд и мельком посмотрел на Дира. Тот расценил его взгляд как похвалу, подумав, что брат доволен восстановлением вала. Да и плотники уж очень весело тюкали топорами и, споро поднимая наверх ошкуренные брёвна, клали их ряд за рядом. А ведь хазары царя Ефраима, высадившись со своих судов на берег, беспрепятственно перелезли через сей вал, находившийся ранее в обветшалом состоянии, и приблизились к крепостной стене. Хорошо, что по распоряжению Вышаты за Подолом успели выкопать «волчьи ямы», которые и остановили «безобразную, широколицую, безресничную толпу», как называли хазар грузины, когда те осаждали и грузинские города...

Остановили, не дав им с ходу взять приступом Киев. Царю до наступления дождей мог бы ещё помочь силой каган Завулон. Но дожди начались, и каган со своими воинами, выбрав по ошибке для стоянки низкое место, чуть не утоп там... Всё это и спасло киевлян.

Страх прошёл, осталась злость за промахи в делах оборонительных линий, поэтому поначалу так и расценил Дир настроение прибывшего сюда Аскольда. Но невдомёк было младшему брату, что знает старший о тайной встрече на прорекарище... А такая встреча Сфандры и Дира проходила уже во второй раз. Только почему они для ночных свиданий облюбовали это место — так просто и не ответили бы.

То место представляло собой огромный плоский камень, и такой древний, что он до половины врос в землю и по бокам покрылся зелёными мхами с коричневыми оттенками. Может быть, камень был отшлифован и положен здесь тогда, когда Полянские славяне ещё не верили ни в Перуна, ни в Сварога, ни в Даждьбога, когда не знали никаких богинь вроде Мокоши, Зимцерлы, Лады, Купальницы[46], когда по земле бродили большие табуны тарпанов — диких днепровских лошадок, не подпускавших к себе никого, кроме предсказателей-колдунов. А те могли ездить на них верхом и особенно любили это делать по ночам. Тогда и возникали прорекарища, где колдуны, которые были в чести и которых ещё не зарывали живыми в комариных болотах вниз головой, предрекали людям будущее.

В первую свою встречу здесь Сфандра и Дир говорили, что по вине Аскольда, который попустительствует греку Кевкамену, в Киеве и его окрестностях развелось много христиан и нужно принимать меры. И позже они были приняты... Грек спасся чудом, но решение — уничтожить его — остаётся в силе.

Теперь же шла речь о сыне Аскольда, которого он якобы готовит в соправители. Когда старший князь и боил Вышата беседовали на эту тему, кто-то подслушал их и доложил Диру. Имя сего доносчика настолько держится в тайне, что даже Дир про себя его не произносит.

И ещё пожаловалась Сфандра: не любит её больше Аскольд, сердцем его завладела какая-то паршивая девчонка Забава. Была бы княжеского роду, а то всего лишь дочь старейшины кривичей, которые отдали её в жёны архонту, чтобы найти в Киеве защиту от жмуди и ятвягов. И стало бы хорошо, если бы она где-нибудь сломала себе шею, так как нравится ей, словно мальчишке, носиться верхом на резвых скакунах, или, скажем, погибла бы на ловах, в которых охотно принимает участие, потому что метко научилась стрелять из лука и метать нож.

Диру нравился этот пятнадцатилетний подросток своею приветливостью, резвостью и жизнерадостностью, но тайный сговор со Сфандрой обязывал согласиться с нею: он молча кивнул.

На другой день ближе к вечеру из Новгорода вернулись послы. Когда они въехали в теремный двор Аскольда, острый глаз Сфандры, находившейся наверху в светлице, грека среди них не обнаружил, — заносчивая своевольная гордячка зло усмехнулась: «Ничего, достанем!»

Проследовав на половину к старшему князю, послы передали деревянные дощечки-послания, на которых Рюрик начертал заверение жить «в мире и дружбе» и не чинить свободной торговле никаких препятствий. «А жить в мире и дружбе, — сообщалось далее, — обязал нас Даждьбог, и мы не должны противиться воле его, ибо мы — внуки этого бога... И если мы — благие мужи, то можем видеть его плывущим в Сварге синей на лодке своей, сияющей золотом. А злому бог не даёт зрения. И тот будет словно слепой и не будет иметь счастья. И всякий, идущий ко злу, со злом до конца пребудет...» Аскольд повелел позвать Дира, но его не нашли. Чуть позже выяснилось, что он со своими доверенными ускакал в лесной терем; там он недавно обновил прислугу — молодиц-распутниц и миловидных мальчиков. Такое, чуть ли не показное отлынивание от важных дел (Дир знал, что из Новгорода сегодня прибудут послы, к тому же он ещё не закончил работы на оборонительных линиях) взъярило Аскольда, и он сказал об этом Светозару и Вышате.