Алексей Бакулин - Кирилл Кириллович Страница 8

Дрова, однако, были нужны. Решил разобрать на дрова сарай.

И вот в ноябре, сыром, но уже снежном, сидя перед окошком, выходящем на главную улицу посёлка, Нащокин увидел, как некто высокий, тяжёлый, в хорошем нездешнем пальто и в мягкой серой шляпе, отворил его калитку и потопал по заснеженным мосткам к входной двери. Кирилл Кириллович запахнул драный дачный пиджачок, подтянул обвисшие, грязные брюки и вышел навстречу гостю.

— Здравствуйте, Кирилл Кириллович, — сказал гость, пытаясь стряхнуть въедливую снежную пыльцу со шляпы, — Не знаю, вспомните ли вы меня…

— А почему же не вспомнить, — Нащокин пристально всматривался в пришельца, — Как не вспомнить: Кирилл Кириллович Знаменский, поэт-футурист, последняя буржуазная льдина, отколовшаяся от пролетарского материка… Мы с вами познакомились при таких обстоятельствах, которые будем помнить до самой смерти, — разве не так?

— Я очень хотел встретиться с вами, — признался Знаменский, присаживаясь на железную койку, поближе к раскалённой голландской печке, — Действительно, познакомились мы так, что уж не раззнакомиться… У меня и дел-то к вам никаких нет… Только спросить хотел: что? как вы тут? хорошо ли? Я слышал, читал… Вы премию получили… Шолохов о вас писал… Сам роман я, к сожалению, не успел… Я вообще прозу плохо читаю…

— Да, я тоже часто вас вспоминал, — несколько невпопад ответил Нащокин, — Удивительно мы с вами поменялись! Просто водевиль какой-то… А вы здесь по какому случаю?

— Я же говорю, — заволновался Знаменский, — хотел узнать, как вы, что вы?..

— Нет, я не о том… В России-то вы какими судьбами?

— По линии НТС. Знаете? Народно-Трудовой Союз… Эмигрантская молодёжь, замечательные ребята, новый взгляд на будущее России…

— Не имею чести… Так значит, вы не от немцев? Да хоть легально ли?

— Конечно, легально: аусвайс, рекомендательные письма — всё в порядке. Я собственно, должностное лицо у немцев — работник министерства пропаганды, нахожусь в служебной командировке, но это так, больше для виду, а главное — это поручения от руководства НТС: работа с советскими пленными и гражданским населением.

— Ну, так выпьем чайку! — решил Нащокин, а потом, вспомнив о некоем старинном запасе, добавил: — Да и не только чайку… И вот ещё, Кирилл Кириллович, — добавил он, помявшись, — раз уж вы у немцев — лицо официальное, не могли бы вы для меня какую-нибудь бумагу раздобыть? Дескать, инвалид, совсем плох, ни в бою, ни в политике использован быть не могу… И ещё что-нибудь, — что, мол, на голову хромаю: контужен сильно. Как вы считаете, можно такую бумагу соорудить?

Знаменский задумчиво воззрился на печку и тряхнул головой:

— Сделаем!

И зачастил Знаменский к Нащокину. Принёс ему хорошую одежду: прежняя-то у него совсем износилась, а съездить в Ленинград за новой — это увы… Добыл дров. Отрядил четырёх пленных солдат — те расчистили от снега двор бывшего вознесенского барина, прибрались в дому, где-то подклеили, где-то побелили, где-то отстроили заново…

И раздобыл ему очень хорошую бумагу о полной нетрудоспособности, аполитичности и пошатнувшейся психике.

Каждый вечер служащий Министерства Пропаганды Третьего Рейха Kirill Znamensky гостил у маститого советского прозаика, лауреата Ленинской премии, кандидата в члены ВКП(б) Кирилла Нащокина. Они пили гадкий немецкий шнапс и дешёвый русский чай-труху и разговаривали о жизни.

— Не кажется ли вам, Кирилл Кириллович, — говорил Нащокин, — что мы с вами в результате своих политических, мировоззренческих экспериментов, оба остались на бобах?

— Оба? — удивлялся Знаменский, — У вас-то что за бобы? Вы — мирный житель, с оккупантами не дружите, — вам-то что? Вот, утихнет буча, настанет мир, — вы вернётесь в Питер, на Каменноостровский проспект… Роман свой новый издадите… И будут все говорить: «Вот какой Нащокин молодец! Пересидел большевиков, пересидел немцев, глядишь, и генерала Власова пересидит!» Нет, Кирилл Кириллович, у вас участь завидная, путь ваш широк и светел… Вот я…

— А что — вы?

— Я себя запятнал. Уронил. Сотрудничал с фрицами. Хотел немецкими штыками Россию возрождать… Вообразил немцев освободителями, а это, господа мои, как говорится, хуже чем преступление — это ошибка. Кричали там — в Италии да в Германии: «Русский фашизм излечит Родину от большевизма! Национальная идея — против интернациональной! Под знаменем Германского Фюрера вперёд к возрождению России!» И что мы видим теперь?

Знаменский и Нащокин разом обернулись на замерзшее окно. Сквозь матовую, неузорную изморось на стекле было видно, как по улице проходили двое немецких солдат в сопровождении трёх вознесенских девиц.

— Дружба народов, — заметил Знаменский, — Всё банально, как во времена Чингисхана. Пришёл завоеватель и начал завоевывать. Земля, хлеб, золото, женщины… Победитель забирает всё. Причём тут, простите, русский фашизм? Причём тут немецкий национал-социализм? Байки для идиотов. Есть одна нация и другая нация. И если ты, к примеру, русский, так держись русских. Если русские сейчас называют себя большевиками, значит и ты будь большевиком… Держись тех русских, которые в России, а не то, окажешься даже не в дерьме, а… Не знаю, как и сказать. Словом, окажешься там, где я сейчас нахожусь. Так что, Кирилл Кириллович, я вам завидую глубоко и безнадёжно…

— И зря, Кирилл Кириллович… Моё положение намного хуже вашего. Я был когда-то эмигрантом. Это, может быть, неприятно, но по-своему почётно. У меня был отец — герой русской демократии, у меня было имя. Я был сын «того самого Нащокина», и я тоже был «тем самым Нащокиным». От всего этого я отказался. Я, если угодно, всё это предал. Ради чего? Ради России. Ради неё можно предать свои маленькие личные святыни. И что же? Где эта Россия? Вот она.

Писатели снова повернулись к окну. По улице шли всё те же двое немецких солдат и три вознесенские девицы, но уже в другую сторону.

— Я давно подозревал, что большевики Россию не удержат, — обязательно сдадут: не Гитлеру, так американцам каким-нибудь, не фашистам, так нашему брату-демократу… Или уж вовсе китайцам… Но только обязательно сдадут. Я это ещё в финскую войну понял: не та у них, видите ли, кость, чтобы Россию удержать… Слабоваты они и слишком много думают о воображаемой всемирной пролетарской республике, — гораздо больше, чем о имеющейся в наличии Русской державе. И вот, пожалуйста: ни республики, ни державы, — как и следовало ожидать, только немцы гуляют по Вознесенскому. Я предал память отца, поставил на большевиков и ошибся, а ошибка, как вы совершенно справедливо заметили, хуже, чем преступление.

— Выходит, мы оба ошиблись, Кирилл Кириллович?

— Нет, Кирилл Кириллович, у вас ещё всё впереди. Держитесь энтээсовцев ваших… Им строить новую Россию.

— Да разве немцы им Россию отдадут?

— Ну, если постараться быть трезвым в оценках, то выходит, что нет. Зачем им отдавать Россию энтеэсовцам? Она им и самим нужна.

— Выходит, мы с вами на бобах, Кирилл Кириллович?

— Да, Кирилл Кириллович… Как будто, так и выходит… И шнапс, опять же, кончился…

Проходили месяцы. Однажды по Вознесенскому пронёсся слух, что пленный генерал Власов собирает русскую освободительную армию для борьбы с большевиками. Писатели всесторонне обсудили эту новость у чёрной голландской печки за бутылкой шнапса и решили, что особого значения придавать ей не стоит.

— Так что же нам теперь делать, Кирилл Кириллович?

— Ох, Кирилл Кириллович… Я об этом думал-думал… И вот что надумал: не надо делать ничего.

— Как, совсем ничего?

— Ну, не то, чтобы совсем ничего, а просто делать то, что и делали. Вы сидите здесь, на даче, дописывайте свой роман, начинайте новый… И всё. Остальное вас не касается: случится то, чему должно случиться.

— А вы? Вы тоже будете сидеть и ждать приговора судьбы?

— Нет. Я буду делать то, что делал прежде: выполнять поручение ребят из НТС — создавать группы русских людей, которые будут способны взять власть, когда уйдут немцы. Налаживать связи с власовцами. В конце концов, другого выхода нет: большевики уйдут, немцы уйдут, а Россия останется.

— А вы всё-таки верите, что уйдут?

— Кто? Большевики или немцы?

— Хороший вопрос…

— Думаю, что уйдут — и те, и другие. Конечно, уйдут! Большевикам больше года не продержаться: им без побед не жить, а побед у них нету… Больно они нужны России, проигравшие! Год ещё покоптят небо, а потом — всё. Рассеются, как юношеские мечтания. А немцы… С немцами, кончено, сложнее… Но если Власов наберёт армию, то немцам придётся считаться с ним. Если у Власова будет армия, то и народ за ним пойдёт, а если и армия, и народ — за Власова, то немцам придётся уйти: вторую русскую компанию им не выдержать, это уж я знаю. Я и тому удивляюсь, что они до Волги-то дотянули: хватило-таки пороху, — но это уже предел. Уйдут.