Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы Страница 8

Слушая это объяснение, Краль хоть и хмурился, но помалкивал до тех пор, пока после продажи графского поместья не затеял с Васо тяжбу из-за земли. Тогда неожиданно для Смуджей по всему селу разнесся слух, бывший на самом деле чистой правдой, что Смуджи в ночь перед отъездом Ценека, повздорив с ним, убили его и схоронили в поповском пруду. Их ругань в ту ночь слышал тот-то и тот-то крестьянин, проходивший мимо лавки. Да и Краль в ту ночь застал их в лесу у пруда при таких-то и таких-то обстоятельствах — они якобы гуляли, а видел ли их кто прежде гуляющими! — дело ясное, они его убили и утопили!

Вероятно, подобные разговоры плохо бы кончились для Смуджей, представляй Ценек для властей и крестьян более или менее важную особу или если бы им, пусть и мертвым, кто-либо серьезно заинтересовался. Следовало только убрать на пруду запруды, спустить воду, и труп обнаружился бы. Но именно в тот год жупник стал разводить в пруду рыбу и для него такое расследование было невыгодно. Самое главное, Краль, ближайший родственник Ценека, обвиненный Смуджами в клевете, получил от Васо землю, а от Смуджей постоянную взятку вином и кредит; кроме того, от покойника, без всякого возмещения, к нему перешла рощица, таким образом, ему заткнули рот, сам же он его раскрывал только для того, чтобы объяснить крестьянам, что он выдумал про ту свою встречу со Смуджем и Панкрацем в лесу; или для того, чтобы запугивать Смуджей, вынуждая их быть более щедрыми.

Со временем пересуды в селе затихли. Как вдруг весной, в связи с уже известным решением торговца Блуменфельда, дело приняло самый серьезный оборот. Блуменфельд стал заниматься торговлей задолго до войны и сильно разбогател, но его лавку и дом, расположенные в самом центре села, разграбили и сожгли во время поворота событий восставшие крестьяне. Сам он тогда вместе с семьей скрылся, попробовал заняться другой, не менее прибыльной, деятельностью, но у него что-то не заладилось, и этой зимой он вернулся назад, построил новый дом и снова открыл лавку.

Впрочем, вместе с домом Блуменфельда крестьяне хотели поджечь и дом Смуджа, но тот, проявив смекалку, сумел его защитить: ночью, когда к нему пришла толпа вооруженных крестьян, он просунул в чердачное окно старый сапог с оторванной подошвой и через него стрелял из ружья. Крестьяне, не разобравшись, спьяна и по невниманию решили, что из окошка торчит ствол пулемета, и разбежались, тем и завершилась их попытка уничтожить Смуджей.

Сохранив таким образом лавку и переманив к себе бывших клиентов Блуменфельда, старому Смуджу удалось, и довольно успешно, воспрепятствовать и возрождению его былой славы. Естественно, тот, давно затаивший зло на Смуджа, теперь рассвирепел и искал повод расправиться со своим соперником. Конечно, и до него дошел слух о подозрении, павшем на Смуджа в связи с исчезновением Ценека, что недавно подтвердил и Краль, которому Блуменфельд за это хорошо заплатил и обещал дать еще больше, если он выдаст Смуджей жандармам. Да и жупник, разгневавшись, что в течение двух лет рыба в пруду дохла, — а от чего, как не от разлагающегося трупа Ценека! — выразил готовность отдать пруд Блуменфельду в аренду. Но Блуменфельд был слишком осторожен, чтобы прямо обвинить Смуджей, поэтому решил сначала пруд осушить — земля под сенокос ему все равно была нужна, а там, бог даст, в пруду действительно обнаружится труп Ценека, это бы означало гибель его конкурента!

IV

Привыкшая душить неприятности на корню и предварительно все обговорив с мужем, госпожа Резика поэтому и позвала сейчас Панкраца к себе. Подобная поспешность объяснялась также дошедшим до нее известием о карточном проигрыше Панкраца.

Она сидела, откинувшись на гору лежащих в изголовье высокой кровати подушек, голова ее была обвязана белым полотенцем — точь-в-точь паша в чалме, тем более что черты лица ее были скорее мужскими. Моргая жидкими ресницами, она изредка посматривала на Панкраца своими кошачьими раскосыми глазами, как и у него пронзительно-холодными. От нее веяло чем-то решительным и жестоким. И это сразу обнаружилось. Услышав от Панкраца подтверждение тому, что она хорошо расслышала все сказанное им деду о проигрыше, госпожа Резика, не долго думая, обвинила юношу в легкомыслии.

— Только затем ты и приехал? Я уже месяц как больна, а тебе и в голову не пришло меня проведать! А понадобились деньги, ты тут как тут!

Панкрац уже навещал ее в первые дни болезни, но теперь об этом не напомнил, лишь извинился, сославшись на занятия, при этом снова поцеловал ей руку. Дерзкий с нею, как и со всеми, он умел, хоть и редко, быть ласковым, ибо понимал, что единственный, кто в этом доме, где все его ненавидели или боялись, был к нему расположен, так это она, — вероятно, чувствуя в нем свою кровь, — и еще он хорошо знал, что от нее, как от хозяйки дома, всегда зависит успех или неуспех его желаний и просьб.

Сегодня, между прочим, он не приехал бы сюда только из-за карточного проигрыша или из-за необходимости заплатить по векселю. Эти причины он в одно мгновение, пока все гадали о цели его приезда, ловко придумал, поначалу просто для пущей важности и чтобы подразнить деда, а затем быстро смекнул: может, таким путем ему удастся выудить у них деньги. В действительности его привело сюда более важное дело: он собирался выяснить, какова его доля по завещанию деда, о чем до сегодняшнего дня никто ему ничего не сказал, возможно, это так и осталось бы тайной, если бы не проговорился дядя Йошко, с которым он случайно встретился вчера в городе. Приехать же именно сегодня, в такую непогоду и по такой грязи, Панкраца заставило еще и другое; он хотел, хотя бы на первое время, скрыться от ярости и мести своих товарищей ханаовцев. Сегодня под вечер они подрались в корчме со своими противниками орюнашами{11}, взгляды которых с некоторых пор стали более соответствовать его представлениям о жизни; в самый разгар драки он переметнулся на их сторону, предав друзей. Те его стали преследовать, и Панкрац вынужден был скрыться у одного из орюнашей, жившего поблизости от станции. Затем пробрался на станцию, откуда уехал в полной уверенности, что, когда завтра-послезавтра возвратится, гнев его бывших друзей несколько поутихнет. Всего бы этого, конечно, не было, — сидя сейчас на бабкиной кровати, он пытался найти какое-то оправдание своему поступку, — если бы его друзья в корчме сами не толкнули его на это и не сшельмовали в картах, да к тому же еще стали обвинять в неискренности, дармоедстве, — словом, в чем он мог обвинить и их.

Все это теперь не имело значения. Другим были заняты мысли Панкраца; после того, как он утихомирил Краля и тем самым снова оказал услугу этому дому, не следовало ли перейти к делу?

— Сумма-то, бабуся, небольшая! — улыбнулся он, поправив подушки. Желая предупредить отказ и усилить свои позиции, сразу рассказал ей, преувеличивая при этом свою роль, все, что видел и слышал и что предпринял в связи с распрей между Васо и Кралем и намерением Краля пойти за жандармами. Вот, в то время как другие, например, Васо, не заботятся о счастье и спокойствии семьи, он об этом думает постоянно! Разве она не слышала, как кричал Краль?

Госпожа Резика слышала какую-то перебранку, узнавала голоса ссорящихся и призывала домочадцев успокоиться, прийти к ней и рассказать, что произошло. Но никто ей не внял, вернее, с ней, больной, никто не посчитался. Сейчас, узнав о случившемся и что при этом присутствовали нотариус и капитан, а также этот бродяга шваб, она вспыхнула, тяжело задышала, попыталась подняться — доктор сказал, что уже можно — и позвала Васо. Когда из другой комнаты нотариус ответил, что Васо нет, она попросила Панкраца его найти.

— Можешь с ним и потом побеседовать! — не сдвинувшись с места, сказал Панкрац. — Мне с тобой необходимо кое о чем поговорить.

— Что значит «кое о чем»? Вы сговорились меня сегодня доконать? С Кралем ссорятся именно в тот момент, когда он нам, когда он… больше всего нужен, — нашла она подходящее слово и, немного успокоившись, рассказала Панкрацу, что замышляет против них Блуменфельд; вот, собственно, почему она пригласила к себе Панкраца. — Но в чем дело? Ты молчишь, тебе вроде бы смешно? — разозлилась она на него. — Я ведь только на тебя и рассчитываю! Ты его бросил, тебе будет легче его вытащить — сейчас или когда потребуется. В глубоком ли месте ты его опустил, не смогут сразу найти?

— Да от Ценека наверняка одни кости остались! — почесывая затылок, сказал Панкрац. «Как же их в иле соберешь?» — подумал он, но вслух не произнес. Иногда, вымогая деньги, он пугал деда и бабку тем, что донесет на них. Но не в его интересах, чтобы дело, в котором он и сам был замешан, действительно появилось на свет божий, ибо как бы там ни было, не рубить же сук, на котором сидишь и намереваешься еще долго сидеть? Помоги он им, помог бы и себе, но разве можно собрать кости в иле раньше, чем их, — нужно ждать, пока ил подсохнет, — обнаружат другие? В этом он сомневался и все же, думая о том, как с этими новыми страхами деда и бабки, а также с их надеждами, возлагаемыми на него, растут и его шансы на ответные услуги, которыми он мог бы сразу воспользоваться, сказал весело и уверенно: — В глубоком! Когда придет время, все, что от меня зависит, я сделаю! Вряд ли это будет так скоро! Как бы жид того ни хотел, дождь не остановишь! Только, бабуся, — он поглаживал ее шершавую руку, — меня долги поджимают!