Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 1 Страница 80

Его речь все время сопровождалась то неодобрительным шепотом, то раздражительными выкриками. Особенно волновались представители военного сословия.

Депутаты расходились по квартирам в горячих разговорах. Группа купцов, пересекая Кремлевскую площадь, громко осуждала речь Щербатова.

— Ха! Ишь ты, ишь ты … Офицеры — не дворяне, — кипятился депутат Рыбинска, купец Алексей Попов. Он широк, косолап, рыжая с проседью густая борода, хохлатые брови, умный взгляд; армяк английского сукна, длинные начищенные сапоги, картуз. — Ха! Офицеры — не дворяне. Как бы да не так!

Да у меня вот дочерь за офицера выдана. Дворянка она или не дворянка?

— Дворянка, дворянка, Лексей Петрович! Не сумлевайся, — хором подхватили купцы, поспевая за легким на ногу Поповым.

— То-то, что дворянка. И не князю Щербатову из дворянства ее вышвырнуть. А слышь, ха! Слышь, почтенные, как он насчет торгового-то сословия отозвался… Торговать, мол, одним столбовым дворянам… Ха! Ох, и прохвачу я, почтенные, князя этого с песочком…

И в другой, мелкодворянской, группе военного сословия, вышедшей на Красную площадь чрез Никольские ворота, тоже со страстностью обсуждалась речь князя.

— Слишком много о себе думает этот зазнавшийся барин, — говорил депутат Днепровского пикинерного полка, майор Козельский. — Хоть и знатен он, хоть и красноречием обладает отменным, только не ему рушить установления Петра Великого, даровавшего права дворянства каждому офицеру, — будь он из простых солдат, будь из мужиков, все едино… Вот я, офицер.

Я кровь свою за отечество проливал и впредь не уклонюсь проливать. А он что.

— Он гисторические книги пишет.

— Пиши, что хочешь пиши, только служилое дворянство оскорблять не смей. Я и сам пишу, и смею полагать, что не хуже его владею пером и мыслью, — раздраженно говорил майор, потуже перетягивая вокруг талии пышный офицерский шарф.

И купец Попов, приютившийся в доме знакомого священника, и майор Козельский, снявший номер в трактире на Остоженке, стали готовить «отпорные» речи на взволновавшую их речь Щербатова.

На Красной площади всегда толпились любопытные, подстерегающие выход депутатов из Кремля. Это главным образом — господские дворовые, каковых в Москве было более шестидесяти тысяч, либо мелкие торговые люди, крестьяне, ремесленники, служилая приказная мелкота. Они, крадучись, шли за кучками депутатов, жадно вслушиваясь в каждое их слово, или, выбрав депутата попроще и поприветливей, кланялись ему и вступали с ним в разговоры по душам.

— А скажите, ваша честь, — вежливо начинал низенький с оттопыренными ушами старичок в рыжем колпаке и заплатанной ливрее, — как там насчет крестьянства, ничего не чутко еще?

— Не чутко, брат, не чутко. Покамест дворяне козыряют. Опосля их — купечество учнет свои нужды выкладать, а тут уж дойдет черед и до крестьян. Любопытствуешь, старик?

— А то как же, ваша честь!.. К нам из деревень кажинный божий праздник ездят, то индюков тащат, то поросят да уток. Ну, и лестно им дознать, как, мол. Комиссия, чего про мужиков депутаты бают? А сам-то я господ Мельгуновых дворовый человек.

И уже возле депутата добрая дюжина крестьян — кто в лаптях, кто босиком, у иных пилы, топоры. Лица их угрюмы, движения порывисты, нетерпеливы.

— А матушка-царица-то бывает ли на собраньях на ваших? — звучит вопрос, и все взоры влипли депутату в рот.

— То-то, что не появляется, — отвечает депутат.

Крестьяне причмокивают, неодобрительно крутят бородами.

— Слых был, — басит пегобородый великан с большим мешком на загорбке, — быдто бы государыня-то за мужика стоит, волю дать хочет, а дворяны перечат ей…

— Не знаю, почтенный человек, не знаю, — уклончиво отвечает депутат и скрывается в дверях трактира на Ильинке с вывеской «Добро пожаловать».

Крестьяне останавливаются, чешут в затылках. Пегобородый сбрасывает мешок наземь, садится возле трактира на широкую скамью, басисто говорит:

— Надо к Маслову иттить — он свой человек, хошь и дворянин, а свой…

— Я его знаю, — тенорком выкрикивает дворовый с оттопыренными ушами, — он бедней другого мужика, этот самый Маслов. А за мужика горой! Я-то ведь многих знаю. Взять офицера Козельского. Евоный денщик, краснорожий такой, мордастый, то и дело к нам на кухню бегает, с девками игру ведет, а те, кобылы, рады. Он сказывал, быдто офицер Козельский дюже-де крепко за мужика стоит.

— Вот и пойдемте, ребяты, к нему да к Маслову, нуждишки свои обскажем… — раздались голоса.

— А чего ж, — пойдемте… К ним туды народу нашенского густо валит…

— Да добрых-то депутатов наберется немало… Сказывали, тут еще другой офицер-вояка, вот только прозвище забыл.

На следующем заседании с отповедью князю выступил высокообразованный угрюмый видом офицер Я. П. Козельский. Он в зеленом мундире, в ботфортах; простое широкоскулое лицо его в следах оспы, брови хмуро сдвинуты.

— Как многотрудна военная служба во флоте и как тяжела она в сухопутной армии, я не стану объяснять, ибо предмет этот слишком обширен, — начал он. — Многие князья и сановники, может быть, этого и не знают, так им могут рассказать ратные люди, там послужившие, о тех неимоверных трудах, которые они понесли в турецких и прусских походах, претерпевая раны и даже лишаяся жизни.

Князь Щербатов слушал речь Козельского, закрыв глаза, будто дремал.

— И мысль, высказанная здесь некоторыми депутатами, — продолжал Козельский, — скорее может быть отнесена к их безграничному самолюбию. Они желают, чтобы им одним пользоваться дворянством. Да, да!.. Только им одним… (Князь Щербатов вдруг открыл глаза и вскинул голову в сторону оратора.) А прочих, какого бы они достоинства, чести и верности своему монарху и отечеству ни были, лишить этого преимущества навсегда…

— Так и надо, — резко бросил Щербатов.

— Нет, так не надо, ваше сиятельство! — с гордостью проговорил Козельский. — Надо стараться, ваше сиятельство, взаимно делать друг другу добро, сколь это возможно.

По всей палате одобрительные загудели голоса, а веки князя Щербатова снова пренебрежительно смежились.

Депутат Терского семейного войска, полковник Миронов, коренастый человек с насмешливыми глазами и темной бородой, в своей страстной речи, между прочим, сказал неотразимую, обидную для родовых дворян, истину:

— Достоинство дворян не рождается от природы, но приобретается заслугами своему отечеству. Могут ли господа российские дворяне сказать о своих предках, что все они родились от дворян? Нет, господа великие дворяне, ваши предки были изначала тоже незнатного происхождения: либо мужики, либо простые люди посадские.

Настроение подогревалось. Князь Щербатов ожил, скорчил на припудренном лице презрительную гримасу. И как только казачий полковник Миронов кончил, князь поднялся.

— Прошу покорно разрешения достопочтенного нашего маршала начать мне.

— Ваше сиятельство, князь Михайло Михайлыч, — сказал, приподнявшись, Бибиков. — Прошу вас свое мнение высказать.

Снова все взоры приковались к стоявшему, подобно изваянию, князю Щербатову. Он начал взволнованно, дрожащим голосом, «с крайним движением духа».

— Нам было только что сказано, что все древние российские фамилии произошли от низких предков. Весьма удивляюсь, что эти господа депутаты укоряют подлым началом древние российские родословные, тогда как не только одна Россия, — князь вскинул руку и потряс ею в воздухе, — но и вся вселенная может быть свидетелем противного! — Голос князя вознесся и загремел на всю Грановитую палату:

— Как может собранная ныне в лице своих депутатов Россия слышать нарекания подлости на такие роды, которые в непрерывном течении многих веков оказали ей свои услуги? Как не вспомнит Россия пролитую кровь сих почтеннейших мужей. — Князь простер вперед трепещущие руки, запрокинул голову в припудренных буклях и, уставясь взором в крестовые своды палаты, стал извергать из уст своих потоки живописных слов:

— Будь мне свидетелем, дражайшее отечество, в услугах, тебе оказанных верными твоими сынами — дворянами древних фамилий! Вы будете мне свидетели, самые те места, где мы для нашего благополучия собраны! Не вы ли обретались во власти хищных рук? Вы, божественные храмы, не были ли посрамлены от иноверцев? Кто же в гибели твоей, Россия, подал тебе руку помощи? — то верные чада твои — древние российские дворяне. Они, они, оставя все и жертвуя своей жизнью, они тебя освободили от чуждого ига, они приобрели тебе прежнюю вольность! — Он обернулся назад, посмотрел во все стороны, как бы отыскивая взором всех несогласных с ним, и закончил:

— Но потомки древних родов не затворяют надменностью врата для доблести, а хотят, чтобы желающие войти к ним в собратство удостоились того добродетелью, которую сам монарх увенчал бы дворянским званием. — Он кивнул головой и, откинув фалды кафтана рытого бархата, сел.