Всеволод Крестовский - Петербургские трущобы. Том 1 Страница 87

В гостиной стояли мебельщик, бакалейщик и приказчик от хозяина, помесячно отпускавшего для Маши экипаж. Дело было в том, что Хлебонасущенский, устраивавший «для метрессы их сиятельства аппартамент» и забиравший все нужное напрокат, выплачивал поставщикам деньги ежемесячно из конторы Шадурских. За два месяца до разрыва князя с Машей практический человек пронюхал, что фонды ее сильно падают у Шадурского, и потому позадержал платеж поставщикам, прося их пообождать до следующего срока. А как пришел этот следующий срок, так и отправил их всех к Маше: «Там де получите, а князь больше за нее не плательщик».

— И более ничего не говорили вам про него? — с напряженным беспокойством спросила она.

— Больше ничего.

— Чего же хотите вы теперь?

— Известное дело, насчет уплаты: свое зарабочее получить желательно.

— У меня денег нет… Я ничего этого не знала… Что ж с этим делать теперь?

— Это не беда-с, коли денег нет… Может, кто другой за вас пожелает уплатить — это ведь дело завсегдашнее.

— Нет, никто не пожелает, — вспыхнула Маша, догадавшись по улыбке, с которой была произнесена последняя фраза, куда бьет намек мебельщика.

— Так, может статься, поручится кто-нибудь?

— И поручиться некому.

— Опять же и в этом роде препятствия нам нет; вы только подпишите нам счетец, тогда мы будем покойны.

— Зачем же это? ведь подпись не деньги?

— А уж это так, для проформу такого требуется, чтобы, значит, быть нам благонадежными насчет того, что от уплаты не откажетесь.

— Я заплачу; я продам все вещи свои…

— А на много ли вещей-то будет? И в каких качествах они?

— Много: платья, белье, золотые вещи, брильянты, — высчитывала Маша, которая в эту минуту ничего не хотела иметь от Шадурского: даже этот пеньюар — и тот, казалось, теперь будто давит ей горло.

— Что ж, это самое любезное дело, — заметил один из претендентов, — тысячи на полторы хватит?

— Больше, гораздо больше! Хотите, берите сейчас же все, что есть, в уплату? — как-то стремительно предложила девушка.

— Нет-с, это дело не модель, — поступать так, чтобы самим брать, как вздумаешь; а вы вот как-с, — вразумляли претенденты, — вы подпишите эти самые счеты маненечко задним числом, а мы завтра же, пожалуй, представим на вас ко взысканию; вещи законным порядком опишут и назначат к продаже с аукционного торга.

— Хорошо, — согласилась Маша.

— Тогда, за уплатой нам, буде выручиться с продажи остаток какой, — в виде утешения говорил мебельщик, первым подсовывая ей свой счет для подписания, — так он сполна к, вашему же профиту пойдет.

— Мне ничего не нужно, — сухо возразила Маша, выставляя, одну за другою, свои подписи на поданных ей бумагах.

Она говорила и делала все это полубессознательно и совсем почти машинально: в голове ее гвоздем засела теперь одна уже всепоглощающая мысль о совершившемся разрыве, и чуть только успели уйти эти господа, как напряженно-нервное состояние разрешилось истерическим припадком.

После этого случая Маша прохворала недели две. При ней безотлучно находилась ее девушка Дуня, которая распоряжалась и насчет хозяйства, и насчет аптеки с доктором.

Пришел помощник надзирателя с письмоводителем и оценщиком — производить опись, пришли и кредиторы. Доктор, пользуясь болезнью Маши, хотел законным предлогом отклонить это обстоятельство; Маша решительно воспротивилась и, требуя как можно скорее описи, сама указывала и вспоминала горничной вещи, почему-либо позабытые тою при осмотре. Ей все скорее и скорее хотелось развязаться со всем, что хоть сколько-нибудь напоминало Шадурского и время, прожитое с ним вместе.

Казалось, все эти вещи, вся обстановка словно какой невыносимый гнет давили бедную девушку. Менее чем в час с четвертью все уже было описано, и казенные печати приложены.

Дело оставалось только за продажей с аукционного торга.

С одиннадцати часов утра в квартиру Маши стал набираться особого рода люд, специально посещающий аукционы. Явилась власть, в лице того же квартального помощника с портфелькой под мышкой; явилась сила пассивная, в образе аукциониста с деревянным молотком в кармане; привалила, наконец, и сила активная — особого рода торговое братство, семья маклаков, ходебщиков по аукционам, которые, составляя в самом деле заправскую силу, являются царями каждого аукциона и ворочают там весьма нешуточными делами. У них есть свои законы, свои обычаи и даже отчасти свой собственный технический язык. Стоит вглядеться в эту толпу, когда она наполняет аукционную комнату: тут и чуйки, и «пальты», костюмы зажиточные и убогие, физиономии одутловато-сытые и тоще-голодные; но на тех и других ярко написана жажда рублишка. Укомплектовывают эту корпорацию обыкновенно толкучники и апраксинцы, которые проторговались вконец и, обанкротившись, примазываются кое-как, ради насущного хлеба, к маклаковскому обществу, куда вступают по большей части племянниками, что обязывает их, за какой-нибудь гривенник или пятиалтынный, справлять подручную работу на хозяев, то есть бегать за ломовиками и отправлять, под своим присмотром, купленное добро в складочные на толкучий рынок. Члены этого братства искони разделили себя на две категории. К первой принадлежат физиономии сытые, в «пальтах» и лисьих купецких шубах; ко второй — физиономии испитые и голодные, в пальтишках и чуйках. Первые ворочают всем делом и называют себя хозяевами; вторые батракуют и племянничают. Хотя нет того дня, чтобы между членами не выходило ссоры и даже потасовки, однако мудрое правило: «рука руку моет» всевластно царит над маклаковским обществом. Тут же труждающиеся и обремененные прогаром, то есть банкротством, находят для себя в некотором роде мирное и тихое пристанище, ибо аукционный промысел во всяком случае дает своим адептам-племянникам возможность хлеб жевать, а хозяева иногда сколачивают и капитальцы весьма почтенного свойства.

Наконец появились в Машиной квартире и кредиторы с несколькими посторонними покупателями и двумя-тремя толкучными торговками, что торгуют подержанным платьем и разным тряпьем. Таков обычный характер публики, присутствующей на всевозможных аукционах. Помощник с аукционистом взглянули на часы и послали за хозяйкой. Маша вышла к ним, бледная и смущенная: она не ждала такого большого сборища.

Гурьба маклаков встрепенулась — по комнате пошел легкий, полушепотливый говорок. Аукционист даже с некоторой подобающей торжественностью стал на свое место за столом, постучал для начала молотком своим и, заглянув в реестр, внятно-монотонным голосом начал выкрикивать.

— Шубка на лисьем меху, воротник соболий — три рубля; кто больше?

Корпорация маклаков тотчас же выслала из своей среды пять «выборных хозяев», назначение которых в этом случае — торговаться, то есть справлять службу за «обчество», пребывающее на сей конец в полном безмолвии.

Подручный аукциониста вытащил и понес напоказ публике продающуюся вещь.

— Три рубля — кто больше? — повторил аукционист, флегматически постукивая слегка молотком и обводя взорами публику.

— С кипейкой! — пискнул чей-то голос в углу, за многочисленными спинами покупателей.

— Мартын на алтын, а Федосья с денежкой, — пробасил, в виде остроты, один из выборных, и острота эта очень утешила братию.

— Три с копейкой — кто больше?

— Десять рублев!

— С пятачком!

— Гривна!

— Полтинка!

— С семиткой!

— Тринадцать рублей семь гривен — кто больше? — монотонит между тем аукционист.

Из публики, не принадлежащей к маклаковскому «обчеству», продирается вперед солидных лет господин с явным намерением набивать цену, чтоб оставить вещь за собою.

— Куды те, лешего, прет? стой на месте! — дерзко ворчат на него ближайшие племянники, нарочно заслоняя дорогу. — Чего толкаишься? барского форсу показывать, что ли, захотел?

Солидный господин оскорбился и подымает перебранку с ближайшим из оттиравших его маклаков. А тем только того и надо. Пускается в ход первая из обычных маклаковских уловок: господина обступают несколько человек и своим смехом да новыми дерзостями неослабно поддерживают начатую перебранку, стараясь во что бы то ни стало отвлечь внимание солидного господина от молотка аукциониста. А молоток этот меж тем все постукивает себе полегоньку, и не успел еще солидный господин сделать маклакам достодолжное внушение насчет своего ранга и сана, как молоток громко пристукнул последний раз — и вещь осталась за одним из выборных обчества в двадцати рублях, тогда как стоила триста. Маклаки утешаются. Господин — с носом; видит, что поддался на уловку, и дает себе слово впредь на таковую уже не поддаваться, а стойко выдерживать характер, не отвлекая внимания от аукциониста. Маклак — народ зоркий: взглянет на физиономию и нюхом чует уже, как лягавая собака, в чем кроется дело.