Стефан Цвейг - Мария Антуанетта Страница 89

Понятие "революция" очень емкое: оно содержит все тончайшие оттенки от высшего, идеального до действительно жестокого, от величия до низости, от чисто духовного до полной противоположности ему – насилия; понятие это переменчиво, переливается всеми цветами радуги, и та или иная окраска зависит и от людей, в руках которых находится дело революции, и от обстоятельств. Во французской революции, как и во всякой другой, четко обозначаются два типа революционеров: революционеры идеи и революционеры от обиды, от зависти. Первые, вышедшие из более обеспеченных слоев народа, хотят поднять народ до своего уровня, до своей культуры, до своей свободы, своего образования, своего уклада жизни. Вторые, которым самим жилось плохо, хотят отомстить тем, кому жилось лучше, пытаются обретённую ими силу направить на тех, кто обладал ею раньше, жаждут вдоволь поиздеваться над бывшими господами. Такое представление, поскольку оно основано на двойственности человеческой природы, справедливо для всех времён.

Во французской революции первоначально господствовала идейность: Национальное собрание, состоящее из аристократов и представителей третьего сословия, из уважаемых людей страны, хотело помочь народу, хотело освободить массы, но освобождённые массы, эти раскованные силы, тотчас же оборачиваются против своих освободителей; во второй фазе революции крайние элементы, революционеры от обиды, от зависти, приобретают господствующее положение, чувство власти для них настолько ново и необычно, что они не могут противостоять желанию полностью им насладиться. Эти личности, посредственности ума, наконец–то дорвавшись до власти, берут в свои руки бразды правления, чтобы со свойственным им тщеславием придать Революции формы и масштабы, соответствующие их собственным масштабам, их собственной духовной посредственности.

К числу революционеров от обиды, от зависти относится Эбер, которому доверено попечение о королевской семье, – отвратительная личность, типичный представитель этой категории людей. Благородным, истинно одухотворённым революционерам – Робеспьеру, Демулену, Сен–Жюсту – скоро станет ясно, что этот грязный писака, этот распутный крикун – язва на теле Революции, и Робеспьер выжжет эту язву калёным железом, правда слишком поздно. Человек с подозрительным прошлым, публично обвинённый в присвоении денег из театральной кассы, отстранённый за это от должности, этот человек без совести бросается в Революцию, как зверь, которого травят, бросается в реку, и поток несёт его, потому что он, по словам Сен–Жюста, "в зависимости от духа времени и опасности ловко, словно хамелеон, меняет свой цвет". Чем больше пятен крови на одеждах Республики, тем краснее чернила, которыми пишет или, вернее, марает статьи Эбер в грязном бульварном листке Революции "Папаша Дюшен". Вульгарными выражениями ("как если бы Сена была сточной канавой Парижа", – говорит Демулен) Эбер в этом листке льстит низменнейшим инстинктам низших классов и тем самым дискредитирует революцию за границей; но благодаря личной популярности у толпы, заработанной таким образом, он имеет хорошие доходы, место в ратуше и всевозрастающую личную власть: роковым образом судьба Марии Антуанетты вверена ему.

Этот человек с мелкой душонкой, став господином и стражем королевской семьи, естественно, наслаждается возможностью унизить эрцгерцогиню Австрийскую, королеву Франции, высокомерно обращаясь с нею. В личном общении намеренно холодно вежливый, всегда озабоченный тем, чтобы показать себя истинным и законным представителем новой справедливости, он в своём листке "Папаша Дюшен" с подлыми, яростными оскорблениями набрасывается на королеву за то, что она уклоняется от какого–либо общения с ним. Именно "Папаша Дюшен" беспрерывно требует Hechtsprung[189] и rasoir national[190] для "пьяницы и его потаскухи", для тех самых особ, которым господин городской прокурор Эбер еженедельно отдаёт визиты вежливости. Без сомнения, болтать он горазд, сердце же у него холодное; ненужное, ничем не оправданное унижение поверженных заключается уже в том, что именно этот жалкий лжепатриот назначен начальником тюрьмы.

Понятно, что страх перед Эбером в известной степени определяет поведение караульных солдат и других служащих тюрьмы. Из боязни прослыть ненадёжными, они стараются быть более грубыми с узниками, чем хотели бы; правда, с другой стороны, вопли Эбера совершенно неожиданно помогают узникам. Наивные ремесленники, мелкие лавочники, которых Эбер использует для охраны тюрьмы, каждодневно читают в его "Папаше Дюшене" о "кровавом тиране", о "распутной, расточительной австриячке". А что они видят в тюрьме? Простодушного толстяка, такого же обывателя, как и они, гуляющего с сынишкой в саду и высчитывающего с ним, какова площадь этого сада, сколько квадратных футов и дюймов в тюремном дворике; они видят: он охотно и помногу ест и спит, подолгу сидит над книгами. Очень скоро они начинают понимать, что этот пассивный, славный отец семейства не обидит и мухи; действительно, ненавидеть такого тирана не за что, и, не следи Эбер так строго, караульные солдаты, вероятно, болтали бы с этим приветливым господином, словно со свои товарищем из народа, перекидывались бы с ним шуткой или играли бы в карты.

На большей дистанции от себя, конечно, держит всех окружающих королева. За столом Мария Антуанетта ни единым словом не обращается к надзирателям, а когда является комиссия, чтобы спросить её о пожеланиях, она неизменно отвечает, что ничего не желает, ничего не требует. Она предпочитает всё делать сама, лишь бы не просить у своего тюремщика об одолжении. Но именно это величие в несчастье и трогает этих простых людей, и, как всегда, явно страдающая женщина вызывает особое сочувствие. Постепенно караульные, эти товарищи по заключению своим узникам, проникаются известной симпатией к королевской семье, и уж это одно объясняет, почему оказались возможными попытки побега. Таким образом, если караульные солдаты, по роялистским мемуарам, и держали себя крайне грубо и подчёркнуто республикански, если они иной раз непристойно ругались, пели или свистели громче, чем следовало, то вызвано это было желанием как–то скрыть от своего начальства внутреннее сострадание к узникам. Простой народ лучше идеологов Конвента понял, что поверженному подобает выказывать сочувствие в его несчастье, и от, казалось бы, таких неотёсанных солдат Тампля королева испытывала много меньше проявлений злобы и ненависти, чем в своё время в салонах Версаля.

***

Но время не стоит на месте, и, хотя это не чувствуется в окружённом каменными стенами квадрате, за этими стенами оно летит на гигантских крыльях. С границ приходят дурные вести: наконец–то пруссаки, австрийцы зашевелились, при первом же столкновении с ними революционные полки были рассеяны. В Вандее крестьянское восстание, начинается гражданская война; английское правительство отозвало своего посланника, Лафайет покидает армию, раздражённый радикализмом Революции, которой он в своё время присягнул; со снабжением продовольствием становится всё хуже и хуже, народ начинает волноваться. С каждым поражением войск революции тысячекратно повторяемое слово "измена" слышится со всех сторон и пугает город. В такой час Дантон, самый энергичный, самый решительный человек Революции, поднимает кровавое знамя террора, вносит ужасное предложение – за три дня и три ночи сентября уничтожить всех узников тюрем, подозреваемых в измене. Среди двух тысяч обречённых таким образом на смерть оказывается также и подруга королевы, принцесса Ламбаль.

Об этом страшном решении королевская семья в Тампле ничего не знает, ведь она изолирована от живых голосов, от печатного слова. Вдруг внезапно раздаётся бой набатных колоколов. Марии Антуанетте хорошо известен этот клёкот бронзовых птиц несчастья. Она уже знает: едва над городом начинают бушевать эти вибрирующие звуки, тотчас же разражается буря, непременно быть беде. Взволнованные, шепчутся узники Тампля. Не стоит ли уже у городских ворот герцог Брауншвейгский со своими войсками? Не вспыхнула ли революция против революции?

Внизу же, у запертых ворот Тампля, в крайнем возбуждении совещаются чиновники ратуши с охраной. Примчавшиеся гонцы сообщили, что огромная толпа из пригородов движется к крепости, несёт впереди на пике голову убитой принцессы Ламбаль с развевающимися волосами и волочит за собой её обнажённое изуродованное тело. Эта опьяненная кровью и вином, озверелая банда убийц, безусловно, пожелает насладиться действием, которое произведёт на Марию Антуанетту зрелище головы её мёртвой подруги, её обнажённого, обесчещенного тела, подруги, с которой, по всеобщему мнению, королева так долго была в блуде. Растерянная охрана обращается к Коммуне за военной помощью: ей самой не остановить разъярённой толпы, но, как всегда, когда возникает опасность, вероломного Петиона не разыскать; подкрепление не приходит, и толпа со своей ужасной добычей уже неистовствует у главных ворот. Чтобы предотвратить разгром крепости, который наверняка кончится убийством узников, чтобы как–то успокоить толпу, комендант пытается задержать её; он решает пустить пьяных людей во внешний двор Тампля, и грязный поток, пенясь, вливается через ворота.