Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз Страница 9

— Помалкивай, парень! Довольно поговорил на собрании!

— Уж мы об этом наслушались за последние три месяца!

Тень печали и утомления легла на лицо Роберта. Он отвечал на все лишь огорчённым взглядом.

— Ладно, товарищи. Делайте как знаете. Ничего больше говорить не стану.

Гоулен хитро осклабился:

— Если ты боишься спуститься в «Парадиз», ты бы так прямо и говорил.

— Заткни пасть, Гоулен, — вступился Лиминг. — Мелешь языком, как баба! Роберт со мной в одной бригаде. Он отличный забойщик и зарабатывал хорошо. Он знает проклятую шахту лучше, чем ты — собственное брюхо.

Толпа затаила дыхание, ожидая, не начнётся ли драка, и внезапно наступила тишина. Но Чарли никогда в драки не вступал. Он пьяно ухмылялся. Напряжение толпы перешло в разочарование.

В этот момент дверь трактира распахнулась. Вошёл Вилль Кинч и как-то нерешительно стал протискиваться к прилавку.

— Дай в долг кружку пива, Берт, ради бога! Иначе мне не выдержать…

Внимание толпы снова пробудилось и сосредоточилось на Вилле.

— Что такое? Что с тобой приключилось, Вилль?

Вилль откинул жидкие волосы со лба, сгрёб в руки кружку и, весь трясясь, посмотрел вокруг.

— Очень многое случилось. — Он плюнул так, словно хотел очистить рот от грязи. Затем торопливо заговорил: — С Элис моей плохо, ребята, у неё воспаление лёгких. Жена хотела сварить для неё капельку мясного бульона. Прихожу я к Ремеджу четверть часа тому назад. Ремедж сам стоит за прилавком, брюхо своё жирное выставил и стоит. «Мистер Ремедж, — говорю я самым вежливым образом, — не отпустите ли мне каких-нибудь обрезков для моей девочки, она очень больна. А деньги я отдам в субботнюю получку, обязательно отдам». — Тут губы Вилля побелели, он весь затрясся. Но стиснул зубы и, сделав над собой усилие, продолжал: — И что же вы думаете, ребята, он смерил меня глазами с головы до ног и с ног до головы. «Никаких обрезков я тебе не дам», — говорит он этими самыми словами. — «Уж будьте так добры, мистер Ремедж, — говорю я, совсем расстроенный. — Уделите нам какой-нибудь кусочек, забастовка кончена, через две недели обязательно будет получка, и я вам заплачу, как бог свят…»

…Пауза.

— Он ничего не ответил и так на меня посмотрел… Потом говорит, словно перед ним собака, а не человек: «Ничего я тебе не дам, ни косточки. Вы — позор для города, ты и тебе подобные. Бросаете работу из-за ерунды, а потом приходите попрошайничать у порядочных людей. Убирайся вон из моей лавки, пока я тебя не вышвырнул отсюда…» И я ушёл, ребята…

Во время рассказа Вилля наступила мёртвая тишина. И он окончил его среди полного молчания. Первый встрепенулся Боб Огль.

— Клянусь богом, это уж слишком! — простонал он.

Тогда вскочил полупьяный Боксёр и крикнул:

— Да, слишком! Мы этого так не оставим!

Все заговорили разом, поднялся шум. Боксёр прокладывал себе дорогу в толпе.

— Не стерплю я этого, товарищи! Сам пойду к этому ублюдку Ремеджу. Пойдём, Билль! Ты получишь для девочки самый лучший кусок, а не обрезки! — Он дружески ухватил Кинча за руку и потащил его к двери. Толпа сомкнулась вокруг них, выражая одобрение, и хлынула вслед. Трактир опустел в одно мгновение. Это было просто чудом. Никогда он не пустел так быстро при возгласе хозяина «Джентльмены, пора!» Минуту тому назад комната была битком набита людьми, — а сейчас в ней оставался один только Роберт… Он стоял и смотрел на ошеломлённого Эмура с мрачным, разочарованным видом. Выпил ещё кружку. Но, наконец, ушёл и он.

На улице к толпе присоединилась большая группа молодёжи, уличные мальчишки, зеваки. Не зная, что тут происходит, они чуяли злое возбуждение толпы. Раз Боксёр несётся вперёд с воинственным видом, значит будет драка. И все устремились на Каупен-стрит. Юный Джо Гоулен пробрался в самую гущу толпы.

Завернули за угол и очутились на Лам-стрит, но здесь, у лавки Ремеджа, их ожидало разочарование. Большая лавка была уже заперта и, пустая, неосвещённая, являла взорам лишь холод опущенных железных штор и вывеску на фасаде: «Джемс Ремедж. — Мясная». Даже окна нельзя было разбить! Заперто! Раздался рёв Боксёра. Водка бушевала в его крови. Он не отступит, нет, ни за что! Найдутся другие лавки тут же, рядом с Ремеджем, и без железных штор, например, лавка Бэйтса или Мэрчисона, бакалейщика, где дверь была просто загорожена шестом и заперта на висячий замок.

Боксёр заорал снова:

— Ничего не потеряно ещё, ребята, вместо Ремеджа примемся за Мэрчисона!

Разбежавшись, он поднял ногу и тяжёлым сапогом изо всей силы ударил по замку. В эту минуту кто-то из напиравшей сзади толпы швырнул кирпичом в окно. Стекло разлетелось вдребезги. Это решило дело: звон разбитого стекла послужил сигналом к разгрому лавки.

Толпа хлынула на дверь, вышибла её, ворвалась в лавку. Большинство были пьяны, и все они уже много недель не видели настоящей пищи. Толли Браун схватил окорок и сунул его под мышку. Старик Риди завладел несколькими жестянками компота. Боксёр, совершенно забыв о больной дочке Вилля Кинча, возбуждавшей в нём только что пьяную слезливую жалость, выбил втулку у бочонка с пивом. Несколько женщин из гавани, привлечённых шумом, протиснулись внутрь, вслед за мужчинами, и начали панически все хватать: пикули, желе, мыло, всё, что попадалось под руку; они были слишком запуганы, чтобы выбирать, и попросту хватали и хватали, с лихорадочной поспешностью пряча все под свои шали. Уличный фонарь снаружи освещал эту картину холодным, резким светом.

О кассе первым вспомнил Джо Гоулен. Съестное его не интересовало, — он, как и его папаша, был даже слишком сыт, — а вот выручка могла пригодиться.

Встав на четвереньки, он, как ящерица, проскользнул среди ног толпившихся в лавке людей, заполз за конторку и отыскал денежный ящик. Не заперт! Злорадно посмеиваясь над беспечностью старого Мэрчисона, Джо сунул руку в кассу, загреб полную горсть серебра и преспокойно высыпал его к себе в карман. Затем, поднявшись на ноги, шмыгнул в дверь и пустился наутёк.

В ту минуту, когда Джо выбегал из лавки, туда вошёл Роберт. Вернее — встал на пороге. Выражение тревоги на его лице медленно уступало место ужасу.

— Что вы делаете, товарищи?

Голос его звучал мольбой: пафос этого взрыва возмущения, направленного по ложному пути, больно поразил его.

— Ведь вы попадёте в беду!

На него не обратили ни малейшего внимания. Он повысил голос:

— Говорю вам, прекратите это! Неужели вы не понимаете, дураки вы этакие, что хуже уж ничего не может быть! После этого нам уж нечего ни от кого ждать сочувствия. Прекратите!

Но его никто не слушал.

Судорога исказила лицо Роберта. Он двинулся было в толпу, но в этот миг шум за спиной заставил его обернуться, так что свет фонаря упал на его лицо. Полиция! Роддэм из Гаванского участка и новый сержант со станции.

— Фенвик! — громко воскликнул Роддэм, сразу узнав Роберта, и схватил его за плечо.

На этот крик внутри лавки ответили ещё более громкими криками:

— Полиция! Бегите, ребята, полиция!

И живая лавина неразличимо смешавшихся тел хлынула из лавки. Роддэм и сержант не пытались её задержать. Они стояли в какой-то растерянности и дали всем уйти. Затем, всё ещё держа Роберта за плечо, Роддэм вошёл в лавку.

— А вот и ещё один, сержант! — крикнул он вдруг с торжеством.

Среди разгромленной, опустевшей лавки, беспомощно покачиваясь, сидел верхом на пивном бочонке Боксёр Лиминг и, плавая в блаженстве, одним пальцем придерживал втулку. Он был слеп и глух ко всему, что происходило вокруг.

Сержант оглядел Боксёра, потом лавку, потом Роберта.

— Здесь нешуточное дело, — сказал он сухим, официальным тоном. — Вы — Фенвик. Тот самый, зачинщик забастовки.

Роберт твёрдо выдержал взгляд. Он возразил:

— Я ничего не сделал.

Сержант сказал:

— Да, конечно! Ничего не сделали!

Роберт открыл было рот для объяснения. Но внезапно почувствовал безнадёжность этой попытки. Он ничего не ответил. Покорился. И его вместе с Боксёром отвели в участок.

VII

Пять дней спустя, часов около четырёх, Джо Гоулен беззаботно слонялся по Скоттсвуд-род, одной из улиц Тайнкасла, обследуя те окна, на которых висели объявления о сдаче комнат. Тайнкасл, этот полный движения и шума город севера, с его кипучей суетой, светло-серыми тонами, звоном трамваев, топотом ног, стуком молотков на верфи, милостиво поглотил Джо. Тайнкасл, всего на восемнадцать миль отстоявший от его родного города, всегда привлекал мечты Джо, как место больших перспектив и приключений. Джо выглядел прекрасно, — краснощёкий и кудрявый юноша в ослепительно начищенных ботинках, с весёлой миной человека, который знает, чего хочет. Однако при такой блестящей внешности у Джо не было ни гроша. С тех пор как он сбежал из дому, он успел приятно прокутить те два фунта серебром, что украл у Мэрчисона, истратив их на развлечения, гораздо более порочные, чем это можно было предположить по его добропорядочному виду. Джо побывал на галерее Мюзик-холла, в ресторане Лоу и других местах. Джо покупал пиво, папиросы, самые красивые голубые открытки. А теперь, честно истратив последний шестипенсовик на стирку и наведение на себя лоска, Джо подыскивал приличную комнату. Он прошёл по Скоттсвуд-род, мимо широких железных решёток скотопригонного рынка, мимо «Герцога Кумберлендского», через Пламмер-стрит и Эльсвикскую Восточную Террасу. День был серый, без солнца, но сухой, на улицах царило приятное оживление, где-то внизу, на станции, свистел прибывающий поезд, и ему вторил с реки густой и низкий звук пароходной сирены. Кипевшая вокруг жизнь возбуждала Джо. Мир представлялся ему чем-то вроде огромного, великолепного футбольного мяча у его ног, — и он готовился с азартом подбросить его.