Георгий Егоров - Солона ты, земля! Страница 9

— Слушаюсь. Можно идти?

— Погоди. Расквартируй прибывших со мной солдат. Да поставь к таким мужикам, чтобы покормили ребят. Понял?

— Так точно.

— Иди. Вечером принесешь мне списки призывников с росписями.

— Слушаюсь.

И зашагали из избы в избу сидельцы со списками в руках…

3

Приехавших с Зыряновым солдат старшина расквартировал по зажиточным хозяевам. Достался квартирант и Петру Леонтьичу Юдину. К нему поставили чубатого ефрейтора Петренко. Леонтьич гордился такой честью. Гордился потому, что, наконец, был приравнен к самым богатым людям села. Чтобы не ударить в грязь лицом, Леонтьич зарубил курицу. Сам слазил в подполье, достал холодный бидон с самогонкой. Насте велел надеть лучшее платье и, как в городском шинке, где он бывал еще в молодости, приказал ей подавать на стол. Налил гостю и себе по стакану самогонки.

— Извиняюсь, не знаю, как вас по имени и отчеству…

— Алексей Михайлович, — ответил Петренко, не сводя глаз с Насти.

— Выпьем, Лексей Михайлович, за… («За что же сейчас пьют?» — растерялся на секунду Леонтьич)… за ваше здоровье, Лексей Михайлович.

— Давай, хозяин, выпьем. — Петренко махом выхлебнул стакан и единственной в доме вилкой, тщательно вычищенной для такого гостя, полез в миску с солеными огурцами.

— Вы, Лексей Михайлович, курятинки вот отведайте. Хорошая курочка, — предлагал Леонтьич, забывая сам закусить.

После второго стакана Леонтьич почувствовал, что начал сильно пьянеть.

— Извиняюсь, Лексей Михайлович, — заплетающимся языком дребезжал он над ухом гостя, — интересуюсь узнать, откеда будете родом. Вижу, что вы, как образованный человек…

Петренко не слушал. Он уплетал курицу и не спускал масленых глаз с хозяйской дочки.

Настя была не в духе.

А основания для этого у нее были — она ожидала расправы отца. До вчерашнего дня она не думала, что Кирюха Хворостов без ее согласия зашлет сватов. Еще позавчера, когда он увязался с игрищ проводить ее и сказал: «Брось, Настя, выкобениваться, все одно сватов пришлю», — она не поверила, ответила: «Не всяк жених, что посватается». И вот вчера он прислал. Едва Настя увидела подвыпивших сватов, не задумываясь кинулась под навес и спустила с цепи свирепого волкодава. Почуяв свободу, кобель громадными скачками сделал круг по двору, и только сваты открыли калитку — он тут как тут. Те с визгом шарахнулись обратно. Несколько минут они стояли за оградой. Пытались стучать кольцом калитки, но им отвечало только рычание. Поняв, что кобель спущен с цепи неспроста, сваты, оскорбленные до глубины души, отправились восвояси. Не сегодня завтра отец непременно узнает об этом, и тогда не миновать Насте быть битой чересседельником — отец вспыльчив. Тяжело на душе у Насти. А тут еще квартирант глаза лупит…

— Садитесь с нами, Настя, — сытно икнув, пригласил Петренко. — Выпейте немного.

— Нет, ей нельзя, — с трудом открывая глаза, вступился Леонтьич, — она еще девка.

— Ну и что? Немножечко можно. Ради меня.

— A-а! Ради гостя… ради такого гостя можно все… это можно. Садись, Настя, я велю. Выпей с гостем.

Из кухни высунула голову жена.

— Это уж ни к чему, отец, дочерю приучать к этакому зелью.

— Цыц ты. Я велю. Раз я велю — стало быть, можно.

Настя присела на краешек табурета.

— Вы сюда вот, ко мне рядышком, — подвинулся на лавке гость.

— Нет, спасибо, я здесь. — Она, закрыв глаза, пригубила стакан, сморщилась, замахала рукой и выбежала в кухню.

— Не может она, Лексей Михайлович, вишь, молодая еще, необъезженная…

Через час старик опьянел окончательно, сполз под лавку и захрапел…

Настя сидела на завалинке в ограде и думала о Фильке, который томится где-то в тюрьме, о своей разнесчастной судьбе, о противном мордатом Кирюхе. Губы у нее вздрагивали, она готова была расплакаться.

В сенях скрипнула половица, кто-то вышел во двор — наверное, мать ее ищет. Но шаги тяжелые, не материны. Глянула — перед ней стоит квартирант. Пьяненькие глазки, самодовольная ухмылка. Он грузно сел рядом и бесцеремонно обхватил Настю. Настя изо всей силы толкнула его. От неожиданности он потерял равновесие и повалился на завалинку.

Настя вскочила и, как кошка, приготовилась кинуться на него, выцарапать глаза.

— Вон какая ты, оказывается.

— Да, такая. Сел, так сиди, не лапай.

Петренко удивленно таращил пьяные глаза, потом примирительно улыбнулся.

— Садись, Настенька, я пошутил.

— Нечего мне сидеть.

— Да ну, садись, — попросил он. — Я говорю, что пошутил. Больше не буду. Посидим, поговорим.

Настя недоверчиво посмотрела на посмирневшего вдруг квартиранта, присела. Петренко помолчал, думая с чего бы начать разговор. Спросил:

— У тебя, наверное, жених есть?

— Есть, — сухо ответила Настя.

— Где же он?

— Где… В армии.

— Стало быть, такой же служивый, как и я?

— Нет, не такой.

— Как не такой? — насторожился Петренко. — Он у красных?

— Нет. Но он к незнакомым девкам не лезет.

Петренко долго еще о чем-то говорил, но Настя его не слушала. Наконец он выдохся, замолчал. Настя хотела уже идти ложиться спать, но в это время за плетнем послышались чьи-то осторожные шаги. Петренко поднял голову, вопросительно глянул на Настю. Та неопределенно пожала плечами. Петренко встал, заглянул через плетень. К воротам, согнувшись, кралась черная фигура с котелком, из которого торчал черенок кисти (это сразу заметил Петренко). «Большевик, — мелькнула у него догадка, — листовки расклеивает, сволочь». Он протянул руку к бедру, но тут же вспомнил, что кобуру с наганом оставил в избе. Бежать за ним было некогда. «Все равно не уйдет!» От восторга у него сперло дыхание — такой возможности отличиться больше не предоставится! Не раздумывая Петренко прыгнул через плетень. От удара его каблуков о землю фигура вздрогнула, резко обернулась.

— Стой, сволочь! Руки вверх! — скомандовал Петренко, и в то же мгновение на его голову обрушился увесистый лагун. В глазах что-то сверкнуло и… очнулся он под плетнем, мокрый. Настя своим платком вытирала ему волосы, лицо, шею. Петренко сел.

— Где он?

— Кто? — шепотом спросила Настя.

— Да этот, большевик с листовками.

Настя растерянно захлопала глазами.

— А я не знаю, — пролепетала она, — я никого не видела, никакого большевика.

Петренко вскочил, побежал в избу, впотьмах набросил через плечо шашку, схватил винтовку. «Догнать, разыскать», — колотилась мысль, и он быстро, как по учебной тревоге, заседлал коня. А через пятнадцать минут Петренко стоял в комнате Ширпака, и Зырянов в который уже раз принимался рассматривать огромную шишку на голове у Петренко.

— Мда-а… — всякий раз произносил он.

— Удар был нанесен деревянным предметом, Федор Степанович, — говорил Ширпак, заглядывая через плечо Зырянова. — Видишь, кожа, не рассечена.

— Вижу, — коротко бросал начальник контрразведки. — Как же ты, Петренко, упустил его?

— Понимаете, господин начальник, нога у меня подвернулась, когда я прыгнул. Не нога бы, он от меня не ушел, — оправдывался Петренко

4

Едва Кирюха Хворостов задворками прибежал домой, как по селу поднялся шум; из конца в конец скакали верховые, подняли они и ночевавших у Хворостовых двух солдат. Потом откуда-то вернулся отец. Кирюха настороженно прислушивался, о чем разговор.

— Большевики листовки расклеивают, — сообщил отец. — У Юдина постоялец чуть не поймал одного — хотел на ворота листовку наклеить.

Кирюху чуть не подбросило с лежанки: это же никакой не большевик, это он, Кирюшка, хотел вымазать Насте Юдиной ворота дегтем в отместку за сватов… Кирюха чуть было не выскочил из горенки и не сказал об этом отцу, но вовремя одумался: напоминать старику о неслыханно оскорбительном сватовстве было нельзя — только вчера отец обломал об него черенок граблей. А к тому же может здорово влететь от каменского начальника за то, что ударил лагуном солдата…

До утра по селу несся надрывистый собачий лай, слышались крики и причитания баб. Взбешенный начальник контрразведки метался по комнате Ширпака. Обыски дали пять написанных полуграмотными каракулями большевистских листовок, найденных в притонах и дворах, — ясно, что они только что были подброшены и хозяева к ним никакого отношения не имели. Но главная беда — мобилизация явно сорвана: в селе оказалось всего-навсего шесть рекрутов.

Утром все село согнали на площадь. Зырянов, бледный, со сжатыми в тонкий росчерк губами, вышел на крыльцо волостной управы. Ненавидящим взглядом окинул толпу.

— Снять шапки, когда перед вами офицер! — заорал он вдруг.