Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1 Страница 9

Плебс имел свое собственное Собрание; туда был заказан путь патрициям, и голоса они там не имели. Позиции плебса еще более усилились /а патрициев – ослабли/, когда через плебейское Собрание стали проводиться законы. Чтобы блюсти интересы плебса, ежегодно избирали десять плебейских трибунов. Это сильно вредило Риму: избранные лишь на год магистраты едва успевали начать дело, но не успевали его завершить; если ничего нельзя добиться – зачем же стараться?

Плебейский трибун империумом не обладал, не принадлежал к числу высших магистратов и мало на что мог рассчитывать. Хотя и мог, пожалуй, рискнуть и рвануться к вершинам cursus honorum, поскольку в его руках находилась реальная сила, и он обладал одним исключительным правом – правом вето. За исключением действий диктаторов, вето применялось ко всему и ко всем.

Диктаторов в Риме не случалось уже лет сто, а цензоры, консулы, преторы, Сенат, другие плебейские трибуны – безоговорочно подчинялись этому вето. Его власть распространялась и на массовые собрания, и на выборы. Сам плебейский трибун принадлежал к персонам «священным», то есть пользовался неприкосновенностью в период выполнения своих обязанностей. Кроме того, он мог издавать законы. Сенат на это права не имел – он мог лишь советовать или настаивать на принятии того или иного закона.

Конечно же, приходилось изобретать сложнейшую систему контроля, чтобы как-то ограничивать власть того или иного комитета или человека. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали дорожки в обход законов, она частенько давала сбои.

Поэтому царю Нумидии и удалось подкупить одного из плебейских трибунов. Не знатный, не богатый Гай Бебий, увидев на своем столе кучу блестящих серебряных денариев, он не устоял и стал собственностью Югурты.

Старый год подходил к концу, когда Гай Меммий собрал толпу в цирке Фламиния и заставил Югурту выступать перед нею. Первый вопрос, заданный ему, звучал так:

– Давали ли вы взятку Луцию Оптиму?

И, как только Югурта собрался отвечать, прозвучал голос Гая Бебия:

– Я запрещаю отвечать вам, царь Югурта. Теперь Югурта должен был молчать.

Это и было вето. Югурта, согласно твердым уставам Рима, не смел теперь отвечать ни на один вопрос. Собрание пришлось распустить; тысячи разочарованных горожан разошлись по домам. Меммий был вне себя от ярости – его даже приводить в чувство пришлось, а Бебий принялся превозносить свою добродетель и скромность, в которые, однако, никто не поверил.

Югурта не получил еще от Сената разрешения вернуться на родину, и в этот промозглый день сидел на лоджии своей виллы, проклиная Рим и римлян. Ни один из новых консулов не был достоин того, чтобы добиваться их расположения, ни одного из преторов не стоило подкупать, ни один из плебейских трибунов ни на что не годился – ничтожество на ничтожестве.

Подкуп – дело тонкое; это не рыбалка – насадил червяка на крючок и забросил в реку; тут же рыбка должна сама намекнуть, что не прочь попасться на крючок. Если же никто не заинтересовался приманкой, следует, запасясь терпением, сидеть и смотреть на поплавок – авось клюнет.

Но как сидеть и ждать, если на твое царство зарятся уже несколько претендентов? Гауда, сын Мастанабала, и Массива, сын Гулуссы. Намерения у них самые серьезные, и лучше вернуться. Его же вынуждают торчать в Риме. Покинешь город без соизволения Сената – расценят как повод к войне. Насколько знал Югурта, никто в Риме воевать не желает, но… Законы Сенат издавать не мог, зато все, что касается иностранных сношений и объявления войн, входило в сферу его компетенции. Соглядатаи доложили, что Марк Эмилий Скавр недоволен вето Гая Бебия. Скавр мог навредить Югурте – Скавр имел в Сенате влияние и вертел сенаторами как хотел. Скавр считал, что Югурта – первый враг.

Бомилкар, сводный брат Югурты, ожидал, когда царь обратится к нему. Ему было о чем сообщить государю, но он слишком хорошо знал своего господина, чтобы лезть к нему в минуты отчаяния, гнева или печали. Удивительный он человек, Югурта. Сколько талантов и способностей заложено в нем! Сколь необычна его судьба – ведь низкое рождение, казалось, закрывало перед ним все двери. Может, дело в наследственности? Кровь пунийцев влилась в жилы нумидийской аристократии, чтобы получился царь Югурта, но многое взял он и от матери-берберки. Оба эти народа принадлежали к семитским, но берберы обитали в Северной Африке задолго до пунийцев.

Две ветви семитов, соединяясь, создали облик Югурты: от матери он унаследовал узкое лицо, светлосерые глаза и прямой нос; от отца, Мастанабала, – черные, мелко вьющиеся волосы, темную кожу, широкий подбородок. Это и делало его портрет столь выразительным: взглянув на Югурту, человек невольно преисполнялся робости – столь темен и страшен казался Югурта. Многое переняв от эллинов, нумидийская знать носила греческие одежды. Они, однако, не шли Югурте: царю больше шли латы и шлем, меч на боку и боевой конь. «Жаль, что римляне в Риме никогда не увидят Югурту таким, каким ему предназначено быть природой, – воином на войне», – подумал Бомилкар и тут же ужаснулся своим мыслям. Думать так – искушать судьбу! Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне!

Царь успокоился; лицо его просветлело. Не стоит ломать этот с таким трудом доставшийся мир. Однако лучше услышать желанный совет от самого верного ему человека, от брата, чем собирать городские и сенатские сплетни от своих тупоголовых шпионов.

– Мой господин… – нерешительно и мягко начал Бомилкар.

Серые глаза мгновенно обратились к нему.

– Я кое-что услышал сегодня в доме Квинта Цецилия Метелла.

Югурта вынужден был сидеть на вилле, но его брат, не будучи царем, мог беспрепятственно разгуливать по Риму. Вот и сегодня его приглашали на обед.

– Что такое?

– В Рим приехал Массива. Он смог заинтересовать консула Спурия Постумия Альбина и намеревается получить у него пропуск в Сенат.

Царь вскочил, а затем, развернув кресло так, чтобы оказаться лицом к лицу с братом, и сел опять.

– Интересно, куда еще сможет пролезть этот ничтожный червяк? Но почему же он, а не я? Альбин должен знать, что могу заплатить ему гораздо больше, чем Массива.

– У меня другие сведения. Подозреваю, что дело связано с возможным назначением Альбина на пост правителя Африки. Вас задерживают в Риме, а Альбин тем временем отправляется в Африку с небольшой армией. Там он совершает маленький бросок к Сирте, и – да здравствует Массива, царь нумидийский. Вероятно, будущий царь не поскупится и даст Альбину все, что тот пожелает.

– Мне нужно вернуться! – на глазах Югурты выступили слезы.

– Я знаю! Но как?

– Как думаешь, есть ли у меня шанс склонить Альбина на свою сторону? Деньги у меня есть, можно и еще собрать…

Бомилкар покачал головой:

– Новый консул не питает к вам добрых чувств. В прошлом месяце вы не распорядились послать ему подарок ко дню рождения, а Массива случая не упустил. Он отправлял ему дары и на день рождения, и по случаю избрания его в консулы.

– Это все мои советники, проклятье на их головы! Решили, что раз я забыл, не напоминаю, не надо и пошевеливаться… Неужели память стала мне изменять?

Бомилкар улыбнулся:

– Да что вы!

– Массива… Думаешь, я забыл о нем?! Просто полагал, что он в Сирии с Птоломеем Апионом. А вдруг известие твое – просто розыгрыш, дурная шутка? Кто рассказал тебе об этом?

– Сам Метелл. Он сейчас чутко ко всему прислушивается, ко всем приглядывается – собирался попасть в консулы на будущий год. Если хочешь знать, он ни словом не обмолвился, что сделал Альбин или собирается сделать. Но ты знаешь Метелла – один из достойнейших римлян, честных и неподкупных. Ему вовсе не по душе, что цари вынуждены топтаться у порога Рима, не смея войти.

– Метелл может позволить себе быть добродетельным и чистым. Разве он не богат, как Крез? Римляне разделили между собой Азию и Испанию, но Нумидию разделить не посмеют. Не сделает этого и Спурий Постумий Альбин – пока я жив и могу бороться! – Царь выпрямился в своем кресле. – Массива точно в Риме?

– Так говорит Метелл.

– Будем ждать, пока не выясним, кто из консулов собирается стать правителем Африки, а кто – Македонии.

Бомилкар недоверчиво хмыкнул.

– Только не говорите, что вы поверили во все эти россказни!

– Никогда не знаешь, чего можно ожидать от римлян. Может быть уже все решено. А может они нарочно распускают слухи, чтобы поиздеваться над нами. Поэтому я буду ждать, Бомилкар. Узнаю результаты голосования – решу, что делать, – и он снова развернул кресло и углубился в созерцание непроглядной дождевой пелены.

ГЛАВА V

В старом доме в Арпинуме росли трое детей: Гай Марий, его сестра Мария и младший брат Марк Марий. Все предполагали – и не без оснований – что они займут значительное место в жизни этого города и края, но никому и в голову не приходило, чтобы кто-нибудь из них пошел по стопам отца. Семья их принадлежала к разряду сельского нобилитета, роду Мариев, одному из самых уважаемых в том краю. Немыслимым казалось, чтобы уроженец Арпинума вошел в Сенат; конечно, все знали о цензоре Катоне, который тоже вырос в провинции, но тот был родом из Тускулума, что всего в пятнадцати милях от стен Сервия. Землевладельцы окраинного Арпинума и не мечтали видеть сыновей сенаторами.