Василий Аксенов - Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине Страница 9

На подлинном Собственного Его Императорского Величества Рукою написано

Николай.

Опытный садовник-пчеловод, одинокий, с 17-летпей практикой, с рекомендациями и отличной аттестацией, ищет место годично. Всевозможные работы выполняет добросовестно и аккуратно по весьма умеренной цене. На выставках удостоен разнообразных наград.

6/I. Во время водосвятия на Неве пушка, которая должна была произвести холостой выстрел, выстрелила картечью по помосту, где находился Царь.

8/I. Депутация петербургских литераторов и общественных деятелей направляется к Витте и Святополку-Мирскому с просьбой остановить надвигающееся побоище.

9/I. В столице не вышла ни одна газета.

Драгун Дмитрий Петунин человек уж восемь свалил замертво да десятка три покалечил. Было это в устье Миллионной, на краю Марсова поля. Содрогаясь от омерзения, но распаляя себя ненавистью, Петунин убивал врагов отечества направо и налево.

Брызги вражьей крови попадали на розовые круглые щеки, на торчащие пшеничные усики и даже в голубые остекленевшие от ярости глаза Петунина.

Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.

«Витязи, богатыри былинные!» – захлебнулся в коротком рыдании Петунин.

А толпа все прибывала, перла…

Много народу куплено длиннопатлыми…

Красавчики… умники… кровь сосущие… селедкой провоняли… социализмы окаянные… ну-ка, сабелька моя, поработай, поработай… государя душить… кровь сосать… хитрые, коварные… золотом набитые японским… по черепу… по уху… красные прихвостни… гадина проклятая… иконками прикрываетесь православными… в живот и глаз… наймиты английские… наследника нашего душить… вижу, главный христопродавец Максим Горький… сейчас в ухо… в голову саблей достану…

Марсово поле было черным, а вокруг все мельтешило, мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, шапки, оскаленные рты, кулаки и глаза…

Красин с подножки коночного вагона увидел вдруг в толпе, в самой непосредственной близости от драгун, голову Горького, волосы из-под меховой шапки, моржовые усы. Рядом с ним, блестя полубезумными глазами, что-то кричал красивый кудрявый человек, кажется Бенуа… К ним пробивался через толпу мальчишка-драгун с крутящейся саблей над головой. Видно было, что он визжит от каких-то собачьих чувств. Должно быть, он думает, что Горький и Бенуа – главари. Он может покалечить их, убить!

Красин прыгнул с подножки на чьи-то плечи, с трудом опустился на землю.

– Господа, там Максим Горький! – закричал он. – Товарищи, там Горький! Спасите его!

Он бешено заработал локтями, но продвинуться не удалось ни на метр.

Толпа сносила его в сторону Летнего сада. В хаосе перемешались манифестанты и любопытные. Сквозь пар, клубящийся над городом, тускло светилась петропавловская игла. Красин уже потерял из виду Горького и Бенуа. Позади слышались рыдания. Он оглянулся и вздрогнул от ужаса: за плечом какого-то рабочего рыдало рассеченное лицо. Лицо рыдало от непоправимости того, что с ним произошло.

– Платок! Возьмите платок! – закричал не своим голосом Красин. Он чувствовал, что нервы отказывают ему.

Кто-то схватил белый платок, передал назад. Движение ускорилось, словно неведомая сила подхватила толпу и понесла ее вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли деревья и зашитые досками скульптуры Летнего сада. Со стороны Дворцовой площади донесся мощный ружейный залп.

– Господи! Что они с нами делают?

– Драгуны, псы! Русские вы аль нет?

– Палачи кровавые! Собаки!

– Вы бы так с японцами воевали!

– Мальчонку, мальчонку задавили!

– Убийцы! Сволочи! Бейте!

– Как скот режут!

Пехота зябла. После второго залпа ее работа, собственно говоря, была окончена. Пехотинцы прыгали, толкались, пытаясь согреться, обменивались шутками.

– Бухтин, Бухтин, чего рот разинул? Чичас галка залетит!

– Бухтин, Бухтин, вухи-то потри! Чичас отвалятся!

– Штаны-то подтяни! Эй, Бухтин!

Драгуны медленно, но верно отодвигали толпу от Троицкого моста. Пехотинцы спорили, сколько народу осталось на снегу – за сотню или меньше. Стали считать – выходило за сотню.

– Виктор, видишь драгуна? Больше всех старается. Попробуй-ка ему засветить!

Камень, пущенный с крыши двухэтажного дома, угодил Петунину по шапке. Даже не вскрикнув, тот свалился на шею коня. Конь прянул в сторону, вынес седока в боковую улицу…

Красин бежал в толпе по набережной Мойки. Возле одного дома группа молодых рабочих и студентов выворачивала булыжники из мерзлой мостовой. Он обрадовался – наконец-то сопротивление! Ярость колотила его. Он оглянулся – поблескивающий сабельками строй всадников быстро приближался.

Чьи-то руки обхватили Красина, потащили под арку дома.

– Вы с ума сошли? Не хотите до революции дожить?

Кандид (Кириллов) и еще один партиец, фамилии которого Красин никак не мог припомнить, долго влекли его по проходным дворам, где в подъездах перевязывали раненых. Наконец они вышли на Невский к углу Садовой.

Между тем Петунин в беспамятстве скакал по Петербургу, словно майнридовский всадник без головы. Каким-то чудом он не выпадал из седла, а конь его петлял по улицам в тщетных попытках набрести на родные, единственно любимые запахи конюшни, овса, своего лошадиного, теплого, ибо хоть он и был боевым конем, но запаха крови и пороха не любил.

Наконец Петунин очнулся и обнаружил себя на набережной какого-то канала. Вокруг не было ни души, а многочисленные замерзшие окна еще усиливали ощущение одиночества. Петунин испугался: местности он не узнавал. Оглянувшись, он слегка приободрился. Вдалеке несколько казаков гнали небольшую толпу. Это происходило в полной тишине – звуки оттуда не доносились. Вдруг рядом гулко бухнуло – треснул лед канала. Петунин даже задрожал. Он развернул коня и погнался вслед за казаками.

Казаки уже догоняли злосчастных инсургентов, когда те вдруг скрылись в каких-то дверях. Вот хитрое семя!

– Гей! – крикнул Петунин, как бы подбадривая казаков, но те в этом и не нуждались: сорвав двери, разбив стекла, прямо на конях ворвались они в трактир, где пытались найти спасение злодеи.

Когда Петунин подскакал и заглянул в трактир, все уже было кончено. Пол был завален телами в черном грязном тряпье, за разбитым буфетом лежал икающий в полубеспамятстве трактирщик. Казаки по одному выезжали на набережную. Из карманов у них торчали головки бутылок. Один из казаков дул водку прямо из горлышка.

– Молодцы, казаки! – крикнул Петунин.

– Стараемся, ваше благородие, – с ленивой нагловатой улыбочкой ответил казак и отбросил опорожненную бутылку.

Казаки поскакали дальше. Звук копыт, бьющих по обледенелой мостовой, удалялся, а Петунин все не мог тронуться с места. Он переводил взгляд с одного неподвижного лица на другое, и ужаснейшая мысль терзала в этот момент все его существо: «Нет, не похожи они на антихристов…» Конь его переминался с ноги на ногу перед открытой дверью и разбитыми стеклами разгромленного трактира, когда в глубине зала скрипнула дверь, и порог переступил румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в короткую шубу грубого, уж не волчьего ли, меха и в меховые высокие сапоги. Шуба была открыта на груди, и там виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, перешагивая через убитых, юноша направился прямо к Мите Петунину, а тот тронуться с места не мог, словно завороженный.

– Попался, мясник, – с веселой улыбкой сказал юноша, когда подошел вплотную к конской морде. – Слезай!

Петунин трясущейся рукой схватился за шашку, но тут запястье его сжали словно стальные клешни. Шашка, зазвенев, упала на мостовую, и Петунин сам оказался выброшенным из седла и лежащим на льду.

Он тут же вскочил, но юноша ясноглазый мгновенно налетел, ребром ладони ударил Митю в горло, тычком ладони – под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь трактира.

Лихач на дутых шинах резво катил по правой стороне Невского к Адмиралтейству. Нахлобучив меховую шапку и уткнув нос в воротник, Красин безотчетно считал выплывающие из дымной морозной темноты газовые фонари в оранжевых кругах. Его трясло. Он испытал чувство биологической ненависти, и именно от этого чувства его сейчас трясло.

Ближе к Дворцовой на тротуарах все чаще попадались неуклюжие фигуры дворников. Пешнями они откалывали окровавленный лед, скребли лопатами тротуар, поливали кипятком из ведер.

У Адмиралтейства лихача приостановил конный патруль. Казачий офицер внимательно посмотрел на Красина, махнул рукой – проезжай! Барин в хорьковой шубе не вызывал подозрений. Красин оглянулся – казаки, покачиваясь в седлах, удалялись, стройные и словно бы удлиненные в красноватой рассеянной тьме. Может быть, он и убил бы их всех, будь у него сейчас в руках пистолет. Может быть, это принесло бы облегчение…