Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца Страница 9

Пока он рассказывал, я стоял без движения, словно обратившись в камень, сраженный горем и негодованием: горем оттого, что из-за непредвиденного поворота судьбы утратил сокровище всей моей жизни, а негодованием – за ничем не заслуженную жестокость. От отчаяния я едва не отдал приказ об увольнении часовых – а ведь бедняги искренне считали, что, оказывая беглянкам помощь, действуют в моих интересах.

Немного придя в себя, я отослал всех прочь, чтобы без помех прочесть роковое послание. Дрожа всем телом, я сломал печать и, развернув листок, узнал почерк миссис Бернард. Вот содержание письма.

"Сэру Уильяму Деламору.

Глубокоуважаемый сэр!

В нашем теперешнем поступке вы можете усмотреть черную неблагодарность, но это всего лишь видимость. Мы покидаем сей благословенный край и увозим с собой память о вашей заботе и бесчисленных любезностях. Неблагоприятное стечение обстоятельств вынуждает нас уехать без предупреждения; возможно, в будущем вы признаете их неумолимый характер. А до той поры, если мольбы наши имеют для вас хоть какой-нибудь вес, умоляем вас воздержаться от наведения справок о нашем местопребывании. С нашего ведома и при нашем участии, хотя и без злого умысла, вы были введены в заблуждение – благодаря предусмотрительности нашего поверенного – относительно нашего имени и положения в обществе. Смеем надеяться, что вы питаете к нам хоть толику доверия, достаточную для того, чтобы если и не одобрить, то хотя бы не осудить наши действия. Еще раз умоляем вас, до той поры, пока обстоятельства не позволят нам открыть тайну, не думать о нас дурно, а лучше не думать вообще. Для безопасности мисс Лидии крайне важно, чтобы вы не разубеждали местных жителей и не опровергали умышленно распространенные слухи. В надежде на исполнение этой просьбы заверяю, что мы всегда будем вспоминать о вас с величайшим уважением и признательностью, и передаю перо – по ее настоянию – мисс Лидии. Остаюсь вашей преданной слугой.

Кэтрин Бернард".

Ниже дрожащая рука Лидии вывела постскриптум:

"Я подтверждаю все изложенное миссис Бернард и хочу добавить от себя, что была бы бесконечно огорчена, если бы вы подумали, будто я без сожалений расстаюсь с этими местами.

Лидия".

В том состоянии шока, в которое меня поверг столь внезапный поворот колеса фортуны, грубо отрезвив от всех иллюзий и надежд на совершеннейшее счастье, почерк Лидии и мельчайший проблеск нежности в ее постскриптуме отчасти поддержали меня, словно пораженного громом. Я вновь и вновь перечитывал письмо, обливая его слезами и покрывая поцелуями. Имя Лидии то и дело срывалось с моих уст. Я осыпал ее горькими упреками, как будто она была рядом. Что я сделал? Чем заслужил такую жестокую участь? И как только я не упрекал себя за то, что отложил до лучших времен свое предложение! Возможно, она сжалилась бы надо мной и изменила свои планы.

Я вновь послал за Томом и задал ему тысячу вопросов. Как были одеты дамы? Что говорили?.. Но его ответы не пролили свет на происшедшее.

Доведенный горем до изнеможения, я, тем не менее, встал с постели, чтобы немедленно помчаться в коттедж, хотя и знал, что не найду там ничего, кроме незначительных вещиц, которые лишь разбередят душу, оживив боль и запоздалые сожаления.

По приезде на место, которое еще совсем недавно казалось мне раем на земле и где меня встретила холодная, сводящая с ума пустыня, я почувствовал себя несчастным скитальцем, который видит впереди прекрасные дворцы, фонтаны, райские кущи, но, подъехав ближе, не находит ничего, кроме нагромождения бесформенных каменных глыб и чахлых зарослей тиса. Вот какой показалась мне, в моем теперешнем состоянии, прежняя обитель счастья.

Хозяйка коттеджа лишь усугубила мои душевные муки бесхитростной хвалой в адрес недавних постоялиц. Она назвала их благословением своего дома и выразила надежду, что они еще вернутся. В своем искреннем горе она даже забыла о том, что постоялицы оставили ей вещи и деньги – в пятьдесят раз больше, чем было договорено. Такая небрежность и описанный Томом экипаж лишний раз доказывали их принадлежность к состоятельным кругам. В то же время я истощил все ресурсы ума и воображения, но гак и не смог догадаться, кто же они такие. Мне было ясно, что, если бы девушка из высокопоставленного семейства исчезла либо в силу обстоятельств покинула отчий дом, родные должны были бы поднять такой шум, который докатился бы до наших мест, однако до сих пор никто не обмолвился ни о чем таком – даже шепотом.

С течением времени горе начало терять остроту, уступая место томной меланхолии, в которой я даже начал находить своеобразную прелесть. Я все так же любил Лидию, но уже не думал о ней постоянно, как прежде. Боль притупилась; здоровый молодой организм все отчетливее и яростнее бунтовал против воздержания; меня все менее привлекал платонизм, который наш скорее развращенный, нежели просвещенный, век загнал в темные, пыльные углы, наряду с вышедшими из моды балладами, рюшами и шляпами с высокой тульей.

Я не мог дождаться нашего отъезда в Лондон, уповая на то, что смогу там хоть что-нибудь узнать о Лидии. Кроме того, меня больше, чем когда-либо, раздражало однообразие деревенской жизни, когда каждый день – точная копия предыдущего. Короче говоря, мне необходимо было развеяться, я нуждался в развлечениях, а крепкий организм и юношеская любознательность подсказывали, каких именно. Вскоре мне представилась возможность убедиться в том и окончательно разобраться в своих потребностях и тайных влечениях.

Орудием фортуны послужила миссис Риверс, наша дальняя родственница (слишком дальняя, чтобы это послужило помехой), вдова богатого землевладельца, которого она благополучно свела в могилу. На нее-то судьба и возложила задачу моего просвещения.

Летом миссис Риверс приняла приглашение тетушки погостить у нас несколько недель и вскорости приехала; впереди летела молва о ее исключительной добродетели и верности памяти покойного – благодаря чему я готовился встретить ее с невинной почтительностью, как какую-нибудь бабушку-старушку.

И вот наконец она явилась в карете, запряженной шестеркой лошадей. Леди Беллинджер церемонно представила меня и выразила надежду, что я не ударю в грязь лицом и буду гостеприимным хозяином. Как ни странно, я отнесся к этой роли с большим удовольствием и просто горел желанием преподать гостье несколько уроков из области лингвистики – в обмен на те, что сам надеялся получить от нее.

Когда карета подкатила к дому, я только что вернулся с охоты и не успел снять костюм, придававший мне вид заядлого охотника на лис. От меня веяло деревенской свежестью и несокрушимым здоровьем. Очевидно, все это, вместе с комплиментами в ее адрес, нашло отклик в душе миссис Риверс, потому что она бросила на меня взгляд, исполненный душевной теплоты и одобрения, что не могло не произвести впечатления на новичка в галантных делах, каким я тогда был. Впрочем, я не питал особо радужных надежд, относя этот взгляд на счет врожденной доброты или хороших манер. Будучи букой и предвидя, хотя и бессознательно, непреодолимые препятствия, я не строил никаких особых планов; по правде говоря, в ту пору любая молочница, уже в силу принадлежности к прекрасному полу, сходила в моих глазах за герцогиню и даже обладала тем преимуществом, что была гораздо доступнее.

Миссис Риверс умела нравиться всем без исключения, и уж, во всяком случае, в ее обращенном на меня взгляде таилось больше нежности, чем требовали родственные отношения. Ей исполнилось двадцать три года; восемь месяцев назад скончался ее супруг, заботившийся о ней гораздо больше, чем о себе. Не думаю, чтобы она читала ему лекции о пользе умеренности – скорее наоборот, поощряла излишества и тем самым довела до катастрофы. Чтобы поправить пошатнувшееся здоровье, он отправился в Бат, но безо всякой пользы, так как врачи не додумались рекомендовать ему самое эффективное средство – расстаться с женой.

Ходили слухи – не могу судить об их достоверности: она, во всяком случае, их гневно отвергала, – что разлитием желчи он был обязан молодому офицеру, бурно ухаживающему за его женой. Это явилось последней каплей. Так или иначе, муж благополучно ушел с дороги, и миссис Риверс – то ли в знак благодарности, то ли будучи уверена, что ей к лицу траур, – насколько возможно, затянула данную процедуру.

Она сохранила цветущую молодость. У нее была нежная, с теплым блеском, кожа, явно заслуживавшая большего, нежели простого любования. За томностью взгляда таились, изредка вспыхивая, задорные огоньки – неплохое предзнаменование для заинтересованных лиц. Она обладала всеми качествами, каких только я мог пожелать в женщине, и имела достаточный опыт для того, чтобы довести дело до естественной развязки, без лишней ходьбы вокруг да около.