Говард Фаст - Торквемада Страница 9

— Ты хорошеешь с каждым днем.

— А ты день ото дня становишься все красивее, — в тон ему ответила Катерина. — Будем и дальше расхваливать друг друга? К чему это? Мне больно, когда вы с матерью ссоритесь.

— Мы не ссоримся, — оборвал ее Альваро.

— Почему она ненавидит евреев? — спросила Катерина.

— Многие ненавидят евреев.

— Я не испытываю к ним ненависти. Разве они такие уж плохие?

— Люди как люди, — пожал плечами Альваро. — Одни хорошие, другие плохие.

— А этот человек, раввин Мендоса… его ведь так зовут? Скажи, он хороший или плохой?

— Ты хочешь, чтобы я судил людей? Я видел его однажды на дороге и тогда помог ему, и второй раз сегодня, у нас в доме. Мы немного поговорили. Разве этого достаточно, чтобы узнать человека? Иногда на это и целой жизни мало.

— А кто такой раввин? Это священник?

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду, говоря «не совсем»? Разве ты не знаешь?

— Знаю.

— Тогда почему не говоришь?

— Не потому, что хочу что-то скрыть от тебя. Раввин — нечто среднее между священником и учителем… — Неожиданно Альваро повернулся от дочери и направился к Хулио — тот держал под уздцы его коня. Когда Катерина подошла к нему, он уже сидел на лошади.

— Я вернусь сегодня вечером, — сказал он.

Катерина стояла молча, не сводя с отца глаз.

— Что ты так смотришь на меня? — спросил Альваро.

Лицо Катерины неожиданно озарила улыбка.

— Ты очень красивый мужчина, дон Альваро. Почему я не понимала этого раньше? Ты немолод, но очень красив.

Альваро поднял коня на дыбы и, вонзив шпоры ему в бока, выехал за ворота. Резвым галопом поскакал он к окраинам города, зная, что дочь смотрит ему вслед; однако, отъехав подальше от дома, перешел на рысь, а затем и на шаг. Ван Ситтен — Альваро расстался с ним всего несколько часов назад, — должно быть, провел это время в одной из гостиниц Сеговии, и сейчас Альваро увидел, что он скачет впереди, окликнул его и пришпорил коня. Узнав Альваро, Ван Ситтен осадил лошадь и подождал, пока тот подъедет. На окраине дорога проходила через оливковую рощу. Вдали под палящим солнцем в поле работали крестьяне, небо было ясное, синее со стальным оттенком. Ван Ситтен утер пот и сказал:

— Нам, голландцам, всегда не хватает солнца, но, думаю, стоит пробыть несколько дней в Испании — и мечтать о нем забудешь. Боже, ну и жара! А тебе хоть бы что!

— Ко всему привыкаешь, — ответил Альваро. — Куда ты теперь, добрый друг?

— Сначала во Францию, потом домой.

— Я заметил, ты торопишься покинуть Испанию, — сказал Альваро.

— На этот раз в Испании мною овладел страх, — признался Ван Ситтен. — Не слишком приятное ощущение.

— Никогда не известно, когда к тебе подкрадется страх, — сказал Альваро.

— Так же как и смерть.

— Тебе смерть не грозит.

— Зато грозит Испании, — сказал Ван Ситтен. — По-моему, Испания гибнет. И если у тебя еще осталась хоть толика здравого смысла, Альваро, ты поедешь со мной.

Альваро покачал головой, но ничего не ответил. Они ехали рядом, Ван Ситтен продолжал убеждать друга и заверил Альваро, что, если тот решится покинуть Испанию, он будет ждать его до завтра и договорится, как переправить его семью. Альваро казалось, что страх Ван Ситтена граничит с безумием, и он старался успокоить друга. Наконец они подъехали к развилке. Дорога на север сворачивала влево, монастырь Торквемады был в полумиле направо. Они пожали друг другу руки и распрощались. Альваро взглядом провожал Ван Ситтена. Один раз тот остановился, повернулся в седле и долго смотрел на друга, но Альваро и на этот раз лишь покачал головой, как бы в ответ на его немой вопрос. Ван Ситтен снова пустился в путь и вскоре, исчез за поворотом. Альваро пришпорил коня и направился к монастырю.

Монастырь стоял на равнине в окружении роскошных фруктовых садов, оливковых деревьев и виноградников. В садах, подоткнув рясы и закатав рукава, работали дочерна загорелые монахи, их тонзуры блестели на солнце. Они едва взглянули на Альваро, а он проехал мимо так, словно пребывал с ними в разных измерениях.

У монастыря Альваро спешился и под уздцы подвел коня к коновязи с вбитыми в нее железными кольцами. Привязав коня, он подошел к деревянным дверям монастыря. Тишину нарушал лишь скрежет вонзавшихся в землю мотыг. Альваро открыл тяжелую дверь и вошел.

Едва он переступил порог, ему показалось, что он в аду, — такая кромешная тьма окружала его. Он немного постоял, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, потом двинулся вперед — за поворотом ему открылся длинный коридор, освещенный солнечными лучами, проникавшими сквозь незастекленные окна. Он остановился на мгновение, поглядел, как на его руках играют солнечные лучи, — и тут в противоположном конце коридора появился монах. Он медленно шел к нему, а в нескольких футах от Альваро застыл — молчал, ничего не спрашивая и ничего не предлагая.

— Я хотел бы повидать отца Томаса, — сказал Альваро.

Монах, казалось, задумался. Это был лысый загорелый человек с толстой шеей и плоским крестьянским лицом. Люди такого типа не менее древние, чем земля Испании, они такие же живучие и такие же бесчувственные. Обдумав просьбу Альваро, монах кивнул и, пригласив его следовать за собой по коридору, привел к двери, на которой был начертан алый крест. Сделав Альваро знак подождать, он открыл дверь и вошел в комнату. Вскоре он вышел, кивком пригласил Альваро войти, сам же остался в коридоре и, дождавшись, когда Альваро зайдет, закрыл за ним дверь.

Альваро оказался в аскетически обставленной келье — примерно тридцати футов в ширину и двадцати в длину. Дверь, через которую он вошел, находилась как раз по центру. На стене напротив, почти под потолком, располагались окна с цветными стеклами. Солнечные лучи, проникавшие сквозь окна, заливали все помещение необычным светом, придавая келье какой-то особенный вид. Стены, как и пол, были выложены из камня, слева всю стену занимало огромное распятие — вырезанный из дерева Христос застыл в вечной агонии невыносимого страдания.

Из мебели в комнате был длинный трапезный стол, за ним семь обращенных к двери стульев, обтянутых черной кожей, с высокими, завершавшимися крестом спинками. На столе в двух огромных медных подсвечниках стояли толстые свечи. Сейчас они не горели: дневного света вполне хватало. Рядом лежали массивная латинская Библия в кожаном переплете, крест, распятие и несколько пергаментных свитков. За столом, напротив двери, сидел Торквемада, упершись подбородком в сложенные руки, он неподвижно смотрел перед собой. Торквемада не поднял глаз на Альваро — тот продолжал стоять, а Торквемада все так же сидел за столом, не глядя на него. Затем приор неспешно поднял взгляд и встретился глазами с Альваро. Однако он продолжал молчать, и тогда, четко выговаривая каждое слово, заговорил сам Альваро:

— Я встретил человека, который сказал, что Испания гибнет.

— И ты пришел сказать мне это, — кивнул Торквемада.

— Нет, — сказал Альваро. — Было время, когда я пришел бы к тебе просить о великом благодеянии. Пришел бы, чтобы преклонить колена. Чтобы поцеловать твою руку и просить дать мне такую веру, которая помогла бы устоять в любых испытаниях.

— Кто-то сказал глупость, и ты пришел бы просить укрепить тебя в вере?

— Иногда глупец мудрее мудреца.

— Но чаще он всего лишь глупец, — улыбнулся Торквемада. — Страна не погибнет только потому, что кто-то так сказал. Должен ли я вселить в тебя веру, дон Альваро?

— Раньше мы были друзьями. Когда умерла наша дружба?

— Разве она умерла, дон Альваро?

— Видно, настал час.

И тогда Торквемада спросил:

— Скажи мне, когда, дон Альваро, скажи мне, когда настал этот час?

— Если хочешь, скажу, — согласился Альваро. — Он настал, когда ты узнал, в чем твой долг, когда ты, отец Томас, стал на путь праведности.

— Это ни о чем не говорит, дон Альваро, — разве только о том, что ты умный человек. Ты утверждаешь, что я стал на путь праведности. Ты очень умный человек, я всегда это знал. Тебя, видимо, прельщает священник, которому недостает праведности. Весьма интересно. Значит, ты пришел сюда, не дожидаясь моего зова, чтобы сказать это?

— Меня терзают сомнения, Томас. Разве это признак ума? Признаюсь, я страдаю. Я, конечно же, не очень умен. Что за игру ты ведешь со мной?

— Я не веду никакой игры.

— В чем тогда дело?

— Ты желаешь исповедоваться? — спросил Торквемада участливо.

— Кому — священнику или великому инквизитору?

— Это один и тот же человек, — пожал плечами Торквемада.

— Не думаю. Я знал священника.

— А я по-прежнему знаю тебя, дон Альваро, — сухо произнес Торквемада. — Знаю лучше, чем ты думаешь.

— Лучше, чем я сам себя знаю?

— Возможно. Вполне возможно, что я знаю тебя лучше, чем ты знаешь себя. Я многое знаю, дон Альваро. Например, что сегодня в твой дом приходил раввин Биньямин Мендоса.