Александр Казанцев - Любимая Страница 9

— А я вот тоже поражен… стрелой Эрота… пробормотал гость.

— Сядь рядом со мной, — тихонько поманила его Аспасия. — Если ты не против. Мы поговорим об Эроте. Хочу убедиться: знаешь ли ты его?..

— Теперь уж знаю! — самонадеянно сказал Сократ, присаживаясь возле нее. — И могу даже поспорить с Фидием: для меня Эрот вовсе не златокрылый младенец-шалун. Он грозен!.. Вот в гостях у Перикла Софокл читал нам всем строки из только начатой трагедии. Его Эрот мне куда более близок и понятен:

О Эрос-бог, ты в битвах могуч!О Эрос-бог, ты грозный ловец!На ланитах у дев ты ночуешь ночь,Ты над морем паришь, входишь в логи зверей,И никто из богов не избег тебя.И никто из людей:Все, кому ты являлся, — безумны!

— Чудесные стихи! — воскликнула с жаром Аспасия. — И все же давай, Сократ, попытаемся вместе постичь, кто же он, Эрот… Его изображают младенцем, но ведь можно его считать и древнейшим из богов, не так ли?

— Да, — согласился, немного приходя в себя, юноша. — По Акусилаю, Эрот — сын изначального Хаоса, а по Ферекиду, сам Зевс, создавая мир, превратился в Эрота…

— И ты видишь его великим и прекрасным богом?

— А как же! Пусть не все сотворенное прекрасно, но демиург[27] одержим был тягой к Красоте.

— Тяга эта у него, конечно, была и есть. Но скажи мне, Сократ, кто, по-твоему, сильнее жаждет Красоты: тот, кто обладает ею, или тот, кто ее лишен?

— Жажда обладать Красотой, по-моему, сильней у того, кто обделен Ею.

— Правильно! Так же больше жаждет силы тот, кто обессилел, больше вожделеет любви тот, кто лишен ее… Стало быть, Эрот лишен Красоты и очень нуждается в ней?

— Выходит так… — произнес нараспев озадаченный Сократ. — Но неужели Эрот безобразен и подл?!

— Не богохульствуй! — улыбнулась Аспасия. — Неужели то, что не прекрасно, непременно должно быть безобразным?.. Это большая ошибка — считать все не прекрасное безобразным, стоять на том, что не доброе обязательно зло. Да, быть может, Эрот вовсе не прекрасен и не добр, но не думай, что он должен быть безобразен и зол, а считай, что он находится где-то посредине между этими крайностями.

— Тогда почему же все признают его великим богом?! — воскликнул нетерпящий никакой усредненности Сократ.

— И пусть все признают. А мы с тобой, может, решим, что он вовсе не бог…

Юноша уставился на нее — шутит ли? Но лицо Аспасии было спокойно.

— Да как ты можешь говорить такое?! разгорячился он.

— Очень просто, — ответила она негромко. — Скажи мне, разве ты не утверждаешь, что боги блаженны и прекрасны? Или ты, может быть, осмелишься о ком-нибудь из богов сказать, что он не прекрасен и не блажен?

— Клянусь Зевсом, нет!

— А блаженными ты называешь не тех ли, кто прекрасен и добр?

— Именно тех.

— Но ведь насчет Эрота ты признал, что, не отличаясь ни добротою, ни красотой, он вожделеет к тому, чего у него нет.

— Да, я это признал.

— Так как же он может быть богом, если обделен добротою и красотой?

Сократ, привыкший побеждать во всех спорах, впервые вынужден был признать свое поражение:

— Кажется, он и впрямь не может им быть… — Но в эти слова его вовсе не просочилась горечь, не заглушила пытливости его. — Так кто же такой Эрот? Смертный?

— Опять ты в крайности!..

— Но кто же он все-таки?

— Как мы уже выяснили, нечто среднее между бессмертным и смертным.

— Кто же он, Аспасия?

— Эрот — великий гений. Ведь все гении представляют собой нечто среднее между богами и смертными. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними только через посредство гениев… Гении эти многочисленны и разнообразны, быть может, и ты, Сократ, из числа их, но Эрот — бесспорно величайший из них.

— Про меня ты, Аспасия, совсем зря… — смутился юноша. — А вот слова твои про Эрота мерцают мне светом Истины. Но скажи, кто же тогда его мать и отец?

Вот тогда, тихой афинской ночью, и поведала Аспасия Сократу эту удивительную историю происхождения Эрота.

Когда золотоволосая Афродита вышла из пены морской близ острова Кипр, пораженные ее красотой древние боги на радостях решили устроить пир.

К этому времени Зевс уже утвердился на Олимпе, поделил власть с двумя своими братьями Посейдоном и Аидом, которые были извергнуты из утробы их отца, бога Кроноса, проглотившего их из боязни быть низложенным своими же детьми. А мудрая красавица Метида, составившая зелье, благодаря которому возвращены были из утробы Кроноса братья Зевса, стала женой последнему.

Будто символ новой, светлой жизни, взошла на Олимп Афродита. И ликующий Зевс собрал за пиршественным столом всех богов, признавших его первенство. В их числе был и Порос, сын Метиды, плод ее первого брака.

Увидав несравненные прелести Афродиты, он сразу же возмечтал добиться когда-нибудь ее любви. Но заметил, с каким вожделением глядят на новую богиню многие из пирующих, и понял, как много у него будет соперников. Огорченный Порос неумеренно стал прикладываться к нектару и скоро захмелел.

А в это время незваной пришла на пир изгнанница Пения, богиня бедности, побочная дочь одного из поверженных Зевсом гигантов, чтобы попросить подаяния — хоть горсточку амброзии, хоть каплю нектара. Она стояла у дверей, но пирующие боги не обращали на нее внимания.

И вдруг увидала Пения, что поднялся с подушек своих из-за пиршественного стола молодой красавец Порос и двинулся в ее сторону. Замерло сердце бедняжки: уже не подаяния она ждала, а доброго слова этого статного красавца. Или хотя бы ласкового взгляда.

Но прошел он мимо, даже не глянув на нее, и вышел за двери в сад.

Горечью наполнилось сердце Пении. Чтобы никто не увидел ее слез, она покинула пир богов-победителей. Но когда шла через благоухающий сад Зевса, набрела на спящего под цветущим кустом Пороса.

В свете луны он был еще более прекрасен, и решила Пения, как подаяния, просить его любви.

Она прилегла к нему, обняла, назвала по имени, но он, не размыкая глаз, прошептал неведомое ей имя: Афродита.

Потом он еще много раз называл ее этим именем и любил ее, думая, что любит Пенорожденную. Пения дарила ему свою любовь, счастье и горечь смешались в ней.

Перед самым рассветом, когда затих ее любовник, сморенный еще более глубоким сном, она тихонько высвободилась из его объятий и ушла, улыбаясь и утирая слезы, чтобы не видеть изумления и негодования Пороса.

Этой ночью и был зачат Эрот.

Вот почему он неизменный спутник и слуга Афродиты: ведь он был зачат на празднике рождения этой богини.

Вот почему Эрот всегда терпит лишения и вопреки распространенному мнению совсем не красив и не нежен, а груб, необут и бездомен: он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит.

Вот почему Эрот в то же время всегда тянется к прекрасному и совершенному и, унаследовав качества отца, он храбр и силен. Потому-то он искусный стрелок из лука и, строя козни, он жаждет разумности и достигает ее.

Нельзя его назвать ни смертным, ни бессмертным: в один и тот же день он то живет и расцветает, если ладятся его дела, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять.

Нельзя его назвать мудрым: он находится посредине между мудростью и невежеством. Но зато мудрые боги не занимаются философией, поскольку и так мудры, а Эрот все никак не успокоится в совершенствовании разума своего и часто признает себя полным невеждой.

Никогда не быть ему любимым: Эрот — вечно любящее начало. Он — нескончаемый пир богов.

Таким был рассказ Аспасии.

— Сократ, ты плачешь, — спросила она, завершив его.

И юноша не стал утирать лез, вовсе их не стыдясь.

— Как глубоко ты сумела познать Эрота! — смог произнести он наконец.

— На самом деле я вовсе не понимаю и не знаю его, Сократ, — ответила печально Аспасия, — но я хочу знать и понимать, хочу когда-нибудь изведать любви.

Слова эти прозвучали, едва из-за горного хребта выглянуло пылающим краем солнце. Впервые Сократ встречал светило вместе с любимой женщиной. Молча приветствуя его, он встретил лучи, как тысячи, сотни тысяч золоченых стрел Эрота, и услышал голос демона или гения своего: «Это, Сократ, нести тебе через всю жизнь!»

Много раз вспоминал потом эту ночь, это утро молодой пехотинец-гоплит. Вспоминал после изнурительных учений и после жестоких боев. Быть может, непостижимые выносливость и храбрость его начало свое брали как раз в той ночи, в этом ясном утре…

Два года жил Сократ мечтою увидеть Аспасию, думал — день возвращения в Афины будет самым радостным для него.

Но отчий дом встретил тишиною и запустением: чума незадолго перед возвращением Сократа унесла всех его родных: мать, отца, брата.