Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4: Под ливнем багряным Страница 9

Возражать было поздно. Принц, как всегда, все решил сам, не посоветовавшись со своим коннетаблем. Стойкий солдат и великолепный стратег, Чандос хорошо понимал, насколько неблагоразумно отпускать такого бойца, как Дюгеклен. Особенно теперь, когда в любую минуту могла возобновиться война. Очередной мирный договор оказался еще одной фикцией. Он не принес ни мира, ни ощутимых выгод. Удержать добытое оказалось не под силу даже ему, Чандосу, шутя разбившему неприятеля и в Нормандии, и на испанском театре. Победы обернулись банкротством. Неблагодарный кастильский король не возвратил даже тех денег, которые одолжил на пропитание. Не заплатил он и солдатам, пролившим за него кровь. Как всегда, за все расплатился принц. Налог, с таким трудом собранный в Гаскони, улетел в трубу. Коннетабль от души сочувствовал своему герцогу. Потерял первенца, прокутил миллионы да еще подхватил какую-то болезнь. И, главное, всюду опять неспокойно: гасконское рыцарство точит мечи, ширится недовольство, союзники предают, армия разлагается. Неутешительные итоги. Однако, в отличие от злополучного Чосера, Чандос не лез с советами. Пусть сильные мира сего сами выпутываются. Вместе с Дюгекленом он терпеливо ждал разрешения спора. Поглощенный заботами, Эдуард, принц Уэльский, казалось, позабыл, где он находится и зачем пришел.

Воцарилась неловкая пауза. Несколько сконфуженные гости поспешно отвели глаза. Всем, не исключая, разумеется, главных действующих лиц этого откровенно фанфаронского, но в чем-то и трогательного действа, было отлично известно, что Джон Чандос, запросив за своего пленника пятьдесят тысяч парижских ливров, отнюдь не торопится с ним расстаться.

Дюгеклена обуревали противоположные чувства. С одной стороны, томясь вынужденным бездельем, он стремился поскорее обрести свободу, с другой — тайно страдал от уязвленного самолюбия. Великодушие англичанина, окружившего его, поверженного противника, поистине королевской роскошью, задевало почти столь же глубоко, как и унизительная «забывчивость» скупого святоши Карла Пятого, непростительно задержавшего выкуп.

Сделав над собой усилие, Черный Принц поймал ускользнувшую нить:

— Вы слышали, шевалье? — Он нетерпеливо притопнул сапожком. — Ваша свобода в ваших руках. Решайтесь же поскорее!

Как всегда, он не терпел безвыходных ситуаций и требовал, чтобы все исполнялось в мгновение ока.

— Я предпочту честно дождаться выкупа, — преодолев соблазн, угрюмо процедил Дюгеклен.

— Тогда сами его и назовите, — в тон ему молвил Эдуард, запоздало понимая, что собственной поспешностью уничтожил ранее назначенную сумму.

Вновь перед Дюгекленом замаячила перспектива скорого освобождения. Одним лишь словом, точно клинком, он мог разрубить опутавшую его липкую паутину клеветнических наговоров, едкой зависти и недостойного торга. Он уже знал, что друзья в Бретани собрали сорок тысяч золотом. В нынешней ситуации этого хватило б с лихвой. Но гордыня прочно владела его бесхитростным сердцем.

— Ну чтобы не слишком обременять друзей… Сто тысяч, я думаю, будет достаточно?

Невозмутимый Чандос краем глаза глянул на принца.

— Быть по сему, — небрежно бросил принц Уэльский и, придвинув табурет, потянулся к стаканчику с костями. — Сыграем?

Играть ему не хотелось, но стоять было трудно. За последний год он сильно исхудал. Лицо и белки глаз пожелтели.

— Вы оказали нам слишком высокую честь, милорд. — Дюгеклен занял место напротив. У него были все основания полагать, что теперь он останется в Бордо до могилы. Если во Франции не сумели набрать даже пятидесяти тысяч ливров, то теперь и вовсе на это дело махнут рукой.

Однако вышло иначе. Хотя цена выросла ровно вдвое, деньги поступили с поразительной быстротой. Две трети заплатили король Франции и Энрике Трастамара, оставшуюся треть — римский папа.

Ступив на борт генуэзского корабля, который сразу же поднял паруса, рыцарь Бертран уже знал, как и с кем будет расплачиваться. Свидание с родной Бретанью вновь откладывалось на неопределенный срок.

Прежде чем высадиться в Испании, он поступил на службу к герцогу Анжуйскому, замыслившему отнять у Иоанны Неаполитанской солнечный и щедрый Прованс. По независящим от Дюгеклена причинам затея сорвалась, и Людовик Анжуйский, чтобы поскорее выпроводить слишком беспокойных удальцов из Лангедока, оплатил им напрасное беспокойство. Теперь уже ничто не мешало бретонцу очертя голову, ринуться в кастильскую неразбериху. Это произошло в тот самый момент, когда Педро Жестокий готовился нанести сокрушительный удар по войскам Трастамары, штурмовавшим многострадальный Толедо. Узнав, что на военном театре появился старый знакомый, король Кастилии тут же попытался переманить доблестного кондотьера на свою сторону посредством маленькой операции, которая оказала столь магическое воздействие на его итальянских собратьев. Педро и мысли не допускал, что может найтись человек, а тем более наемник, который не клюнет на золотую приманку. И эта ошибка стоила ему жизни. Прожженный клятвопреступник сам вырыл себе яму.

Упрямый бретонец, продававший направо и налево свои деликатные услуги, оказывается, — вот смешной парадокс! — очень серьезно относился к данному слову. Вернее, к заключенным контрактам, потому что во всех остальных случаях он, как и прочие, охотно прибегал к обману. Верность данному обещанию — это ли не искусство перехитрить противника? Жалок, хоть и не совсем безнадежен, мирской балаган, если честность свивает гнездышко в дебрях ада.

Сделав вид, что готов переметнуться на сторону противника, Дюгеклен сразу же поставил в известность Трастамару. Тогда и созрел план завлечь кастильского монстра в ловушку.

Как было условленно, Дюгеклен пригласил Педро на тайное ночное свидание к себе в шатер, который специально перенесли на одинокий холм, огибаемый каменистым руслом, где бормотали мутные ручьи обмелевшего русла Эбро. Вероломный тиран, проявив поразительную доверчивость, явился к назначенному часу. Дюгеклен, не желая пачкать руки, позвал Трастамару и покинул шатер. Граф, тоже человек своего времени, без дальних околичностей нанес удар кинжалом в лицо.

— Madrе de Dios! — прохрипел старый грешник, обагрив кровью шатер. — Madlita sea la noche…[23]

Тут же бархатная толедская мгла озарилась огнем факелов, и Трастамара был провозглашен королем. Правя под именем Энрике Второго, он делал все, чтобы изгладить память о вынужденном братоубийстве. Удар кинжала, превративший Кастилию из союзницы Англии в союзницу Франции, ничего, в сущности, не разрешил, но лишь окончательно запутал и без того сложную обстановку, бросив зубы дракона в распаханную борозду грядущего. Старшая дочь Педро умерла сразу же после того, как расстроился ее брак с наследным принцем Арагона. Две другие — Констанца и Изабелла — были оставлены отцом заложницами в Гиени. Поскольку Педро так и не расплатился с Черным Принцем, их отправили в Англию. По прошествии некоторого времени Констанца стала женой Джона Гентского, получившего титул Ланкастера, а Изабелла вышла замуж за его брата-соперника Эдмунда. Белая роза (Йорки) ни в чем не хотела отстать от алой (Ланкастеры). Оба принца получили тем самым определенные права на престол Кастилии и Леона, который за отсутствием наследников мужского пола должен был перейти по женской линии. Испанцы, будучи восприемниками готтов, не следовали в этом вопросе «Салической правде».

Первым о своих претензиях на трон возвестил, конечно же, Джон Ланкастер. И это наложило неизгладимую печать на всю дальнейшую историю Англии. Поэтому мы вскоре встретимся с предприимчивым герцогом на наших страницах. Молодая герцогиня не забыла остроумного поэта-посланника и, как сумела, пригрела его при дворе.

Рыцаря же Бертрана, делателя королей, ожидала на родине торжественная встреча. Карл Пятый всячески обласкал его, осыпав почетными титулами, одарив богатыми феодами в Бретани и прочих землях. Напрасно шипели завистники, изнемогая от собственного яда, зря плелись изощреннейшие интриги. Король, столь же субтильный и низкорослый, даже отдаленно непохожий на рыцарей Валуа, слепо доверился своему выбору. Даже когда Бертран отказался идти походом на усмирение родимой Бретани, Карл не изменил своего отношения. Ценя столь редкое качество, как прямота, он и впрямь обнаружил зачатки мудрости. Истовые моления и посты, подражание в мелочах Людовику Святому — это было второстепенным в его характере, напускным. Таясь даже от самых близких, он твердо шел к намеченной цели, пока не отдал господу душу, отравленный, как и прочие потомки Филиппа Красивого — палача тамплиеров.

Назначив Бертрана Дюгеклена коннетаблем и главнокомандующим всеми войсками Франции, он сделал безошибочный выбор.

— Я только бедный рыцарь, сир, — сделал попытку отклонить маршальский жезл Дюгеклен. — Не по плечу мне такая ноша.