Схватка за Родос - Евгений Викторович Старшов Страница 9

— Начинайте, с Богом святым.

По факельному сигналу орденские сардженты в нижнем этаже башни Найяка, напирая всей грудью на длинные деревянные палки воротов, стали опускать цепь, протянутую через вход в гавань к башне Ангелов. Гигантская цепь начала погружаться в пучину, освобождая проход обреченным судам в их последний поход.

Каждое судно аккуратно буксировалось несколькими лодчонками, которые плыли не только спереди и сзади, но и по бокам. Последние должны были периодически корректировать путь следования будущего брандера[10], дабы тот лёг на дно морское в точно определенном ему месте. Небольшие фонарики с направляемым сквозь специально обустроенные щели светом должны были, с одной стороны, помогать координировать усилия, а с другой — стараться особо не выдать происходящего действа врагу, который мог наблюдать за гаванью с моря.

Торнвилль, взбудораженный событиями предшествующего дня, находился на одном из обреченных судов вместе с Роджером Джарвисом и еще парой молодцов. Их задачей было в урочный момент прорубить топорами дыры в днище и пересесть в лодчонки. Роджер ворчал, что от перетаскивания камней за целый день перетрудил спину.

— Вот сейчас — мое дело, да, морское. А это что? Хуже неверного раба. Их, чертей, ни хрена не заставили!

Он еще долго ворчал, потом расспрашивал Лео об его дневных подвигах.

Молодой человек понял, что Джарвис нервничает, только пытается не показывать этого. Торнвилль украдкой показал ему флягу и тихо спросил:

— Работе не помешает?

Роджер мгновенно оживился, лихорадочно прошептал:

— Да когда ж оно мешало-то, сэр рыцарь?

— Тогда держи!

Настроение сразу выправилось, гигант стал поигрывать топоришком, спросил:

— Как думаешь, Торнвилль — выберемся из осады, или как?

— Разве я могу сказать? По-моему, этого тебе даже д’Обюссон не предскажет, не то, что я…

— Слыхивал я ныне, как наш лейтенант тебя перед магистром расхваливал, вроде как, брат д’Обюссона тебя отличил.

Слова Джарвиса окрылили Лео. Перед мысленным взором сразу встала Элен, ведь прошедшим днем они хотели испросить у д’Обюссона позволение на брак, если бы не проклятые турки… Так не сама ли судьба устами хмельного английского моряка подсказывает ему, что все еще возможно? Верно старое британское присловье о том, что храбрость рекомендует мужчину лучше всякой сводни! Всю усталость как рукой сняло. Захотелось топором порубить не дерево, а турецкие головы — и побольше! Война войной, а жизнь-то продолжается!

Вскоре началось и затопление. Из прорубленных дыр с торопливым журчанием фонтаном взметалась теплая соленая вода, и брандеры неторопливо шли в пучину, садясь ровно на днище — все было рассчитано и предусмотрено именно так. Рубившие дыры добровольцы пересаживались в лодчонки и плыли назад, в гавань.

Когда все было закончено, вновь завертелся ворот на нижнем этаже башни Найяка, и большая цепь опять надежно преградила вход в главную гавань родосской крепости. Но еще не раз поднимется она, чтобы узким фарватером выпустить в набег на османский флот рыцарские галеры!

От усталости и пережитых треволнений все участники затопления по большей части повалились спать прямо на набережной, включая и Торнвилля. Спал он крепко, без снов. Разбудил его рассвет.

Вспомнив о данном Элен обещании, Лео быстро прошел через Морские ворота и внутреннюю стену Коллакио[11]к рыцарским "обержам" и поспешил в храм Святого Иоанна, с колокольни которого неслись тоскливые одиночные удары похоронного колокола, приглашавшего на унылое предприятие — заупокойное богослужение по славному рыцарю де Мюрату и всем погибшим в предшествующий день.

В храме многолюдно. Несмотря на раннее утро, воздух уже отяжелел от жары и горящих свечей, чей свет, волнуясь, отсвечивал на мраморных ликах статуй покойных магистров. Священнослужители в черных одеждах отслужили заупокойную утреню, соединенную с лаудами[12], затем — заупокойную мессу, и приступили к абсуту[13].

Тело оверньского рыцаря де Мюрата, согласно традиции, было положено головой к алтарю, вернее, шеей, ибо, как помним, де Мюрат был обезглавлен сипахами. Бородатые братья-рыцари стояли неподалеку от полукруглого алтаря (но не слишком близко, чтобы, по уставу, не мешать богослужению), облаченные в черные плащи с нашитыми на них белыми восьмиконечными крестами поверх красных одежд, держа большие витые свечи. Некоторые при этом перебирали четки с подвешенными крестиками.

Теперь, в течение ближайших 30 дней, те из них, кто будет свободен от ратной службы и кто сам не разделит судьбу новопреставленного, ежедневно будут приходить на заупокойные службы, принося по большой горящей свече и серебряной монете. А сколько по ним самим свечей-то понадобится?.. За упокой молятся великий магистр и все семь бывших на острове "столпов", лейтенант отбывшего в Англию Джона Кэндола, светское рыцарство, бессменный д’Обюссонов секретарь Филельфус. Отсутствует кастеллан Антуан Гольте — бдит на крепостной стене за передвижениями турок. За рыцарями стояли сардженты, также облаченные в черное, и среди них — не имеющий рыцарского титула Каурсэн, чернильная душа. Облачение рыцарей и сарджентов, в отличие от священнослужителей, было не траурным, а повседневным.

Под соборными сводами разносилось:

— Избави меня, Господи, от вечной смерти в тот страшный день, когда небеса и земля подвинутся и Ты придешь судить мир огнем. Я трепещу и ужасаюсь грядущего гнева, когда настает нам суд, а небеса и земля подвигнутся.

В тот день — день ярости, бедствия и горя, день великой и безграничной горечи, когда Ты приидешь судить мир огнем, вечный покой подаждь им, Господи, и да осияет их свет вечный[14].

Высокий голос кантора, пропевающего вводные стихи, казалось, парил в надзвездной выси, у престола Отца Небесного, печалясь пред ним о погибших созданиях Его, в то время как хор мрачно и торжественно пел от имени умерших, возвещая живым непостижимое таинство смерти, которое открылось отошедшим в мир иной…

Ньюпорт, не выдержав духоты, неукротимым вепрем протиснулся сквозь ряды молившихся, оттеснив и державшихся за руки Лео с Элен, но и на улице отдышаться не смог. Вот хитрый сэр Томас Грин! Знал, чем дело обернется, и заранее не пошел — ухо у него, видите ли, разболелось!

А в храме тем временем совершилась краткая литания[15]"Господи, помилуй" и молитва Господня. Тело де Мюрата было окроплено святой водой, после чего клирик с кадилом, мерно раскачивая его, окурил его благовонным ладаном. После разрешительной молитвы хор запел "In paradisum"[16], и совершилось погребение.

Обычно рыцарей хоронили при храме Святого Антония, недалеко от морского побережья напротив башни Святого Николая — но там уже хозяйничали турки, а сам храм загодя был приведен в негодность. Посему было решено захоронить де Мюрата внутри собора Святого Иоанна, вместе с магистрами